Горький мед

– Ну как, все в порядке? – спросил он, и Глэдис уверила его, что все просто отлично. Коттедж к их приезду вымыли и просушили, крыша не протекала, ставни и окна были целы, а дорожка перед крыльцом засыпана свежим песком. Выслушав ее, Дуг поинтересовался: – Почему ты не позвонила мне сразу, как только вы приехали? Я уже начал беспокоиться, не случилось ли что по дороге.

«Боже мой! – с раздражением подумала Глэдис. – Какая ему разница, когда я позвоню – сразу по приезде или через час? Что ему за дело? Он боится потерять «надежного партнера», которому он может доверить своих детей? Но ведь если со мной что-нибудь случится, всегда можно нанять няню!»

– Извини, Дуг, – ответила она. – Мы все были очень заняты: надо было открыть дом, распаковать и разложить вещи.

– У тебя усталый голос, – заметил он. Глэдис действительно устала – в последние несколько недель она чувствовала себя так, словно по ночам ей приходилось грузить мешки в порту. Отчего же Дуг заметил это только сейчас?

– Ты же знаешь, дорога до Харвича не из легких, – ответила она. «Дети, собака и шофер живы-здоровы и чувствуют себя нормально», – хотелось ей добавить, но она сдержалась. Вряд ли Дуг способен был правильно ее понять.

– Жаль, что я не смог поехать, – промолвил Дуг. – Как бы мне хотелось отдыхать с вами на пляже, вместо того чтобы возиться здесь с клиентами!

Голос его звучал вполне искренне. Возможно, Дуг действительно хотел бы оказаться сейчас с семьей, но не ради нее, а ради отдыха у моря.

– Ничего, – ответила Глэдис. – Когда ты будешь посвободнее, ты сможешь проводить с нами каждые выходные. А там, глядишь, и отпуск…

В голосе ее прозвучала положенная доля участия, но на самом деле больше всего Глэдис хотелось, чтобы этот разговор как можно скорее прекратился. Ей совершенно нечего было сказать Дугу. Она чувствовала себя выжатой досуха, пустой, как фляга пьяницы к утру, еще немного, и она просто засомневалась бы в собственном существовании, настолько покинули ее жизненные силы.

– Мы тебе еще позвоним, – произнесла она как можно естественнее, и через минуту оба положили трубки. Дуг не сказал ей, что любит ее. Странно, что она начала замечать это только сейчас, когда было уже поздно. Может быть, в том, что любовь исчезла, есть доля и ее вины? Что же теперь делать?

Глэдис вернулась к детям и помогла им застелить кровати, поскольку сервис-служба не удосужилась этого сделать. Когда все было готово, они быстро поужинали, после чего дети отправились спать, а Глэдис решила заглянуть в чулан, который она переоборудовала под фотолабораторию.

Они не были здесь уже почти год, однако, включив свет, Глэдис обнаружила, что все осталось как было. На длинном столе в образцовом порядке были разложены бачки, кюветы, баночки с реактивами, стояли красный фонарь, увеличитель в полотняном чехле и японский автомат для цветной печати. Вся стена над столом была увешана фотографиями, сделанными ее отцом. Было и несколько ее снимков, в том числе – портрет Дуга, сделанный лет семь назад.

Остановившись перед ним, Глэдис долго всматривалась в знакомое ей до последней черточки лицо. Заметив в глазах Дуга то же выражение холодности, которое так поразило ее недавно, Глэдис подумала: «Значит, я была слепа и не замечала очевидного». Но почему? Сама ли она хотела обманываться или просто не обратила внимания на то, что человек, которого она когда-то любила, изменился? Почему она прозрела только после того, как Дуг произнес жестокие слова о том, что в браке любовь не нужна? Быть может, потому, что подсознательно ей хотелось любить и быть любимой?

С трудом оторвав взгляд от портрета Дуга, Глэдис посмотрела на фотографию отца. Он был высок, строен, широкоплеч и чем-то напоминал Дугласа в молодости, однако даже на фотографии в его глазах был виден смех, а поза – да и весь его облик – выдавали натуру порывистую, романтичную, страстную. Глэдис почти не сомневалась, что ее отец не потерял бы способности любить в любом возрасте. Но Джек Уильямс погиб, когда ему было сорок два года.

Снимок, сделанный кем-то из друзей-фотографов, запечатлел ее отца лет на пять раньше. Мысленно сравнивая его с Дугласом, Глэдис невольно подумала, что даже на стареньком фото Джек Уильямс выглядит гораздо более живым. И дело было даже не в разнице в возрасте. Просто чуть склоненное, улыбающееся лицо ее отца излучало такую энергию, такую любовь и нежность, каких она не помнила и у двадцатилетнего Дугласа. Неудивительно, что ее мать очень страдала, когда он надолго уезжал. Из-за его постоянного отсутствия жизнь их нельзя было назвать легкой, но Глэдис была уверена, что ее отец и мать очень любили друг друга.

Не любить такого человека, как ее отец, было, наверное, просто невозможно. Но, когда он погиб, любовь матери к нему превратилась во что-то совершенно противоположное. Глэдис помнила это так ясно, словно все было вчера. Ее мать не могла простить мужу, что он погиб так нелепо, оставив их одних. Она, как и Глэдис, не представляла себя без него.

С тех пор прошло двадцать восемь лет – почти целая жизнь, – однако отец продолжал оставаться для Глэдис эталоном мужчины. И ей было вдвойне горько оттого, что Дуглас больше не соответствовал в ее глазах этому высокому идеалу.

Глэдис взглянула и на свои немногочисленные работы. Фотографии были очень хороши – не признавать этого было бы просто глупо. Лица, позы, фон – все было «говорящим», все передавало мысль, чувство, настроение, и это роднило фотографии с живописью. Особенно сильные чувства разбудила в ней одна из самых лучших ее фотографий – портрет молодой индианки, державшей на руках только что родившегося ребенка. Глэдис сама помогала принимать этого малыша, когда работала в миссии Корпуса мира в Кито, и очень хорошо помнила, как лучились счастьем глаза и лицо молодой матери. И, кажется, ей удалось запечатлеть все это.

Каждый снимок был как бы кусочком ее жизни, выхваченным из потока времени, спасенным от тления и забвения, и, глядя на них, Глэдис не хотелось верить, что ничего подобного в ее жизни уже никогда не будет. Не обокрала ли она сама себя? Когда Глэдис вспоминала о детях, ей казалось, что нет. Но ведь дети скоро вырастут, вырастут и уедут. Что останется у нее тогда?

И на этот вопрос ответа Глэдис не нашла.

Проверив оборудование и реактивы, она сделала кое-какие пометки и, погасив свет, пошла к себе в спальню. Она долго лежала без сна, прислушиваясь к неумолчному шороху океана. Этот мирный звук она забывала каждую осень, когда возвращалась в Уэстпорт, и каждое лето открывала заново. В конце концов прибой убаюкал ее, и под тот же мерный рокот Глэдис проснулась утром – проснулась с мыслью, что она здесь одна и что рядом нет никого, кроме детей, ее воспоминаний и океана.

И сейчас это было все, что ей нужно.

Глава 4

Утреннее солнце сияло по-летнему ярко, и океан казался оправленным в серебро. Когда Глэдис выбралась из спальни, дети уже встали и подкреплялись на кухне молоком и кукурузными хлопьями, предусмотрительно захваченными накануне в одном из «Макдоналдсов». По случаю теплой погоды и начала пляжного сезона Глэдис была в белой майке, шортах и сандалиях-римлянках на ремешках, которые она очень любила. Волосы она разделила на пробор и скрепила двумя черепаховыми заколками. Джессика тут же объявила матери, что она выглядит просто прелестно.

– Ну что, какие планы на сегодня? – бодро спросила Глэдис, ставя на огонь воду для кофе и придвигая поближе блюдо с кукурузой. Кроме нее, кофе никто не пил, но она любила посидеть утром на веранде, прихлебывая кофе, любуясь океаном и листая какой-нибудь иллюстрированный журнал. Десять минут подобного праздного времяпрепровождения заряжали ее праздничным настроением чуть не на весь день.

– Я должна навестить Бордманов, – быстро сказала Джессика, и Глэдис кивнула. У Бордманов было трое сыновей пятнадцати, семнадцати и девятнадцати лет и дочь – ровесница Джесс. С Маршей Бордман Джессика дружила чуть не с детсадовского возраста, но Глэдис подозревала, что теперь ее дочь больше интересуют братья Марши, старший из которых закончил первый курс колледжа.

У Джейсона тоже был в Харвиче приятель, который жил чуть дальше по улице. Он был из Мэриленда, где школьников распускали на каникулы на два дня раньше, и Джейсон еще накануне созвонился с ним и договорился о встрече. Эйми хотела купаться с подругами, и Глэдис обещала обзвонить знакомых и организовать поход к морю («Вот только выпью чашечку кофе, дорогая…»). Сэм же сказал, что не прочь погулять с ней по берегу. Глэдис этот план вполне устраивал. Она пообещала сыну, что они обязательно устроят вылазку, если он разберет свои старые игрушки, оставшиеся в коттедже с прошлого года. Сэм с готовностью согласился, а заодно решил привести в порядок велосипеды.

К половине одиннадцатого утра все вопросы были решены, и Глэдис с Сэмом отправились прогуляться, прихватив собаку. Сэм нашел среди игрушек старый теннисный мяч, который он то и дело бросал Кроку, а тот приносил, бесстрашно забираясь в воду по самое брюхо. Глэдис шагала по плотному, чуть влажному песку немного позади них, и на плече ее снова висел фотоаппарат. Она положила его в машину лишь в последнюю минуту перед отъездом, сделав это скорее по привычке.

Каникулы едва начались, отдыхающие только-только съезжались в Харвич, и они прошли чуть не целую милю, прежде чем встретили знакомых. Дик и Дженни Паркер были хирургами из Бостона, а на мыс Код приезжали с незапамятных времен, когда их сын – ныне студент Гарвардского медицинского колледжа – был еще совсем маленьким. Самому Дику было что-то около пятидесяти, Дженни была на два года его старше, однако оба неплохо сохранились и выглядели много моложе своих лет. Заметив Глэдис и Сэма, они еще издалека заулыбались и замахали руками.

– А я уже давно гадаю, когда же вы наконец приедете! – сказала Дженни, целуя Глэдис. – Как дела, Сэм? А где Дуглас? Неужели работает?

– Мы приехали вчера вечером, – объяснила Глэдис. – У Дуга действительно много работы, так что он, наверное, появится только через неделю, а то и через две. У него сейчас большой наплыв клиентов, а двое клерков выбыли из строя.

– Жаль, жаль, – сказал Дик, качая головой. – Четвертого июля мы хотели устроить пикник, и я надеялся, что вы придете вместе. Что ж, я вас все равно приглашаю, а там как выйдет. В этом году Дженни решила нанять повара, так что жареные ребрышки будут в целости и сохранности.

– Зато бифштексы у тебя получились отлично, – улыбнулась Глэдис, которая прекрасно помнила, как в прошлый раз Дик устроил настоящий фейерверк. Свиные ребрышки горели синим пламенем в буквальном смысле слова, а гамбургеры превратились в головешки.

– Спасибо на добром слове. – Дик тоже улыбнулся. Он был рад видеть Глэдис и к тому же питал слабость к ее мальчишкам, поскольку его собственный сын давно вырос. – Приходите всей семьей, мы вас будем очень ждать.

– Хорошо, мы постараемся, – кивнула Глэдис и тут же спросила, кто еще из общих знакомых уже приехал в Харвич. Дженни назвала ей довольно много имен, и Глэдис была рада узнать, что большинство друзей и соседей уже на месте. Значит, подумала она, у детей будет своя компания.

– Угадай, кто еще будет у нас на пикнике? – добавила Дженни, и Глэдис улыбнулась. У Паркеров было полно знакомых, к ним постоянно кто-то приезжал, и в их коттедже на самом берегу можно было встретить кого угодно – от знаменитого бейсболиста до сенатора Соединенных Штатов.

– Наверное, Майкл Джексон, – сказала она, приняв серьезный вид, и Дженни прыснула.

– Нет, его мы еще не лечили. Впрочем, эти гости тоже не из числа наших пациентов. К нам приедет Селина Смит с мужем!

– Та самая Селина Смит? – удивилась Глэдис. Разумеется, она знала эту известную писательницу, романы которой регулярно попадали в списки бестселлеров. Глэдис читала их все, и у нее сложилось впечатление, что Селина – интересная женщина.

– Ну да, – кивнула Дженни. – Я училась с ней в колледже. Потом мы на несколько лет потеряли друг друга из виду. И только в прошлом году я снова встретилась с ней в Нью-Йорке. Селина очень мила, с ней не соскучишься, да и муж ее мне тоже очень понравился.

– А какая у него яхта! – вставил Дик. – Он с дюжиной друзей обошел на ней вокруг света. Это действительно чудо! Ну вы еще полюбуетесь – Селина и ее муж проведут у нас целую неделю.

– Вы нам скажите, когда они приплывут, и мы обязательно сходим посмотреть, – наивно попросила Глэдис, и Дик и Дженни рассмеялись.

– Такую махину трудно не заметить. Яхта имеет сто семьдесят футов в длину, а экипаж состоит из девяти человек. Селина и ее муж очень хорошо обеспечены, что не мешает им быть по-настоящему приятными людьми. Думаю, что они вам понравятся. Жаль только, что Дугласу приходится работать.

– Да, он, конечно, расстроится, – вежливо сказала Глэдис, хотя ей было прекрасно известно, что при одном взгляде на обычный прогулочный ялик у Дуга начинается морская болезнь. Но не объяснять же это Паркерам, к тому же в ее семье было как минимум два человека, которые морской болезнью не страдали. И она сама, и в особенности Сэм были очень не прочь посмотреть на красавицу яхту и, быть может, даже немного на ней прокатиться.

– А кто ее муж? – поинтересовалась она.

– Да ты наверняка тоже его знаешь. Это Пол Уорд, известный финансист и банкир.

Глэдис кивнула. За последние несколько лет портрет Уорда дважды появлялся на обложке «Таймс», к тому же она читала статьи о нем в «Уолл-стрит джорнэл». Полу Уорду было слегка за пятьдесят, однако выглядел он гораздо моложе. Почему-то Глэдис не связывала его имя с именем Селины Смит, но это было как раз неудивительно – известность одного не зависела от славы другого, поэтому человек, который не следил за светской хроникой, воспринимал их как две вполне самостоятельные фигуры.

– Мне очень хотелось бы познакомиться с ними, – честно призналась Глэдис и улыбнулась. – Похоже, у нас в Харвиче начинает оседать чуть ли не высшее общество – миллиардеры и финансисты, роскошные яхты, знаменитые писательницы… По сравнению с ними все остальные будут выглядеть серенькими воробышками.

– Ну, тебя-то никто не назовет серенькой, – ответил Дик, дружески обнимая ее. Он не только считал Глэдис весьма привлекательной и эффектной женщиной, но и разделял ее страсть к фотографии, хотя по сравнению с ней Дик был, конечно, просто любителем.

– Кстати, мне давно хотелось у тебя спросить… – добавил он. – Ты работала этой зимой? Какие новые репортажи ты сделала?