Грани безумия. Том 2

Зачем королевскому прокурору – а о ком еще может идти речь? – понадобился Грегор, ему даже думать не хотелось. А леди… это юная Кларисса, что ли?

– Леди Кларисса с супругом, – небрежно сообщил лорд Аларик и окончательно добил Грегора: – Ваша жена уже известила свою тетушку, что ей понадобится помощь в организации малого приема. Все-таки шестеро гостей такого ранга! Очень интересно, что им нужно, не так ли, милорд?

Глава 7

Цена правды

С Лионелем Саграссом, растерянно счастливым, пьяным от взаимной влюбленности и обожающим прямо сейчас весь мир, Лучано расстался за воротами палаццо Бастельеро. Отпустил ошалевшего от восторга боевика со службы и посоветовал хорошенько отдохнуть. Согласие синьорины – это прекрасно, однако тропа к семейному счастью длинна и терниста. Нужно навестить почтенного батюшку будущей невесты и сообщить ему радостную весть, с которой синьору Доновану предстоит смириться, да и с собственным отцом переговорить не мешало бы. С этим Лионель, немного придя в себя, согласился и, пылко заверив, что никогда не забудет оказанной услуги – примерно в пятый или шестой раз! – отправился домой.

Лучано с умилением посмотрел ему вслед и решил побеседовать со знакомым банкиром. Даже если Саграсс-старший согласится с этим браком, Лионелю нужен свой дом, чтобы не приводить молодую жену туда, где ее может оскорбить потерявший человеческий облик пьяница. Интересно, сколько в Дорвенне стоит небольшой уютный палаццо в приличном районе? И как уговорить боевика принять подобный свадебный подарок, не задев его дурацкую гордость благородного синьора?

Может, напомнить о спасении своей жизни? Увы, чутье подсказывало, что на такой довод Лионель обидится еще сильнее. Спасать дорогого начальника этот прекраснодушный идиотто предпочитает совершенно бескорыстно! И ведь не объяснишь, что денег у Лучано теперь больше, чем он может издержать за всю жизнь, в Сады Претемной с мешком золота не пускают, а наследников у лорда Фарелла нет и не будет, так что беречь состояние не для кого. Остается только тратить в свое удовольствие!

«Все равно что-нибудь придумаю и подарю ему дом, – решил Лучано и зажмурился то ли удовольствия, то ли от яркого солнечного луча, вдруг пробившегося через низкие зимние тучи. – Вот, оказывается, для чего нужны деньги! Чтобы хоть немного изменить этот несправедливый мир, где богатство и титулы зачастую достаются совсем не тем, кто их достоин. Грандсиньоры Джанталья и Риккарди могут выбросить на ветер огромную сумму, чтобы всего лишь удовлетворить любопытство, а кто-то экономит каждый флорин или скудо. Я и сам, признаться, не привык задумываться о деньгах, но много ли мне было нужно? Шипу Фортунато всегда хватало на вкусную еду и выпивку, на подарки красивым девушкам и мужчинам, на ингредиенты для опытов и на прочее, что делает жизнь легкой и приятной. Лорд Фарелл тратит куда больше, но того, что торговые принцы заплатили за историю о резне в Капалермо, хватит на многие годы, особенно, если выгодно вложить средства в покупку поместья или торговое дело. А еще я владею ремеслом аптекаря и парфюмера, которое всегда прокормит мастера. Нет, бедная старость мне вряд ли грозит! Так почему бы не оставить после себя в мире что-то хорошее? Хотя бы благодарность нескольких достойных людей, которым меньше повезло в жизни?»

Он тряхнул поводьями Донны, направляя кобылу в сторону дворца, и та послушно зацокала копытами по мостовой. Палаццо Бастельеро располагался в старом богатом районе, и Лучано с удовольствием смотрел на величественные, хоть и слишком мрачные дома. Дорвенне бы не помешало больше мрамора и ярких красок, цветной плитки, мозаики и легкой ажурной архитектуры, которая идет Итлии, как подвенечное платье – счастливой невесте. А столица Дорвенанта похожа на немолодую вдову, которая в юности, пожалуй, была хороша, и следы былой красоты еще угадываются в резких чертах, но бедность и привычка к лишениям превратили цветущую женщину в угрюмую неухоженную тетку.

«Не зря Альс хочет перестроить город, – подумал Лучано. – Провести водопровод, расширить и выпрямить некоторые улицы, возвести мануфактуры, которые дадут работу беднякам, а значит, крышу над головой и еду. Будет больше людей, способных платить, оживится торговля, в том числе мелкая, и в жилы Дорвенны вольется свежая кровь. Лавочники, ремесленники, земледельцы, которые кормят город – от расцвета столицы выиграют все! Только бы у него получилось. Только бы его бешеного трудолюбия и упрямства хватило на такую огромную ношу! Если бы я мог чем-то помочь… Конечно, кое-что я делаю и сейчас. Да вот хоть эта история с Логрейнами! Роб Вертел уже сидит в подвале моего палаццо, ожидая допроса, и сам грандсиньор канцлер любезно попросил разрешения прислать человека для участия в расследовании. У него, мол, имеется несколько вопросов относительно других дел Вертела, не связанных с Логрейнами. Конечно, пришлось согласиться. Когда такой человек просит то, что мог бы потребовать, лучше соглашаться с почтением и благодарностью. Да и опыта в подобных делах у людей из Тайной службы явно больше моего, стоит посмотреть да поучиться. Но дело грандсиньоров Логрейнов начал все-таки я! И Аластор об этом знает. Если Претемная будет милостива, я его и закончу, вернув миленькой синьорине и ее случайному супругу веру в справедливость…»

Проехав дворцовые ворота и спешившись, он отдал поводья Донны дежурному груму и привычно раскланялся с караулом. Сегодня на воротах дежурил лейтенант Эдль, и в другое время Лучано непременно остановился бы поболтать, но сейчас нетерпение гнало его вперед. Вчера вечером, а потом и сегодня утром Альс был занят чем-то очень срочным, и Лучано не успел рассказать ему о поездке на Северную окраину. А хотелось! Оказывается, это горячит кровь ничуть не хуже удачно выполненного заказа, только душу вдобавок греет мысль, что в этот раз он не убивал, а спасал. Благодарность капитана Мурильи, сияющий взгляд синьорины Клариче… Непривычно, однако приятно, м? А еще непременно стоит сесть и хорошо подумать, как расширить службу Руки короля. Сколько и каких мастеров нанять, какие правила дежурства установить… Дух захватывало от грандиозности того, что хотелось устроить! Работа для грандмастера, которым Альс его посчитал, доверив такое важное дело!

– Король в кабинете? – осведомился он у пажа больше для приличия, но тот покачал головой и сообщил, покосившись на дверь:

– Никак нет, милорд, его величество еще не изволил покидать спальню. – Потом помялся, но добавил: – Тренировку сегодня тоже отменил. А час назад прибегал курьер от лорда-канцлера, приносил какие-то бумаги, так его величество приказал секретарю их отдать, а его не беспокоить.

– Не беспокоить… – медленно повторил Лучано, и в сердце шевельнулась тревога. – Что ж, пойду к себе.

В конце концов, он ведь мог и не знать о приказе Альса, м? Так что нужно сварить шамьет с медом и сливками по его любимому рецепту, постучаться в спальню… Но что случилось-то?!

Впрочем, понятно – что. Проклятая гадюка Беатрис Риккарди случилась, но с этим уже ничего не поделать. Аластор держится, но право, лучше бы он дал волю своему горю. Лучше бы напился – один раз, упаси Благие пить дольше! – и выплеснул все, что его терзает. Покидался секирами, поорал до хрипоты, прорыдался, проклиная судьбу и богов. Те поймут, они привычные… Только бы перестал медленно жечь себя изнутри, выгорая дотла!

Шамьет получился отличный, как и все, что Лучано делал в последние дни. Когда удача идет полосой, это видно. Чудесное спасение от проклятия, смерть Беатрис, к которой он даже руку не приложил, хватило нескольких слов, знакомство с капитаном Мурильей и дело на Северной окраине… Даже сватовство Лионеля – все просто беллиссимо! И только Альс как темное пятно на великолепном радужном полотне жизни, незаживающая рана, которая болит и тревожит, не дает чувствовать себя самым счастливым, удачливым, все сделавшим правильно… Не все, если другу плохо, а помочь ему не получается!

Может, стоило выждать? Хотя бы дождаться, пока Альс отойдет от потери ребенка, пока эта рана, первая и такая страшная, прочно затянется в его душе… Но синьорина?! Беатрис не остановилась бы, как не может остановиться бешеная собака. Она снова и снова посылала бы к Айлин убийц! Альсу все равно пришлось бы узнать об этом, и неизвестно, что подкосило бы его сильнее, смерть жены или такое разочарование в ней?

«Что бы я тогда ни решил, я все равно сделал бы ему больно, – тоскливо признал Лучано, переливая ароматный сладкий шамьет в любимую фарфоровую чашку Аластора – большую, расписанную по кругу охотничьей сценой во фраганском стиле, с оленем, летящим от охотников, и стремительной погоней. Крошечные фигурки лошадей, всадников и собак были выписаны так искусно, что казались живыми, только застывшими от какого-то заклятия, и Альс не уставал рассматривать эту чашку всякий раз, как пил из нее шамьет. Говорил, что мастер прекрасно передал стати лошадей, и очень жалел, что его любимую дорвенантскую породу гнедых так не рисуют…

«Я знаю о нем больше, чем иная жена о муже, – подумал Лучано, подходя к двери между их спальнями. – Что он любит и чего терпеть не может, о чем мечтает и чего боится в такой глубине души, что даже себе в этом вряд ли признается. Я видел его счастье и отчаяние, гнев и радость… Я сделал бы что угодно, лишь бы ему помочь! Но что я могу?!»

Он толкнул дверь и переступил порог, втайне страшась учуять резкий запах карвейна, что бы там ни думал немногим раньше. Слишком яростно Альс отрицает свое сходство с отцом по крови, чтобы это не было его уязвимым местом. Для него карвейн способен стать не лекарством, а страшным ядом, который убьет разум и душу раньше тела. К счастью, сам Альс отлично это знает, да и не любит крепкие напитки, но боль часто диктует свои желания и правила в обход рассудка.

Карвейном в королевской спальне не пахло. Только печеньем и апельсинами, которые Дани, устроившись на ковре, сосредоточенно скармливал Перлюрену. Енот ради такого праздника живота проснулся и уплетал угощение, похрюкивая от удовольствия, мальчик чесал его за ухом, а хозяин спальни смотрел на это, развалившись в кресле… Когда Лучано подошел и поставил чашку с шамьетом на столик рядом, Альс поднял на него совершенно больные, измученные глаза и выдавил:

– А, это ты… Как все прошло? Ну, вчера…

– Беллиссимо, – без всякой радости отозвался Лучано, вдруг сообразив очень простую и страшную вещь: никаких срочных дел вчера и сегодня утром у Альса не было, друг и монсиньор просто не хотел никого видеть, вот и отговорился королевскими заботами.

Совсем никого, даже самого Лучано! Или у него просто не было сил, в горе так бывает. Человек пытается с ним справиться, цепляясь за повседневные заботы и обязанности, а потом силы однажды заканчиваются – и невозможно даже разговаривать с кем-то. Думать, выполнять обязанности, принимать помощь… Даже попросить о ней не получается, как тонущий не может крикнуть, что погибает!

Альс кивнул, словно эти несколько слов и вправду были для него неподъемной ношей. Дани увлеченно возился на ковре с енотом, и Аластор не отрывал от них взгляда, а потом тихо сказал не то для Лучано, не то для себя:

– Мой сын был бы таким же. Или дочь. Но никогда не будет. Уже никогда.

Слова, что у него родятся другие дети, встали у Лучано поперек горла тяжелым горьким комом. Как можно сказать такое отцу, потерявшему еще не рожденного ребенка, которого он уже любил? Этого Лучано не знал, поэтому промолчал. Опустился на ковер рядом с креслом Аластора, взял его бессильно свесившуюся руку, сжал в ладонях, и осторожно, словно шагая по веревке над немыслимой высотой, проговорил:

– Ты был бы прекрасным отцом. И еще будешь, если в мире есть хоть капля справедливости. Но многие женщины теряют детей…

– А мужья – жен, – ровно перебил его Аластор. – Знаю, мне говорили. Она ждет меня в Садах Претемной Госпожи, мы еще встретимся… Все знаю. Не трудись.

Лучано еще крепче сжал крупную горячую кисть, изнывая от мучительного желания сделать хоть что-нибудь. Или сказать! Неважно что, лишь бы оно оказалось тем самым, необходимым именно сейчас!

– Я ничего не мог для нее сделать, – монотонно продолжал Аластор, словно не замечая, что Лучано держит его руку. – Это мне тоже говорят. Или напротив – я сделал все, что мог. И все считают себя правыми, а меня – ни в чем не виноватым. Только знаешь?.. Это все ложь! Грязная подлая ложь. Я – мог! Я должен был что-то сделать! Быть рядом с ней, сказать то, что она хотела… Я должен был ее спасти, уберечь… Я должен был!

Он выкрикнул последние слова, и енот, вцепившись в полуочищенный апельсин, кинулся под кровать, а Дани испуганно поднял голову.

– Не бойся, бамбино, – ласково сказал ему Лучано. – Все хорошо. Сходи на кухню, синьоре Катрине, должно быть, требуется помощь. А за Перлюреном я сам пригляжу.

– Да, милорд, – послушно отозвался мальчик, поднялся и вышел из комнаты.

Когда дверь за ним закрылась, в спальне наступила тяжелая вязкая тишина. Только Перлюрен шуршал под кроватью, явно рассудив, что апельсин все-таки нужно съесть. Аластор обмяк в кресле, откинув голову на высокую спинку, уставившись на тени от мечущегося в камине пламени, но вряд ли видя их.

– Но ты действительно не виноват, – обреченно сказал Лучано, сам удивившись, как беспомощно и фальшиво это прозвучало. – Альс, ты…

И замолчал, потому что слова внезапно кончились, а на их место пришло ясное и пронзительное осознание, что у него все-таки не получилось пройти по этой проклятой веревке над пропастью. Можно быть сколько угодно умным, умелым и удачливым убийцей. Можно расправиться с той, кого ненавидишь, чужими руками, и быть уверенным, что правда никогда не выплывет наружу. Можно думать, что наказания не будет, потому что все, что от тебя требуется – просто молчать. Это же так легко!

Молчать и смотреть, как тот, кто и вправду ни в чем не виноват, заживо себя замуровывает в темнице вины. Молчать и знать, что он платит за твое решение мучительным истязанием себя. Молчать и предавать его каждым мгновением этого молчания! Потому что есть время для лжи, но оно не бесконечно. Рано или поздно наступает время правды, которая обойдется тебе очень дорого, но не дороже чужой боли. Потому что можно любить и себя, и кого-то другого, но однажды придется выбирать, кто тебе дороже. И Лучано знал, что он выберет, какова бы ни была цена.

– Это я виноват в ее смерти, – выдохнул он, с трудом выталкивая слова в тишину.

Плечи Альса едва заметно вздрогнули, закаменели, его ладонь отдернулась, и Лучано торопливо заговорил, холодея от ужаса не успеть, не сказать самого важного, единственного, что могло бы… нет, не оправдать его в глазах Альса, но, может быть, хотя бы объяснить, почему не вышло поступить иначе!

– Альс, ми аморе! Выслушай меня, прошу! Потом хоть на плаху, хоть на каторгу отправь, воля твоя, и в мыслях не упрекну. Помнишь, в той избушке ты спросил, на кого я работаю, а я ответил – на королеву? Это была правда, но не вся verita… не вся истина! Ее величество действительно приказала тебя охранять, но еще – убить синьорину. А чтобы я не ослушался, повесила на меня проклятие. Альс, сейчас я не лгу, клянусь… чем угодно клянусь, слышишь?

Альс молчал, и Лучано безмолвно возблагодарил всех Благих и Баргота разом за то, что не видит его лица.

– Это проклятие, – продолжил он, – подарил ей когда-то грандсиньор Бастельеро, она сама так сказала… Впрочем, неважно. Я не смог, понимаешь?! Просто не смог. Охранял тебя… сначала – потому что так мне было велено, потом – потому что сам этого хотел. Да ты сам все помнишь! Но убить синьорину… нашу Айлин… Я не смог! А когда мы вернулись, я постарался объяснить ей, что синьорина… что она совсем не такова, как думает королева. Что она считает тебя братом, а ты ее – сестрой. Что она не угроза ни власти Беатрис, ни ее планам на тебя. Королева поверила мне… Тогда – поверила. А потом… после того как она потеряла ребенка… Меня позвали к ней, едва я вернулся из Вероккьи, я даже одежду переменить не успел – и получил повторение заказа. «Как можно быстрее, – сказала она. – Мне не будет покоя, пока Айлин жива!» Я согласился. Надеялся выиграть время, сообщить тебе или канцлеру, хоть кому-то, но выдал себя, и тогда она спустила проклятие с цепи. Я даже из дворца выйти не успел, не то что добраться до кого-то! В то утро… я действительно умер и чудом вернулся из преддверия Садов. Меня убила она. Ты же помнишь, Альс? И тогда… нет, не тогда, а когда я вернулся, я обо всем рассказал лорду Бастельеро. Потому что я отказался, но приедет другой Шип. И еще один. Или не один. Сколько потребуется. Помнишь того убийцу из Итлии? Он приехал не ради меня, о нет! Его вызвали на случай, если я откажусь… Он уже примерялся, как проникнуть в дом синьорины, сам признался в этом…

Он беспомощно смолк. Слова продолжали тесниться на языке, но пересохшее, словно после целого дня на жаре, горло отказывалось их выпускать.

– Кто может подтвердить ваши слова? – очень тихо спросил Альс, и Лучано словно окатило ледяной водой.

Альс обращался к нему будто к чужому!

– Лорд Бастельеро! – истово выдохнул он. – Альс, ты… Ты мне не веришь?! Но я клянусь! Думаешь, я лгу? Тогда я и лорда Бастельеро мог обмануть… Дункан! Грандсиньор Роверстан… Альс, он же нас лечил, он заглядывал в мой разум! Он видел все это в моей памяти, спроси его! Альс… Ваше величество!

Его речь звучала все бессвязнее, но сейчас Лучано совершенно не было до этого дела. Он думал, что готов ко всему, боялся, что Альс его не простит, и все же это оказалось невыносимо жутко! Хуже, чем проснуться в могиле! Хуже, чем что угодно! Потому что его сердце, вывернутое наизнанку и брошенное под ноги, даже не растоптали, а просто отодвинули ногой, словно что-то не слишком опасное, но противное.

– Дункан… – медленно повторил Аластор. – Нельзя доверять человеку, выдавшему чужую тайну. Он должен был молчать и промолчал. Значит, в нем я не ошибся. А вы, лорд Фарелл…