Белая муть

Белая муть
Даниил Александрович Маринов

Представляю свой первый, доведённый до ума рассказ. Выражаю глубокую благодарность моему редактору Ольге Пугиной, она многому меня научила, и без её участия у меня бы мало что получилось. Без лишних слов: Белая муть.

Даниил Маринов

Белая муть

Утро

Запотевшее окно спокойно глядело на него. Белая муть была за этим окном. Жидкая, тягучая белая муть, обволакивающая город. И сквозь неё не пробивались даже те скудные лучики света, которые жаловало солнце горькому городу Полыневу.

Он сидел в забегаловке "Добрые порожки", недалеко от рынка, забитого огромными, старыми картонными коробками с всевозможными вещами. В этих вещах не было ничего примечательного, просто каждый найдёт в них что-то своё. Но вещи раскупят, а коробки останутся неизменными наблюдателями.

Руки его слегка подрагивали. Взгляд выдавал легкое беспокойство, но в тоже время был достаточно умиротворенным. И только прическу его как будто позаимствовали у популярного певца из далеких пятидесятых. Волосы были тщательно уложены, и их владелец будто сам хотел показать окружающим, что он ценитель культуры тех времён. И его одежда соответствовала прическе. Вчера за этот прекрасно сохранившийся костюм и туфли он помог в одном деле молодому поэту. Коричневый однобортный пиджак в серую клетку, белая рубашка, классический галстук темно-синего цвета и широченные черные штаны в белую полоску.

Тарелка с простой едой. Макароны с мясным соусом и немного салата, а также кружка дешёвого кофе без сахара. Наверняка самого дешёвого, который только может быть на свете. Маленькое удовольствие, которое он позволял себе не часто. Человек принялся машинально пережевывать всё это, ловя себя на мысли, что уже и не помнит, почему ему нравится кофе, ибо этот кофе был ужасен на вкус.

А за окном всё та же плавающая белая взвесь. Третий день она никуда не двигалась. Не пытайтесь понять, ведь никто не понимал. Белая муть просто была вокруг, вот и всё. Каждый чувствовал себя в ней неуютно. Хотя никто и не наблюдал из-за угла за одиноким прохожим на улице, и ничего ему не мерещилось в переулке между старыми домами, просто было не по себе. Эту туманную повседневность все жители Полынева вешали на окна своей души. Она не убивала, но сковывала их. Оставляла в ожидании чего-то, а это что-то и было мутью. Белой, непонятной и расплывающейся в липкой грязи, словно бездорожье от ливня.

После завтрака человек снял пиджак, закатал рукава рубашки и, оставив галстук, отправился на задний двор. Он приоткрыл скрипучую дверцу, влажный воздух окутал его и впустил внутрь себя. Несмотря на выглядывающее солнце, на расстоянии десяти метров ничего не было видно, туман и не думал уходить. Человек молча взял топор и принялся колоть дрова. Поздней осенью ночевать на улице было холодно, поэтому владелец забегаловки разрешил человеку пожить у себя. В Полыневе не знали о деньгах, из-за чего свой ночлег человек отрабатывал колкой дров и мытьем посуды. Жены у хозяина не было, детей тоже. Он был рад каждому посетителю, всегда стараясь помочь и угодить. Работа была частичным смыслом жизни владельца. Частичным потому, что и от него он иногда уставал, тем более, существовало кое-что, а точнее кое-кто важнее работы. Это сложно было представить, видя его внешность и манеры. Словно опавший кленовый лист, чудом сохранившийся после холодной зимы, насквозь высушенный, и с выпитым сердцем был характер хозяина, которого все называли по фамилии – Крю?чевский.

В Полыневе было безлюдно. Маленький городок оживал только к обеду, так как большая часть его жителей любила поспать, поэтому, когда уставший путник входил в город утром или ранний поезд приезжал к станции, казалось, что Полынев абсолютно пуст. Вездесущая молочная влажность только способствовала поддержанию этой атмосферы.

Звук ударов топора был тем утром единственным звуком в городе, по крайней мере, так казалось самому человеку, колющему дрова, делал он это автоматически, почти не обращая внимания на процесс, будучи глубоко погруженным в себя. Гулкие удары разбудили людей, живущих неподалеку от забегаловки Крючевского, они недовольно и что-то ворча себе под нос, вставали с теплых постелей и шли босиком по холодным полам в ванную, на балкон или ещё куда-нибудь.

Мимо двора Крючевского проехала машина, затем ещё одна и Полынев постепенно проснулся. Забегаловка наполнилась посетителями, в основном, чтобы перекусить, они предлагали всяческие мелкие услуги или приносили разные вещи. Некоторые обедали по старой дружбе, Крючевский имел немного друзей, почти все они были этим утром здесь, в сухом и теплом уголке внутри белого океана, окутывающего город.

Обычно здесь говорили тихо, однако сегодня бурно обсуждали случившееся. Этой ночью произошла кража дорогих часов из квартиры Сакса?йского – местного хулигана и пьяницы. Удивителен сам факт существования такого человека, который ничего не желает делать, ворует водку из магазинов и других заведений, однако, сколько бы его не наказывали, он всё равно продолжает жить в Полыневе. Несколько раз его даже выгоняли из города, провожая увесистыми тумаками. И, тем не менее, Саксайский возвращался, но, не переосмыслив своего поведения, снова устраивал беспорядки. Часы были едва ли не единственной ценностью данного индивидуума, они достались ему от бабки, а ей, в свою очередь, от отца. Этим часам было больше ста лет, обычно такие вещи высоко ценились у антикваров, при желании их можно было обменять на хорошее жилье или ферму.

В забегаловку Крючевского набилось множество людей, и тихие разговоры давно переросли в балаган. Все обсуждали кражу, которая являлась единственным событием за последний месяц. Вскоре в заведение зашел и сам Саксайский. Лицо его не выражало признаков грусти, скорее он был рад тому, что стал участником бурно обсуждаемой новости. Все его расспрашивали о краже, сожалели и предлагали помощь. Никогда так не относились к этому жалкому человечку, и он светился от счастья, позабыв о часах. К слову, он и до кражи о них особо не вспоминал, лежали они где-то в его убогом жилище и сами ожидали, когда их украдут.

Зайдя в комнату, Саксайский тут же откупорил украденную бутылку и, сделав несколько глотков, вновь начал толковать о своем: "Я когда домой пришел, как обычно сел за книгу, ведь самообразование – ключ к улучшению всего человечества. И задумался о том, чтобы бросить разгульную жизнь и начать зарабатывать, словно нормальный человек. Хотел было отыскать бабкины часы, дабы внести первый вклад в свое собственное дело, а заметил только коробку от них, тотчас упавшую передо мной, и силуэт, скрывшийся за моим окном, если бы не эта белизна, описал его, а так…" – Саксайский снова приложился к бутылке, после чего вновь повторял историю желающим, только другими словами. Конечно, нынешняя трактовка событий отличалась от истины, ведь знающие этого пьяницу сомневались в том, что он вообще умел читать. Однако сейчас многие ему верили, то ли от скуки, то ли под влиянием красивых слов Саксайского. Говорят, до того как он стал пить, работал в театре, и даже был женат.

Человек в костюме, закончив колоть дрова, слушал всё это без капли сожаления. Он давно ловил себя на мысли, что в последнее время стал редко жалеть людей. Некое ощущение всемирной справедливости объясняло его нейтральное отношение к чужим печалям и радостям. Полагая, что всё получаемое человеком, зависит от его заслуг, мужчина в костюме, тем не менее, часто жалел себя. Вот и сейчас, закончив с дровами, он заметил единственное неразрубленное полено, лежащее под забором. Не было бы чрезмерным трудом для этого человека расколоть его, но он не сделал этого, оправдывая себя тем, что Крючевский попросил колоть поленья, лежащие в ящике, а на полено под забором это указание не распространялось. После того как работник загнал занозу в палец, он вообще закатил настоящую истерику владельцу забегаловки, мол, работа слишком травмоопасная. Так сильно он боялся получить заражение крови.

Вечер

Настало время ужинать, однако настроение пока ещё было утреннее, не до конца осознающее происходящее вокруг. Так как это ощущение преследовало всех без исключения, человек в костюме просидел весь день в забегаловке, наблюдая за тем, как люди перекусывают, общаются и как Саксайский радуется своей потере. Но вот находиться здесь стало как-то совсем скучно. Фонари потихоньку начали разливать имитацию солнечного света по улицам Полынева, однако сейчас эта имитация сталкивалась с туманом, который клубящимися вихрами затмевал её, и освещение становилось бесполезным.

Вдыхая запах влажной земли, а в некоторых местах даже болотной сырости, человек прогуливался по старой мостовой. На улице было пусто, только в окнах домов жили тени людей, разыгрывая немые сцены на фоне безрадостных стен. Этот театр забавлял человека в костюме, он даже вспомнил о своем последнем походе в кино, о том, как после этого тоже прогуливался по каменной мостовой, но совсем другого города, и совсем не один. Тогда у человека была жизнь, прекрасная и удовлетворяющая всем его потребностям, а сейчас была словно копия счастья, которая вроде и удовлетворяет всем потребностям, но не так честно и четко, как прошлая.

Белая муть, казалось, слегка уплотнилась и осела, было уже не так тяжело дышать и видеть. Человек сошел с мостовой и двинулся в один из переулков, желая зачем-то сократить путь. Дома были неказистые и невыразительные, ведь город был старой застройки и к серым невзыскательным жилищам люди относились так же – серо и невзыскательно. Население Полынева привыкло существовать в своих вместилищах, никому даже не приходило в голову строить новые или хоть как-то украшать старые дома. Людей здесь было мало, и жилья хватало всем. Во дворах было то же самое: скудные детские площадки, лавочки в тени деревьев, на которых проводили время алкоголики и старушки. Дворы повторяли друг друга, как и всё вокруг, создавая тягостное ощущение некой зеркальности. До жути казалось, что "вот в этом месте я уже был", что "я хожу кругами", поэтому шаги человека в костюме замедлились и стали неуверенными, а прическа, потеряв былое очарование, сползла на лоб.

Ночь

Каждый новый поворот давался с трудом, каждый закоулок насмехался над человеком, а вереница одинаковых строений плыла перед глазами. Город уже не казался таким маленьким как тогда, в день приезда человека в костюме. Вновь поднялся плотный туман, который словно светился, несмотря на объемлющую его ночную мглу. И снова уличные фонари стали бессильны и бесполезны в борьбе с бледной заставой. Человек уже начал думать о том, что попал в ловушку умелого шутника или в дурной сон, но тут путь ему преградила фигура. Она покачивалась и была едва видна, однако запах спирта от неё распространялся быстрее скорости света. Это был Саксайский, его слабые руки сжимали очередную бутылку, а речи выражали счастье вперемешку с перегаром:

– Чего-йто вы так поздно гуляете молодой человек? – осведомился пьяница и отпил из бутылки.

– Да я заблудился, что непонятного?

– Первый раз слышу, чтобы в нашем городе кто-то заблудился. Хотя тут сейчас сам черт ногу сломит, проклятый туман, уже всем надоел, – Саксайский снова глотнул.

– Не подскажете ли, где тут Добрые порожки?

– Отчего не подсказать, подскажу. Они за третьим поворотом, если идти напрямик отсюда и до красного дома, там лет пять назад старушка жила, которая яблоки продавала, ох и вкусные были яблоки, только сейчас яблоки никто не продает, не сезон уже. Жаль, что вы так поздно приехали, откушали бы наших яблок, а вот у меня часы украли, слышали? Так вот я бы может и жизнь с этих часов новую начал, да только нет их теперь, – мужчина продолжал говорить ещё долго, а человек в костюме всё слушал и слушал, пока не стало совсем поздно, из-за чего Саксайский пригласил его переночевать у себя.