Подлинная любовь

– Видишь? – Стоун вынул из ящика фото с университетского выпуска. Аккурат посередине зияло отверстие, и трещины паутиной расходились по стеклу.

Грейс кивнула и поджала губы.

– Послушай, Стоун, насчёт…

Сердце у Стоуна болезненно ёкнуло.

– Нет, не говори, если это очередной отказ, то… Просто не говори, я не хочу этого слышать. Хотя, нет, постой! Дай мне ответ, когда будем на Земле, идёт?

– До неё надо добраться, – Грейс поглядела в иллюминатор. Над Индийским океаном начинал заниматься рассвет.

– Доберёмся.

Оба замолчали, размышляя о шансах на успех.

– Надеюсь, твои старики живы, – сказал Стоун, – впрочем, знаешь, нет – я уверен, что они живы, у меня хорошее предчувствие насчёт этого.

Грейс улыбнулась и тряхнула лавиной иссиня-чёрных локонов:

– Думаю, твои тоже.

Стоун улыбнулся в ответ и не стал загружать Грейс излишней, на его взгляд, информацией.

– Пора.

Рация в нагрудном кармане Стоуна ожила и хрипловатым тенором спросила:

– Коммандер, можешь заглянуть на минутку? Если можешь, конечно…

Стоун щёлкнул спикером.

– Да, Лев, загляну. Эй, Грейс, захвати заодно и тазеры, отдай их ДаСилве и Коэну, идёт? Тебе нужно что-то забрать у себя? Действуй. Встретимся в «Клэрити».

Вооружённая до зубов Грейс покинула его. Стоун подумал, не зря ли он вывалил девушке всё, что думал. Копаясь в ящиках в поисках чего-то стоящего, он пришёл к двум выводам. Во-первых, не зря. Иначе он так и продолжал бы накручивать себя. Он выложил все карты, окончательно признался ей, перестал виться вокруг да около – это главное. Теперь никаких полунамёков. А финальное слово за ней. Во-вторых, забирать ему было решительно нечего. Разве что коллекцию музыки. Он собирал и тщательно распихивал её по плейлистам с незапамятных лет, ещё до прибытия на орбиту. Стоун поднял треснувший смартфон.

Вот так. Выходит, всё. Он оглянулся. Эта каюта была его домом последние пять лет. Пора возвращаться на родную планету. Стоун решительно развернулся и направился в обиталище русского.

Модуль «Zarya» привычно стонал от напряжения в корпусе. Бывало, Стоун опасался, что эта штуковина того и гляди отвалится, но годы шли, и ничего особенного не происходило. Старая рухлядь конца 90-х держалась молодцом.

– Эй, а тебе есть, что забирать, я вот… – Стоун влетел ко Льву и осёкся.

Панорамные окна в отсеке были раскрыты, и Стоун увидел тёмный силуэт на фоне золотого рассвета – первого рассвета после ядерной войны.

– Всё нормально?

Стоун и сам почувствовал, насколько глупо и беспомощно это прозвучало.

– Нет, – глухо отозвался силуэт.

– Я ошибся каютой. Я ищу беспечного русского старика, так что если…

– Стоун, что ты видишь?

Стоун растерялся.

– Там, внизу? Океан. А ты что видишь?

– То же. А знаешь, что я видел раньше – каждый раз, когда станция пролетала над тем, что когда-то было Россией?

– Не знаю. Что ты видел?

– Тоже океан.

«Ага», – подумал Стоун.

– Океан упущенных возможностей и несбывшихся надежд.

«А-а», – снова подумал Стоун.

– Не только моих. Всей нации. Некогда огромная империя. Столько потенциала. И всё – в никуда. Забвение. Теперь это горстка автократий третьего мира. Признайся, ты ведь даже не подумал о русских, как о потенциальных агрессорах, Стоун?

– Нет, – признался Стоун. Куда им.

– Наш конец наступил задолго до этого, и подкрался он незаметно. Как, впрочем, и всегда. Знаешь, мне ведь толком и некуда было возвращаться. Я не знал, к какому из удельных княжеств теперь отношусь. Вот и коротал дни здесь, с вами.

– А близкие?

– Никого не осталось, – ответил Лев. – Единственный ребёнок погиб задолго до того, как я переехал на эту станцию.

– Мне жаль.

– Да.

Лев словно подвёл черту. Стоун уже знал, что тот скажет теперь.

– Я останусь здесь.

Они помолчали. Далеко внизу океан разбивал волны о точки островов.

– Стоун, что приходит тебе на ум, когда слышишь: «Советский Союз?» Самое первое? – спросил вдруг Лев.

– ГУЛАГ, – честно ответил Стоун.

Лев рассмеялся и закивал.

– Да, несмываемый позор. Вот что в итоге будут помнить о русских – дутое самомнение, мифическое величие и беспредельную жестокость. Не балет, не sputnik, не Чехова и Толстого, а лагеря и Холодную войну… Ты читал Толстого, Стоун?

– Пытался. Унылое чтиво, – признался Стоун. – Без обид.