Единственные

Олег… Олег едет по Московскому проспекту и улыбается. Он четверть века за рулем, он классно водит машину, машина его слушается безупречно. Он едет и думает, что надо бы завернуть в «Стройдом», побродить вдоль полок, все потрогать, ко всему прицениться. Потому что Интернет – это картинка, а трогать нужно руками. Олегу предстоят радостные хлопоты, хотя он будет ворчать и даже ругаться. Но повод для ремонта у него завидный… При размене жилья ему досталась однокомнатная квартирка. Не густо, но для начала хватит. У него будет дом, и в этот дом придет хозяйка!

Все, что ли?

Да – Андрей Буревой! Главного забыли, будь он неладен, с него-то ведь и началось… Помните Андрея Буревого? Говорят, спился.

Нет?

Надо же – никто, совсем никто не помнит Андрея Буревого…

* * *

Портрет был вырезан из журнала и вклеен в блокнот – именно вклеен, чтобы не вывалился. Блокнот когда-нибудь кончится и будет упрятан в нижний ящик письменного стола – весь, кроме этой страницы; ее вместе с портретом нужно будет переместить в новый блокнот. Не так часто попадаются цветные портреты Буревого. В газетах снимки публикуют, да, но они же там черно-белые и такие мутные, что даже лица не разобрать. А этот – журнальный, из «Советского экрана».

У Илоны хранились вырезки из заводской многотиражки. Более того – Ира, корреспондентка, подарила ей металлическое клише, стянув из типографии; все равно бы его после выхода газеты выкинули в ящик с металлом. Было фото из городской газеты, тоже черно-белое. Когда Ленька после премьеры «Коммунаров» всех фотографировал, то подарил два больших снимка, но на снимках – весь коллектив, и Буревой стоит во втором ряду, обняв за плечи длинную Наташку и Вурдалака Фредди.

Как хорошо смотреть на цветной портрет и шептать:

– Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой…

Может, если всю душу вложить в эти слова и даже зажмуриться, чтобы сильнее получилось, он услышит? Бывают же чудеса на свете?

– Мам, дай шесть копеек, – попросила Илона.

– Именно шесть? На что тебе?

– На трамвай.

– Опять?!

Мать, придя с работы, распаковывала сумку. Она дважды в неделю затоваривалась в столе заказов. Конечно, продукты не те, что у отца на ткацком комбинате, но палка хорошей колбасы, две банки майонеза, брикет сливочного масла всегда присутствовали. А отец приносил кур, котлетный фарш, консервированные помидоры, горошек в банках, растворимый кофе, сгущенку. Жили, в общем, не хуже других, и на новогоднем столе всегда имелась баночка красной икры.

– Да, опять! – отрубила Илона.

После того, как она вылетела со второго курса педагогического, случился дикий, дичайший скандал, мать чуть не прокляла лентяйку, однако деваться некуда – приходилось кормить.

– Будешь работать, – сказал отец. Но где работать? Не за конвейер же сажать единственную дочь, хотя не помешало бы. Стали искать место канцелярской крысы. Поиски затянулись. Семейная педагогика свелась к урезанию всех расходов ребенка.

– Тебе шести копеек жалко?

– Мне шести копеек не жалко! Мне тебя жалко! На что ты время тратишь?!

Илона понимала, что нужно устраиваться на работу, хоть на какую. Желательно – необременительную. Если только такие есть в природе. Но к работе предъявлялись особые требования! Чтобы не приходилось тащиться туда рано утром – это главное. Илона так и сказала родителям. Они прекрасно понимали, в чем дело: репетиции «Аншлага» раньше девяти не начинались, могли затянуться до полуночи, а потом еще ехать последним трамваем через весь город. Если бы удалось как-то отвадить дочь от «Аншлага», родители бы пошли в церковь ставить свечки ко всем образам. Но никак не получалось, и безнадежно было дразнить доченьку «актрисой погорелого театра». Она делала вид, будто не слышит.

Ее жизнь имела смысл, для родителей непостижимый. Назывался этот смысл «Андрей Буревой».

Началось с кино. Фильм был дурацкий, и попала на него Илона совершенно случайно, еще на первом курсе. Она опоздала на лекцию, лил дождь, нужно было где-то пересидеть почти полтора часа, а в кинотеатре по соседству сеансы начинались в восемь пятьдесят, она как раз успевала. Заплатив десять копеек за билет, Илона уселась в зале с твердым намерением запомнить все благоглупости революционной киноленты, чтобы было чем посмешить однокурсниц. По экрану понеслись тачанки, крупным планом показали вдохновенные лица героев – и она увидела Буревого в роли молодого комиссара.

Потом она рассказала девчонкам о красавце-актере, и главная интеллектуалка группы, Альбина, не пропускавшая ни одной премьеры, свысока объяснила ей, что комиссар играет в городском драматическом театре, и даже странно, что Илона его там не заметила. Тогда Илона пошла в театр. В тот вечер Буревой играл Герцога в шекспировской «Двенадцатой ночи». Его как раз за острую, отточенную, сверкающую красоту, за русую гриву, за широкие плечи и тонкий стан взяли в герцоги – он, появившись, должен был вызывать у всего зала любовь с первого взгляда. Комиссар и шекспировский аристократ как-то сплавились вместе, Илона влюбилась, и это была настоящая страсть, с бессонными ночами, попытками стихосложения, еженедельными походами в театр, бешеными мечтами и полнейшим склерозом во всех бытовых делах.

А тут еще и Яр…

Откуда взялся Яр – она так и не поняла.

Педагогический институт дружил с танковым училищем. Дружба была очень практическая – к пятому курсу студентки уже хорошо понимали, что по распределению попадут преподавателями в такую глушь, куда тремя транспортами сутки добираться. И погубят в этой глуши свои лучшие годы. От распределения хорошо спасал брак с лейтенантом-танкистом. Правда, приходилось ехать вместе с мужем в далекий гарнизон и там трудоустраиваться хоть кем – кассиршей в магазине, секретаршей на свечном заводике. Но все лучше, чем в деревенскую школу! А танкисты тоже понимали – разумнее везти с собой молодую и хорошенькую жену, чем в несусветной глуши перебиваться случайными любовными утехами. Поэтому несколько раз в год будущие учительницы и курсанты устраивали совместные вечера отдыха.

Илона пошла на тот вечер, чтобы подружка Алла не чувствовала себя совсем одинокой. Аллу почему-то никогда не приглашали танцевать, а она очень хотела кому-нибудь понравиться.

Яр стоял на противоположном конце актового зала. Сперва Илона подумала, что вот уже бредит наяву: не мог Андрей Буревой прийти на эти танцульки! Взгляды встретились, Яр пошел к ней через весь зал, и она пошла навстречу.

Сходство было, значительное сходство, но, если бы Яр и Буревой стояли рядом, Илона смогла бы их различить запросто.

– Ярослав, – представился он. – Но не Слава и не Славик. Просто – Яр. Славик – это пошло. Быть в тридцать лет Славиком – это предел пошлости.

Яр потанцевал с Аллой, потом с Илоной, потом опять с Аллой; после одиннадцати пошел их провожать – сперва Аллу, она жила ближе, потом Илону. Возле подъезда полез целоваться и услышал гордое:

– Ты чего?! Я люблю другого!

Они говорили о любви до двух часов ночи, а на прощание Яр сказал комплимент:

– Ты, мне кажется, однолюбка.

Комплиментом это было вот почему: двоюродная сестра матери, с которой Илона очень хорошо ладила, после смерти мужа отказалась выходить замуж, объявив себя однолюбкой, и вся родня говорила об этом с восхищением. Не то чтобы Илона так уж считалась с мнением родни, но, влюбившись в Буревого, поняла, как можно хранить верность своему единственному и неповторимому.

– Да, – ответила она Яру.

– Как ты это хорошо сказала. Всего одно слово – и в нем весь твой характер, – ответил он. – Слушай, а ты никогда не хотела стать артисткой?

– С чего ты взял?

– Ты так это красиво сказала – как в кино. Ты что, ни разу не пробовала, ни в какую студию не ходила?

– Не-ет… – призналась озадаченная Илона. В школе ее заставляли читать стихи «с выражением», и она это «выражение» просто возненавидела.

– Знаешь, где вагоностроительный?

– Ну?

Завод был на самой окраине, Илона бывала в тех краях хорошо если раз в год, но вывеску помнила.

– Там в ДК есть театральная студия, очень хорошая, сходи, может, примут. Сходи! Может, это твой шанс! Ты что, хочешь стать училкой?

Этого Илона совсем не хотела – хотя бы потому, что придется остричь волосы.

Она носила их распущенными, кончики доставали до ложбинки на попе, но в класс так не войдешь. Выбор простой: либо узел, классическая кичка, которая Илоне не шла совершенно, или стрижка. Да и кто поступает в педагогический, чтобы потом попасть в деревенскую школу? Все как-то ухитряются отвертеться. Илона выбрала этот институт, потому что ей казалось – там будет легко учиться. И все одноклассники куда-то поступали, кроме самых бестолковых.

С некоторым трудом спровадив Яра, Илона поднялась к себе, прокралась в свой уголок и, поцеловав на ночь портрет Буревого, уснула.

Проснулась она с твердым намерением доехать до ДК вагоностроительного завода и посмотреть, что там за студия такая.