Кот и крысы

– В вознаграждение за добродетель, – сказал Шварц. – Коли преступление карается, то добродетель непременно должна быть вознаграждаема. Никто из вас не замечает Макаркиного старания – придется вознаградить мне.

И даже намечал обучить Макарку ремеслу.

Тут Архаров возмутился – не хотел делать из мальчишки кнутобойцу. Но оказалось, Шварц совсем не то имел в виду.

– Нам могут понадобиться люди для наружного наблюдения, – объяснил он. – Выследить кого Тимофея не пошлешь – его за версту видать. А мальчик незаметен и скор.

Этот самый Макарка доставил доктору пиво и две воблы. Приведя себя в чувство, доктор отправился в мертвецкую при съезжем дворе, а Архаров занялся иными делами.

Вскоре Матвей явился.

– Есть ли что? – спросил Архаров.

– Немного. Лет твоему покойнику за сорок, может, и все пятьдесят. Черной работой не занимался.

– Ежели по ногтям судить – был землекоп.

– А по ладоням – нет. Ладошки у него мягкие, без мозолей. И не бит никем ни разу, и зубы почти все целы… – тут Матвей протянул через стол нечто желтоватое и совершенно неизвестной Архарову формы.

– Кость ты из него, что ли, выломал?

Матвей расхохотался.

– Эту кость не с моими силенками выламывать! А разве всем Рязанским подворьем навалиться! Слоновая это кость, Николаша. И не мучайся – все равно не догадаешься. Накладные зубы.

– Что-о?!.

Архаров страх как не любил показывать свою неосведомленность и обычно сдерживал удивление. Но тут уж никак не мог, да и одно к одному слепилось – Левушкины пламперы с этим новоявленным изобретением.

– А что слышишь. Накладные волосья есть, накладные титьки и задницы есть, вот до зубов человечество додумалось. Я раньше про такие только слыхал, а вот сподобился и увидеть.

– А как же держатся?

– А вот, – Матвей надел костяное диво на палец. – Так вот насаживаются, схватывают и цепляются. Из чего делаем вывод – человек не простого звания. Для чего-то ему нужно было улыбкой блистать. А у щербатого что за улыбка?

– Впервые вижу, чтобы духовное лицо о своей улыбке беспокоилось… – недоумевая, сказал Архаров. – Хотя щербина – примета…

– И это еще не все…

Тут в дверь архаровского кабинета постучали, и тут же всунулась голова Устина.

– Ваша милость, тут со странным делом пришли.

Для случаев воровства и мелкого разбоя были у Архарова полицейские сыщики, к которым сразу и адресовались жалобщики. Хотя и сам он не брезговал докопаться, кто унес тюк белья у бедной вдовы. Делал это еще и затем, чтобы поучить людей своей методе – внимательному вглядыванию в лицо подозреваемого и подмечанию мелких примет вранья. Но никому, кроме него самого, такие штуки в полной мере не удавались.

«Странное дело» означало, что пришли не с кражей и не с чьим-то пьяным буйством.

– Зови. А ты, Матвей, погоди малость.

Вошел молодой мужчина, одетый скромно, без шпаги, поклонился, перекрестился на образ Николая-угодника.

Лицо простое, округлое, лицо человека трудящегося, не бездельника, взгляд настороженный, чего-то трудящийся человек боится.

И даже известно, чего боится. Увидел хмурую личность обер-полицмейстера, встретил его взгляд исподлобья, малоприятный взгляд – как оно и бывает, когда одна бровь нависает ниже другой, а одно веко чуть толще другого.

Устин вошел следом, готовый записывать все, что скажут. Архаров, довольный таким рвением, указал ему на столик сбоку, обычное место писаря. Устин сел и положил перед собой бумагу.

– Добрый день вашему сиятельству, – сказал мужчина неуверенно. И то – попав в кабинет на Лубянке, не сразу и придумаешь, с чего начать.

– Представьтесь, сударь, – почти любезно предложил ему Архаров.

– Я номера держу в Замоскворечье, в Кадашах, а прозваньем Черепанов Илья, – пытаясь соблюсти достоинство сообщил посетитель. – А прибыл сам к вашей милости, не человека за полицией послал, потому, что дело, сдается мне, шума не терпит… такое вот дело…

И показал глазами на Матвея.

– Это наш полицейский доктор, – объяснил Архаров. – Служит тут. Говорите, сударь.

Узнав о том, что он служит, да еще в полиции, Матвей невольно приоткрыл рот. И тут же захлопнул.

– Мы, Черепановы, держим номера еще с большого пожара.

Больших пожаров на Москве было не счесть, может статься, Черепанов имел в виду тридцать седьмой год, когда от упавшей перед образом свечки порядочно выгорели и Кремль, и Китай-город, и Белый город; может статься, сорок шестой – тогда и на Пречистенке двадцать два дома и три церкви сгорело.

– У нас всякая публика останавливается, и купцы, и духовное звание. А такого, чтобы титулованное лицо – врать не стану, еще не было.

– Что за лицо?

– Сказалось гвардии офицером… – как-то смущенно отвечал содержатель номеров. – Насчет прозвания они просили не беспокоиться…

– Стало быть, пустил ты человека, – сразу избавившись от уважительного тона, перебил Архаров, – беспаспортного, неведомо откуда, какого-то мазурика!..

И замолчал. По глазам Черепанова прочитал, что не до выговоров сейчас.

А тут и Матвей вступился.

– Да что ты, Николаша, буянишь? Вот как раз клевые мазы и шуры и ходят все с паспортами! С новешенькими! Мало ли паспортных бланков из Сенатской типографии крадут! Да мешками!

– Он точно гвардеец, – сказал Черепанов. – Денщик при нем, сейчас у меня сидит под замком, злой, то ревет, как теленок без мамки, то рычит, как цепной пес. А он сам, прости Господи, пулю себе в рот пустил. Затылок разнесло, личико…

Тут Черепанов сглотнул сбитый судорогой в горле ком, но легче ему не стало – лицо застрелившегося гвардейца, видать, как возникло перед глазами, так и не уходило…

– … личико почти цело… кровь в подушку ушла…

– Господи-Иисусе! – с неподдельным ужасом воскликнул Устин.

Архаров тяжко задумался.

Самоубийцы на Москве попадались редко. Народ все больше православный, что такое смертный грех – понимает. Чтобы гвардеец – и вдруг застрелился? Такого быть не должно. Однако Черепанов не врет – выстрел в рот имел место. Гвардеец – значит, узнав про беду, может встрепенуться высокопоставленная родня…