Кот и крысы

– Что же, поедем смотреть твоего грешника, – решил Архаров. – Но с чего ты взял, будто это дело надобно сохранять в тайне?

– А вел он себя диковинно. Прожил недели две – то не ночует, на рассвете явится, то кого-то у себя тайно принимает, так и смотрит, чтобы ни с кем тот человек не встретился. Сперва, как приехал, довольный был, веселый, в последние дни – будто заживо в аду оказался. Носился где-то, весь почернел. И от хорошей жизни такого не сотворишь, прости, Господи, его душу грешную…

– Хорошо, ступай, подожди там, я тебя в своей карете довезу, – подумав, решил Архаров. – Устин! Сыщи Федора. Скажи – со мной поедет!

Федька сыскался в обществе Левушки – сидели в уголке, обсуждали вчерашнее. Вдвоем и пришли к Архарову, который сцепился спорить с Матвеем: Архаров утверждал, что нет такой причины, от которой себя жизни можно лишить, не сотворил ее Бог, Матвей же почему-то взялся возражать: коли человек так болен, что уже сам себе в тягость, и ближние от него намучались, так ведь разумно будет их от себя освободить. Архаров назвал приятеля нехристем, тот еще как-то отругнулся, и оба были страшно довольны, что есть кому прервать такую милую беседу.

– Матвей Ильич! – закричал с порога Левушка. И тут же полез обниматься.

– Уймись, уймись, – попросил Архаров. – Не до нежностей.

– А что это у тебя, сударь мой? – спросил Матвей, тыча пальцем в металлический ободок миниатюры, что так и висела на Левушкиной шее. – Невестой обзавелся?

– Какая там невеста! Из дому сбежала, архаровцы ее ищут. А я думаю, давно она в Петербурге, может, уже и замуж выскочить успела, такие красавицы в девках не засиживаются, – Левушка потянул ленту, вытащил портрет и показал Матвею.

– Ну, я тебе как доктор скажу, коли мазилка не соврал… В девках-то, может, и не засиживаются, да и на земле не заживаются. Легочная болезнь у твоей красавицы. С того такая тощенькая да румяная. Первая же простуда ее надолго уложит.

Федька невольно прислушался.

Легочная болезнь… не к ночи будь помянута!..

Он вдруг затосковал. Не может умереть такая красавица! Не должна! Сам бы за нее костьми лег! И это было бы даже справедливо – он, Федька, уже много бед натворил, ему и пострадать полезно, а ей-то за что?..

Архарову, пока Матвей дулся, а Федька душой на тот свет вместо Вареньки Пуховой просился, доложили, что карета подана.

– А ты, Матвей, возьми-ка накладные зубы и поузнавай по докторам, чья работа, – попросил Архаров.

– Я тебе и сам скажу, что нездешняя. Разве в Петербурге такое мастерят. И то вряд ли.

– Поспрошай, поспрошай!

– Да куда я потащусь – такой? – пробовал было отнекаться Матвей.

– Куда? Сперва с нами поедешь, – решил Архаров. – Докопаться надо – точно ли этот грешник сам себе в рот выстрелил, может, злодеяние.

Левушка, кстати, не имел намерения ехать смотреть на самоубийцу. Федька – тот получил приказ вместе с начальством производить дознание. Левушка приказов не получал – он не был подчиненным Архарова. Да и Матвей до сего дня – тоже, а только иногда выполнял просьбы. Но как-то так образовалось, что в карету они вколотились целой компанией – на заднем сидении Архаров с Левушкой, на переднем Матвей с очень смущенным Черепановым, там же примостился Федька – дождь лил, как из ведра, и сажать его к Сеньке на козлы Архаров не пожелал – у Сеньки для таких случаев епанча чуть ли не просмоленная, выдержит всемирный потоп, а Федька – в одном мундирчике.

Поехали в Замоскворечье. Не езда – горе: дождь лил с утра, улицы поплыли, в иных местах колеса вязли чуть не по ступицу. Это было вечное московское недоразумение – и старожилы охотно показывали места, где прошлой осенью соседская свинья в луже утонула.

Номера оказались не так уж далеко, за Воскресенским храмом, поблизости от старого Кадашевского монетного двора, и Матвей пошутил: знал Черепанов, где селиться.

Черепанов повел наверх, в коридор, куда выходили двери, числом более десяти. У одной сидела на корточках девка, что-то шила.

– Поди, Анютка, – сказал Черепанов. – Вели хозяйке на стол накрыть.

Он большим ключом отпер дверь – и Архаров, войдя, даже не сразу увидел тело, оно лежало на постели и было загорожено стулом.

– Извольте, – сказал дрогнувшим голосом Черепанов.

– Это ты его уложил? – спросил Архаров.

– Он сам лег. Готовился, значит. Ваше сиятельство, я его не убивал…

– Знаю, что не убивал. Ну, с Божьей помощью…

Архаров шагнул к постели, отодвинул стул, на котором висел простой черный кафтан, нагнулся… и выпрямился.

– Тучков, – позвал он. – Или я совсем с ума сбрел, или…

Не успел он договорить, любознательный Левушка оказался рядом, посмотрел – и ахнул, и прикрыл рот ладонью, и откачнулся назад.

– Что за притча? – удивился Матвей, отстранил Левушку, глянул – и неожиданно для всех широко перекрестился.

– Господи, да что же это делается? – спросил он. – Я же с ним на той неделе штофчик распил…

– Ты знал, что он в Москве? Знал? И не сказал? – напустился на Матвея Архаров.

– Да в чем дело-то? Я-то тут при чем?

Тут Архаров понял, что Матвей действительно ни при чем, и повернулся к Федьке.

– Федя, это знаешь кто? Это ее императорского величества гвардии Измайловского полка поручик Фомин… Помнишь? Тогда, осенью…

– Записка, – вдруг сказал Левушка. – На столе. Можно, я возьму?..

Левушке случалось видеть и убитых, и умерших от чумы, и раненых его же собственной шпагой. Самоубийцу он видел впервые, и зрелище смерти, добровольно избранной, ему оказалось не под силу – он растерялся и очень хотел оказаться где-нибудь подальше. Хуже того – он испытал совершенно беспричинный страх. И ему было необходимо, чтобы Архаров что-то стал делать и заставил трудиться всех. Тогда на душе несколько полегчает – выполнение приказов очень этому способствует.

Он знал, что читать Архаров все равно заставит по привычке именно его, и попросил о приказе.

– Читай вслух, – сказал Архаров, подтащил стул к постели, сел и стал смотреть в лицо красавцу и доброму малому, истинному гвардейцу, Петру Фомину. Как будто просил: да объясни же ты, что стряслось?!.

– «Не могу длить свое постыдное существование. Обещаний, данных известным особам, не сдержал, а только вверг в беду. Не от пули, а от стыда умираю, иного пути для себя не вижу. Лишь смертью своей могу поправить дело. Молитесь за меня, коли хватит духа», – прочитал Левушка. – Господи, спаси и помилуй, что это на него нашло?.. И подпись… полностью, со званием…

– Потому я и знал, что гвардеец, – тихо сказал Черепанов. Матвей похлопал его по плечу: да никто тебя не винит, и правильно ты рассудил – в таких записочках про себя врать негоже…

Архаров, пристроив локти на широко расставленных коленях, нагнулся и смотрел в лицо мертвому. Лицо все еще ничего не сообщало. Однако он знал Фомина давно. Помнил его юным красавчиком еще в шестьдесят втором, когда измайловцы первыми поднялись возводить на трон государыню Екатерину. Помнил его в приснопамятном московском семьдесят первом. Помнил кое-что из его проказ – амурного толка были проказы, но случалось и кутить в одном благородном обществе. Помнил… да…

А вот кое-что вспомнилось кстати…

Архаров как-то, уходя, оставил честную компанию за картами, а было это уже крепко заполночь. Играли в фараон – тогда вся столица в него, обезумев, денно и нощно сражалась. Утром узнал – Фомин бился, как лев, и выиграл какие-то бешеные деньги, после чего его в полку недели две не видели и не слышали.

Игрок. И яростный.

Неужто и этот неведомо кому проигрался?

– Читай еще раз, – велел он Левушке.

Он хотел услышать знакомый фоминский голос. Он хотел, чтобы лихой гвардеец, добрый товарищ, СВОЙ, заговорил с того света Левушкиными устами и к написанным словам прибавил еще что-то…