Болван да Марья

Вскоре отец устроил Марью к нам на кафедру лаборанткой на полставки. Мзевинар её к себе в лабораторию звала, та не хотела к матери. Настасья Кински…

– Он мне сказал, что я похожа на Настасью Кински в фильме «Париж, Техас».

Смотрел я тот фильм уже в армии по видику. Деды останавливали кассету и бегали дрочить за казарму. Марья стала писать реже. Письма оказывались короче.

Я, конечно, что-то подозревал. Но мысли эти гнал. Ну бред же! Отец у сына отбил девушку. Мелодрама и пошлость.

В девяносто четвёртом мы с Марьей сгоношились в Харьков за каким-то прибором, который якобы лечит рак. Много статей тогда появилось про этот чудо-прибор. Какие-то местные физики изобрели, решили, что если облучать клетки опухоли радиоволнами, те приходят в резонанс и разрушаются. Народ ехал со всей страны. Приехали, поселились у сестры Бомбея на улице Отакара Яроша. Бухали там три дня в компании местных вольнодумцев. Договорились с учёными, дали нам этот прибор, объяснили, как пользоваться. Денег даже не взяли. Им статистику нужно нарабатывать. Сказали, чтобы где-то достали генератор качающейся частоты, коаксиальный кабель и антенну. Я зарисовал положение всех тумблеров, ручек и переключателей. Клятвенно пообещал прибор не вскрывать, типа это их сраное ноу-хау. Вообще, не прибор ни хера. Так, приставка в корпусе из дюральки с проводочком и клеммами. Пока там сидел в лаборатории, народ так и валил с генераторами. У всех рожи довольные, говорят, мол, полегчало. И как тут не поверишь?

После смерти отца я эту приставку ещё «давал в аренду» всяким знакомым и родственникам, кто болел. Все умерли. Херня, короче, полная. Но не в этом суть. Мы тогда в Харькове пересрались с Марьей капитально. Наговорила мне всякого, типа отец мой – крутой, а я – пустое место, ничего собой не представляю, смазливый просто.

– И про твою мать даже Джим Руа говорит, что она слишком стара для Майка. Новую жизнь надо начинать с новой женщиной!

Майка… Очень хотелось её ударить. Но не ударил. Или ударил, не помню. Мы оба были изрядно пьяны. По питерским зарплатам я там считался олигархом, поил всю компанию. Потом я подрался с какой-то местной гопотой, а Марья разбила о голову одного из них литровую бутылку водки «Зверь». Потом истерично трахались в парке, потом опять пили.

Когда отец уже совсем слёг, Марья рвалась к нему повидаться, но он не позволял кому-либо с кафедры или института приходить. Мать как-то не пустила даже едрючего гондона Джима Руа. Отец умирал, и в квартире воняло гнилым мясом. Перед поминками нам с матерью пришлось отнести на помойку всю мебель из спальни, выстирать шторы и переклеить обои. И да, Марья напилась и блевала в наш унитаз. Утром я сидел на кухне, смотрел на спину памятника комсомольцу и пил «Посольскую». Марья прошкандыбала в сортир, потом в ванную, потом вышла ко мне.

– Я ненавижу тебя, – это она.

– Я знаю, – это уже я.

– Если ты сейчас же не сделаешь мне ребёнка, я тебя убью. У меня овуляция, – это опять Марья.

Я отодрал её сзади, стоя в ванной, но она не забеременела. Возможно, никакой овуляции не было. Потом проснулась мама и пожарила нам гренки. Мы пили чай, и мне казалось, что будущее ещё возможно. Мама, кажется, решила, что Марья признавалась в любви мне, а вовсе не отцу. Святая женщина! После Марья полтора месяца ходила, как моя первая собака ротвейлер, изображая беременность, пока не начались месячные. Я помню эту истерику.

В мае второго убили Хусимыча. Это на следующий год после похорон Мзевинар. Такой здоровенный заголовок статьи в «Невских новостях» – «Карманы трупа оказались набиты бриллиантами». И ещё в «Деловом Петербурге» – «Из Фонтанки выловили труп чёрного ювелира». Хусимыч в этот блудняк вписался из-за Секи. Это Сека решил, что сейчас правильное время и настала пора заниматься первой категорией.

Была тема по александриту, но сорвалась. Сека мутил что-то с чуваком, который работал по бериллам. Я вспомнил, что ещё в девяносто третьем на Полярном Урале набрал до фига рубинов. Сека обрадовался и устроил встречу с купцами в районе Лавры.

Мы стояли на остановке возле газетного ларька в конце Невского. Подъехали эти на «фольксвагене-каравелле» с глухо тонированными стёклами. Открылась дверь. Показался мужик, похожий на Шуфутинского.

– Ты стой, – это он Секе. – А ты иди сюда, – это он мне.

Ну, залез внутрь.

– Садись здесь!

Я сел, куда показали, рядом с дверью. В машине ещё четверо. Шуфутинский напротив меня, спиной к движению. Цепь такая золотая на шее, борода, вылитый Шуфутинский.

Дверь закрылась, машина поехала, Сека остался стоять возле ларька.

– Показывай! – это Шуфутинский.

Я достал синий мешочек для образцов, вынул три, как мне казалось, прекрасных рубина и отдал мужику. Он, не глядя, передал тому, кто сидел за занавеской и где угадывался подвесной лабораторный столик. Его я не рассмотрел. Только помню очки в золотой оправе. Ещё один бык сзади меня, я его мельком видел, когда входил.

Мы свернули с площади направо, переехали Монастырку и покатили по проспекту Обуховской обороны. Слева между деревьев блестела Нева.

– Откуда? – это тот, что в очках.

Я назвал хребет.

– Понятно. Не пойдёт. Другие можешь не показывать. Там все такие.

Он передал камни Шуфутинскому, тот вернул мне. Я положил их обратно в мешочек.

– Остановись, – это Шуфутинский водиле.

Водила включил поворотник и почти сразу принял вправо и затормозил. Дверь открылась.

– Вылезай.

Я вышел из машины. Дверь закрылась, и «каравелла» уехала. Я стоял на углу Обуховской обороны и Слободской возле разливухи, куда мы ходили с Бомбеем и нашим начальником отдела. Теперь здесь был салон красоты. Я зашёл за угол. Пивного ларька на месте тоже не нашлось. Мне срочно хотелось выпить. В соседнем доме оказался минимаркет. Я взял мерзавчик и апельсин, перешёл проспект и на берегу Невы выпил водку в пять долгих глотков. Когда открыли месторождение хромитов на плато, то рвали накладными снарядами по склону. Микроскопические трещины в каждом образце. Для коллекционеров пофиг, для ювелиров – прямой отказ. Возможно, это спасло мне жизнь.

А может, спасло то, что у меня подряд вдруг пошли сделки. После этого случая я решил, что на недвижке заработаю больше, и уже из этого Секина блудняка выписался. А Хусимыч, наоборот, вписался. Понятное дело, он знал многих, кто работал в полях по драгкамням. Там серьёзные дела по александриту могли начаться. Но не начались. И что за херня про бриллианты? Не было бриллиантов никаких. Был александрит. Терпеть не могу журналюг!

Марья жила в Германии и звонила редко. Мы сидели с Секой и Бомбеем у меня на Петроградке и решали, кто ей сообщит. Хорошо бы, если б позвонила какая-нибудь Емельяна или та же Воднева. И вдруг звонок. Марья. Голос весёлый, звонкий, заграничный. Ну, такой обычный детский Марьин голос.

– Как дела, Беркутов?

– Привет, – говорю, – нормально.

– А мы пьём холодное просеко. Прямо из холодильника.

– Хорошо, – говорю. – Сухое?

– Брют. Привет тебе от моей любви!

– Спасибо, – говорю, – ему тоже. Как у вас погода?

Эти поняли, что Марья звонит, шипят мне: «Скажи ей, скажи!»

Блин, ну а как сказать?

– Константина Хусеиновича больше нет, – говорю.

– А куда он делся?

Короче, взял себя в руки, всё сказал. На похоронах Хусимыча я не был, заболел. Сека, Бомбей и Олег пришли. Ну и Марья, конечно, со своим немцем. Они прилетели на неделю из Берлина. Немец на поминках, по словам Бомбея, успел всех заколебать эмигрантскими понтами. Не понимаю, как Марья с ним жила: откровенный мудень.

Нет, вот реально Марья всё равно не осталась бы гендиректором. Как бы она тогда в Германию свою уехала? Так что это не я виноват, что она решением учредителя назначила Водневу. Так бы она меня и послушала. Не, если бы у нас был очередной романтический период, тогда, может быть, ещё и послушалась. Но тут этот немец, а до этого Игорь Ревазович. Короче, хватало тех, кто в уши херню разливает. Хотя где-то я, конечно, втиснулся на пару раз, пока она от одного решила уйти, а к другому ещё не пришла. Сидели завтракали, вот и предложил Марье, мол, чё сопли жевать, назначь Водневу, да и дело с концом. Но она сама к тому времени уже всё решила. В конце концов, я что, заставлял её? Взрослая девочка. Мне вся эта геология была уже глубоко фиолетова. Про фирму их не понимал ничего. Хрен знает, что у них там и как устроено с лицензиями, методами и прочим. Там чёрт ногу сломит с этими патентами. А у меня как раз «встречка». Я сто сорок метров на Невском продавал на третьем этаже дома-памятника.

Марья свалила к немцу, а Воднева нормально взялась за дело: возобновила заказы по шельфу, нахватала новых, штат опять подрос. Это, кстати, мне уже Емельяна рассказала, Воднева вдруг перестала ездить ко мне трахаться. Забавно, но я даже типа поскучал. Недолго, но поскучал. Звонил ей, а она вся такая деловая: мол, Дембечка, целую во все места, но у нас отчёты, работа. «Хрен с тобой, – думаю, – отчитывайся, у меня с бабами проблем нет». Тогда уже не было. Да и вообще не было. Не, ну хорошо, были конкретно с Марьей, когда я из армии пришёл. А теперь нет.