Свидетель с копытами

Дашка явилась на зов и получила приказание – холить и лелеять свою новую хозяйку. Для начала – перебрать ее имущество и доложить, чего и сколько нужно поскорее нашить – рубах, юбок, ночных кофт, чепцов и прочего добра, которое в деревне могут быстро и без затей изготовить комнатные девки; потом, в Москве, все это придется купить в модных лавках.

Позавтракав, княгиня послала казачка Ваську сказать берейтору, что скоро явится на конюшню, так чтобы ждал.

Берейтора-англичанина княгиня наняла два года назад, в бытность свою в столице, соблазнив отличным жалованьем. Звали его Джон Макферсон, слугам было велено именовать Иваном Матвеичем. Хотя по-русски он за два года выучил десятка три слов, а княгиня по-английски – и того меньше, они на конюшне при помощи способного к языкам Васьки прекрасно друг друга понимали. Макферсону было велено готовить молодых лошадей для запряжки в легкий экипаж и в дрожки, учить их ровной и долгой рыси, не забывая и резвить. Княгине страх как хотелось летом самой править дрожками, зимой – саночками. Наступало время серьезной работы с лошадьми, зимой появились на свет жеребята, четверо красавчиков, которых сызмала нужно было правильно растить, требовали заботы однолетки и двухлетки. И главный вопрос – когда, по мнению англичанина, должна прийти в охоту княгинина любимица, четырехлетка Милка. От этого зависели многие важные и тайные планы…

Глава 3

Лакей Николка имел от роду двадцать два года, был взят в дворню чуть ли не от сохи за высокий рост, статность и приятное лицо. И хотя родители благословляли княгиню, давшую их младшенькому необременительное ремесло и полное обеспечение, сам Николка только тягостно вздыхал.

Крестьянских парней женят рано, чтобы взять в хозяйство молодую работницу, до свадьбы не многим удается погулять, и Николка уже в шестнадцать был согласен венчаться, в выборе невесты положившись на мать, – она бы вместе со свахами высмотрела красивую, работящую и смирную девку. Но пришлось спешно отдавать замуж старшую сестру, пока девичий позор не взбух под рубахой и сарафаном, а две свадьбы в одну осень семья бы не осилила.

На следующую осень случились в большом количестве похороны – померли дед с ветхой прабабкой да тяжело болевший младший братец Петруша. Опять же – не до сватовства. А потом княгиня-хозяйка высмотрела Николку и забрала его сперва в усадьбу, потом даже в самую Москву. Отданный под начало к старому лакею Игнатьичу, княгининому ровеснику, Николка быстро постиг лакейскую науку. Выучился держаться прямо, кланяться благородно, поднос с кушаньем носить красиво, двери экипажа отворять быстро и подножку спускать ловко, заучил полсотни французских слов, а когда освоился в дворне – влюбился. И, поскольку был он белокожий, голубоглазый и дородный молодец, то просто обязан был влюбиться в маленькую, смугленькую, черноглазую Марфутку. Она, как и Дашка, имела особое происхождение, – ее мать-кухарку обрюхатил француз, нанятый обучать музыке и танцам дочерей княгини, старшую – Прасковью и младшую – Аграфену. Княгиня даже не сразу прогнала затейника – не могла поверить, что образованный француз польстился на грязную бабу.

Смышленая Марфутка берегла себя для законного супруга. И все поползновения неопытного Николки легко отметала. Но парень ей нравился, и она очень хотела видеть его своим мужем. Княгиня же видела в девушке будущую старшую горничную, и вот выпал случай убедиться в верности своего выбора.

Решение княгини приставить Марфутку и Николку к охране дочки-пьяницы сильно обоих озадачило. Но княгиня рассчитала верно – эти двое так хотят повенчаться, что из шкуры вон будут лезть, лишь бы оправдать доверие.

Марфутка пришла вечером в каморку Агафьи и поклонилась ей недавно сшитой рубахой (как и полагается девице, Марфутка сама готовила себе приданое, всю тряпичную казну, на мать надежды было мало, а родной батюшка исчез в неведомом направлении). Ключница ловкой девушке покровительствовала, давая ей кое-какие поручения и расплачиваясь мелкими поблажками. Агафья помогла Марфутке составить план действий и собрать все необходимые предметы: мебель, белье, шлафроки для Аграфены, посуду и ночную вазу, а также сама позвала кузнеца Федора, чтобы сковал и вбил петли для замка. Она же, Агафья, надоумила забрать у Аграфены все опасное, на чем можно с тоски удавиться, включая подвязки для чулок, – пусть ходит в спущенных! И она же сама потолковала со сторожем Никишкой. Словом, отведенные непутевой Аграфене комнаты по строгости содержания вполне можно было сравнить с каким-либо из равелинов Петропавловской крепости. Решеток на окнах недоставало, но окна глядели на задний двор, где постоянно бегают люди, ночью же носятся сторожевые псы.

А вот с речью к дворне обратилась уже сама княгиня.

– Если кто будет о наших домашних делах лишнее болтать – дознаюсь и так велю на конюшне ободрать – на спине черви заведутся!

Еще при покойном князе иному грешнику сполна доставалось – по два и по три месяца спина гнила. Так что угроза оказалась действенной – за пределами усадьбы никто не ведал, что там поселилась Аграфена. Про Лизаньку уже всюду толковали – ее княгиня свозила к соседям, у которых имелись две девицы на выданье, – нельзя же девушке без подружек. Но Лизанька дичилась, шуток не понимала, слов модной песенки не знала. Когда же княгиня на обратном пути стала ее укорять, девушка расплакалась.

– Ох, доберусь я до мерзавки Грушки! – в сердцах сказала княгиня. – Дитятко росло, как подзаборная трава, а ей и горя мало! Лизка, не реви. Будешь еще в свете первой щеголихой и вертопрашкой!

– Княгиня-матушка, может, оно и хорошо, что скромница, – сказала, успокаивая хозяйку, Агафья. – На распутных-то девиц его сиятельство нагляделся, а тут такой невинный цветочек…

– Этого цветочка еще надобно на лошадь взгромоздить… – проворчала княгиня. – Как там мое чадушко, окошко выставить не пробовало?

– Я велела их милости молитвослов принести. Чем в окошко глядеть, пусть Богу молится, – ответила Агафья.

– И то дело. Уж не знаю, что эта пьянюшка вымолит… Агаша, вот что – молебен нужно отслужить! Во здравие! И тащи мои сапоги – сама на конюшню пойду.

При большой, на три десятка лошадей, конюшне был старый сенной сарай, в котором княгиня велела устроить зимний манеж, чтобы делать лошадям проводку, гонять их рысью и галопом. Своего англичанина она там и обнаружила – он с помощью двух конюхов учил рыси-пиаффэ рыжую кобылу Темку. Темка, по его мнению, была очень способна к венской школе езды, имела сильные задние ноги, и он обещал за год так ее приготовить, чтобы можно было выгодно продать хоть какому знатоку. Княгиня берейтора обрадовала – никаких продаж, готовить Темку под внучку Лизаньку, а Лизаньку учить обхождению с Темкой. Но, чтобы неопытная наездница не испортила кобылу, сперва дать ей под верх Амура.

Амур был старый опытный конь, который сам кого хошь мастерству выездки поучит, безупречно исполнял все аллюры, и мистер Макферсон согласился. Правда, усомнился в способностях Лизаньки к вольтижировке. Он хвалился тем, что служил в лондонском амфитеатре Филипа Астлея, а уж там наездников школили отменно, и с помощью казачка Васьки он донес до княгини простую мысль: если ученик не желает правильно ездить, то обучить его можно разве что унылому сидению в седле на рыси и на галопе, не более, лошадь же его слушаться не станет, лошадь сразу отличит опытного всадника от неопытного.

– Пожелает… – буркнула княгиня. И пошла смотреть Милку.

Милка спокойно стояла в стойле, услышав шаги хозяйки, поставила уши, потом хватала губами за рукава – просила угощения.

– Умница моя, – сказала ей княгиня и обняла за шею. Милкин ум выражался в том, что кобыла не пришла в охоту, пока еще не была сплетена интрига.

Потом княгиня обсудила важнейший вопрос о починке легких дрожек, в которых рассохлось деревянное сиденье и кое-где покрылись пятнами ржавчины рессоры. Третьим заданием Макферсону было – самому проехаться по окрестностям и наметить дорожку, где можно резвить шестерку молодых лошадей. Зимой этим заниматься было несподручно, а летом – самое время. Еще княгиня желала поставить в дальнем конце загона большой навес, и под ним – кормушки. И, наконец, вышел легкий спор – когда начать выводить лошадей в ночное…

Англичанин оказался прав – когда Лизаньке принесли мужской наряд и сапоги, девушка разрыдалась.

– Стыдно… – только этого слова и добилась от нее княгиня.

– Государыне носить штаны было не стыдно, покойной государыне – не стыдно, а ты их стыдливее быть желаешь? – разозлилась княгиня. – Кто тебе в голову этот вздор посадил? Целомудрие не в том, чтобы юбку носить. Вон в столице вертопрашки носят юбки и имеют каждая по десять любовников!

О том, что к любовнику лучше тайно бегать в мужском платье, княгиня умолчала. Брать с собой горничную, которая поможет управиться со шнурованием, нелепо, предаваться страсти, не снимая тяжелой робы и нижних юбок, можно раз в год, не чаще, а кафтанчик-жюстикор, камзол и штаны скинешь за две минуты, потом за пять минут наденешь, и прекрасно!

Агафья присутствовала при этом разговоре и первая додумалась о корне беды.

– Княгиня-матушка, тут не в девической скромности дело. Она ведь на материнских подружек нагляделась, на все их шалости, и из упрямства решила, что нужно все делать наоборот…

– Норов, значит, показывает? Но ведь редкая скромница.

– В свете не бывала, оттого и скромница. Помяните мое слово, матушка-княгинюшка, Лизанька еще в монастырь попросится – материны грехи замаливать.

– Как там эта матушка-пьянюшка?

– Сидит взаперти, плачет, а то в дверь биться пробовала.

– Ничего, ей полезно. Пусть поймет – с ней тут шутить не станут…

Лизанька, которой суровая бабушка дала поплакать вволю в полном одиночестве, кое-как успокоилась.

Она понимала, что под бабушкиным надежным крылом ей будет лучше, чем в доме, где отчим постоянно орал на мать, мать из упрямства еще более колобродила, а братцы устраивали всякие пакости. К тому же отчим, приказывая ей собираться в дорогу, прямо сказал:

– Тебе бы лучше там и остаться, чтобы бабка из своего дома и замуж отдала. Перечить ей не смей – хорошего жениха сыщет. Женихов выбирать она мастерица…

Лизанька, как все юные девицы, замуж хотела. Она пока еще не разделяла своего желания на две части: хотеть пышную свадьбу и хотеть изо дня в день быть женой мужчины – отнюдь не одно и то же. Она к тому же плохо представляла себе правильную семейную жизнь, без воплей и ругани. И, будучи по природе робкой, она готова была покориться любому бабушкиному решению.

Неожиданная затея посадить внучку в седло Лизаньку не на шутку испугала. Девушка боялась лошадей – но она и собак с кошками тоже боялась. Если бы княгиня догадалась подарить внучке хоть щегла в клетке – живое существо понемногу примирило бы ее с миром бессловесных тварей, что с крыльями, что с копытами. Но княгиня торопилась – очень скоро можно будет устраивать конные прогулки, и к графу Орлову поедут из Москвы кавалькады гостей, в мае, как зацветут черемуха и сирень, самая радость – в конных прогулках. Москва графа любила – и вполне искренне, и из своего давнего желания противоречить Санкт-Петербургу: если государыня аккуратно удалила Алехана Орлова от своей персоны, значит, Москва примет его с распростертыми объятиями. И Москва наверняка уже заготовила графу дивизию расфранченных невест.

Княгиня очень хотела заполучить Орлова в родню. Тогда ворота его конюшен будут для нее открыты. Она сможет купить у графа тех лошадей, что ей необходимы, составлять пары, получать отличный приплод. И то, что граф отказался случать своего драгоценного жеребца с Милкой, только подстегивало княгиню. Если устроить эту свадьбу – драгоценный жеребец покроет не одну только Милку, но и Темку, и тех молодых кобылок, что еще не пришли в нужный возраст. А что до Лизаньки – пусть всю жизнь будет благодарна за такого супруга. Граф не только сказочно богат, но и добр, и уживчив. Главное – хоть двух сыновей ему родить. А тогда ни в чем отказа не будет, и за границу жену повезет, ко всем дворам представит, и в самой Италии снимет, а то и купит для нее и деток дворец.

Разумеется, Лизанька не подозревала о лошадиных затеях бабки. Первое, что ей пришло на ум, – как можно реже попадаться на глаза властной старухе, авось та забудет про уроки верховой езды. Этот маневр хорошо помогал в отношениях с матерью, но мать спьяну не помнила, что говорила и делала в трезвом состоянии, а, протрезвев, – что вытворяла под хмельком.

Первые уроки и мужской костюм вместе сильно не понравились Лизаньке; из уважения к ее девичьей робости бабушка выпроводила англичанина и сама командовала, но внучка путала «право» и «лево», чуть что – сжималась, как котенок, вцепившись в Амурову гриву, и княгиня однажды даже накричала на нее.

Поскольку Лизанька раньше бывала в бабкиной усадьбе, то знала про флигель, который обычно пустует. Между господским домом и этим флигелем был крытый переход, и девушка, зная, что там не топят и потому даже в мае довольно сыро, накинула на плечи шубку, взяла мешочек с рукоделием и ушла от греха подальше – пока не позвали на конюшню да в манеж.

Но во флигеле она обнаружила Амалию Гавриловну.

Немка, видя, что княгиня опять не в духе, убралась в свою душистую комнатушку с рабочей корзинкой, полной лоскутков, ленточек, моточков кружева, хлопчатой бумаги и прочего добра для изготовления саше. У нее там были и бумажки с узорами, и небольшие круглые пяльцы. А у Лизаньки в мешочке – клубки и крючок, чтобы вязать тамбурное кружево.

Сперва они обе немного испугались, потому что были тихи, скромны и застенчивы, потом понемножку разговорились. А когда показали друг дружке свое рукоделие, то и вовсе хорошо поладили. Амалия была в княгининой свите одинока, Лизанька не имела в усадьбе ровесниц, с кем можно было бы сойтись, и обе были счастливы своей неожиданной дружбой. К тому же Амалия, в тридцать два года считавшая себя безнадежной старой девой, сохранила девичий взгляд на мир и девичьи повадки, костыль тут ничего не мог изменить.

Говорили они на причудливой смеси языков – Амалия на немецком, вставляя русские слова и целые французские фразы, а Лизанька на русском, вставляя немецкие слова и французские фразы. Но Лизаньке удалось поделиться своим горем.

Амалия сумела ей растолковать любовь княгини к лошадям и необходимость подлаживаться к бабке, как подлаживалась она сама. В итоге два дня спустя Лизанька подошла утром к княгине – поцеловать ручку и осведомиться, хорошо ли спалось, а потом сказала, что хорошо подумала и готова учиться. Правда, умоляла, чтобы позволили ездить в юбке, и княгиня решила – пускай, сама потом убедится, что мужская посадка требует штанов. По замыслу княгини, Лизанька, тоненькая и стройная, как березка, должна была предстать перед графом не в тяжелых юбках, скрывающих ноги, и не с полуоткрытой грудью – там пока похвастаться было нечем.

Так что в усадьбе воцарился мир, Макферсон обещал в десять уроков добиться от ученицы успехов, но потребовалось целых пять, прежде чем девушка освоилась с Амуром настолько, чтобы давать ему подкормку с ладони.