Безымянный подросток с окраины города

Безымянный подросток с окраины города
Даниил Бравцев

Это история грабителя, юноши, преступившего закон, но пытающегося сохранить в себе человека. Здесь показан не тот Петербург, каким восхищаются романтики: жгучей правдой говорят подъезды, в которых насилуют женщин, крыши и стены жилых домов, ставших свидетелями многих самоубийств подростков, съемные квартиры, откуда слышны крики девочек, над которыми издевается отец. И посреди всего этого отчаяния вдруг расцветает душа, желающая бороться.Это история Андрея Бедрова. И одновременно это история о каждом безымянном подростке, столкнувшимся с таким тяжёлым испытанием как жизнь.

Даниил Бравцев

Безымянный подросток с окраины города

Глава 1

Не выдали премию

Папа был странным.

Андрей смотрел на него и никак, ну никак не мог узнать в нём того доброго папу, что вчера учил его делать самолётики, а потом раскрашивать их совсем как истребителей. Нет, сейчас он был другим. Страшным. Очень страшным. Он стоял в дверном проёме, у входа в квартиру, тяжело дыша и смотря на свою жену и маленького сына. Они замерли в коридоре, как только услышали звук проворачиваемого в замке ключа – что-то в нём было странное, непривычное, угрожающее. Один поворот. Пауза. Второй поворот. Пауза. Третий поворот. Тишина.

А потом открылась дверь.

Свет люстры, что висела в коридоре, был ядовито-жёлтым, и он словно иссушенная кожа ложился на лицо папы. Тьма лестничной площадки сгущалась за его спиной, целуя плечи, поглаживая их, не смея ворваться во владение ядовитой желтизны. Образованные светом тени уродовали нос, глаза, губы, и впервые маленькому Андрею, только-только пошедшему в школу, лицо папы показалось омерзительным. Он не знал такого слова, на зато почувствовал желчь отторжения в собственном сердце, когда посмотрел на папу. Посмотрел на его взлохмаченные русые волосы, часть которых спадала на лоб, на налитые кровью глаза, в которых, казалось, не было белка, а лишь мягкая губка, вытащенная из полного крови ведра. Прижимая к груди плюшевого мишку (Фредди Тод, открой-ка рот, мы тебя покормим, вот!), стоя рядом с мамой, Андрей пытался увидеть в дверном проёме папу, но… не мог.

Он видел монстра, вырвавшегося из самых ужасных ночных кошмаров. Монстра, что прячется в шкафу и вылезает наружу только тогда, когда ты засыпаешь, – скрип тонкой дверцы, и на половицы опускается уродливая нога. Монстра, который сделает тебе очень больно, потому что знает, куда нажимать.

– Привет, семья. – Папа улыбнулся, и от этой улыбки по спине Андрея пробежали мурашки. – Я вернулся домой.

Он стоял как-то странно, раньше он так никогда не стоял. Словно кто-то невидимый обхватил пальцами его коричневую кожаную куртку и раскачивал из стороны в сторону – не сильно, но заметно. Андрей узнал папину любимую рубашку – белая, с жёлтыми и голубыми линиями, пересекающими торс вдоль. Но почему-то она была наполовину выправлена из штанов, а кое-где и вообще виднелось тёмно-зелёное пятно. Верхние пуговицы были расстёгнуты, предоставляя жёлтому свету возможность поласкать чистую, лишённую волос кожу. На вылинявших джинсах тут и там висели ошмётки грязи, и Андрей догадался, что папа несколько раз упал, прежде чем добрался до дома. Наверное, кто-то поставил подножку. Да, некоторые мальчишки любят так делать, вот и папе сделали. Взрослые же иногда тоже ругаются, верно? Могут даже подраться или пообзывать друг друга – Андрей видел такое не раз. А папа, похоже, упал так сильно, что теперь еле стоит. Ему бы прилечь. Да, прилечь! Надо уложить его на диван и сделать любимый чай, а потом Андрей расскажет стих, который задали учить в школе, и папа похлопает ему, потому что он всегда хлопает в конце стихотворений!

– Папа! – Андрей рванулся вперёд, но уже через секунду встал как вкопанный. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что остановила его мама, тут же схватившая сына за воротник футболки, но нет, нет, нет, всё было гораздо глубже.

Андрея остановил взгляд отца, взгляд папы. После крика глаза, полные крови, состоящие из крови, метнулись в сторону Андрея и вгрызлись в него. Так хищники вгрызаются в плот своей жертвы.

Никогда в жизни Андрей и подумать не мог, что папа может на него ТАК смотреть. Сердце пропустило удар, а со следующим в кровь ворвался страх и с каждой секундой всё больше распространялся по организму. Это ужасно – бояться папу. И от непонимания этого страха становится ещё страшнее – особенно, когда тебе семь лет и каждый вечер перед сном ты смотришь «Спокойной ночи, малыши». Андрей не мог отвести взгляд от человека в дверном проёме. В обтянутом кожей черепе горели два глаза, и в каждом из них было столько ненависти, что в ней можно было утопить человека. Они так широко раскрылись, что казалось, словно они сейчас, вот сейчас, вот прямо сейчас выпадут из орбит, но нет, они держались, и крови в них становилось всё больше. Губы находились в постоянном движении, будто произносили слова, но это было не так. Всё было не так. Почему-то всё было в папе не так, а в особенности – глаза.

Эти кровавые, пропитанные ненавистью глаза маленький Андрей запомнит на всю жизнь.

Он почувствовал, как мама аккуратно подтянула его к себе и прижала к ноге. В длинном коридоре, по сторонам которого находились двери комнат, в самом начале, тяжело дыша, стоял пьяный, еле держащийся на ногах мужчина, впившийся взглядом в молодую жену и ребёнка, глазки которого начинали блестеть. На маме была простая серая футболка, через которую проступали контуры небольшой груди, короткие домашние шорты и белые носочки, в которых ступни её выглядели невероятно прекрасными, утончёнными. Но красота этим вечером не имела никакого значения. Этим вечером следовало надеть красную футболку, красные шорты и красные носки, чтобы на одежде не так сильно выделялась кровь.

Мамина рука вцепилась в плечо Андрея, пальцы больно впивались в кожу, но он не кричал, нет, не кричал, потому что боялся. Боялся папиного взгляда. Казалось, сейчас он мог сделать что угодно.

– Почему ты выпил? – спросила мама. Её ладонь дрожала, нога дрожала, всё её тело дрожало, и вместе с ней задрожал и Андрей.

Какое-то время папа не отвечал, а лишь тяжело дышал, и с каждым вдохом тело его отбрасывало назад, а с выдохом – вперёд. Ядовитый жёлтый свет подчёркивал морщины на лице, превращая его в маску дьявола, в маску ужаса и наслаждения… наслаждения предстоящего события.

– Этот сукин сын лишил меня премии. Сказал, что я слишком много пререкаюсь и что мне следует научиться держать язык за зубами. – Кровавые глаза метнулись к Андрею, потом обратно к маме. – Этот выблядок наказал меня! Хотя он младше на целых…

– Не ругайся при ребёнке.

Мама сказала это тихо, но её слова прозвучали как гром, раздавшийся в тишине. Папа резко замолчал. Замер. Андрей видел, как его взгляд упёрся в шкафчик для обуви, что стоял у самого входа. И почему-то в этот момент – в момент, когда дрожащая ладонь мамы сжимала плечо, а кровавые глаза папы пожирали шкафчик – Андрею захотелось плакать. Он не любил, никогда не любил плакать! Плачут девочки, а мальчики не должны этого делать, потому что они сильные! Но смотря на папу, Андрей не мог не плакать. Почему-то его била дрожь, он никак не мог понять почему, ведь всё же хорошо: они все дома, мама приготовила ужин, папа пришёл с работы, и сейчас он достанет из кармана шоколадку, которую купил Андрею, потому что обычно так всё и происходит.

Но только не сегодня. Сегодня в их семье зародился страх, и в первые же секунды он забрался Андрею под кожу, заставляя его дрожать, держа в напряжении. И хоть он старался – старался из всех сил! – подавить в себе плач, один всхлип вырвался наружу.

Один всхлип.

Один чертовски громкий всхлип.

– Андрюш, – мама прошептала его имя так тихо, чтобы её не услышал папа. – Посмотри на меня.

Он так и сделал – посмотрел на свою маму. То, что он увидел, закрепится в памяти до последней минуты его жизни. Перед ним предстало лицо юной красавицы, самой красивой девушки в мире, и свет люстры, что висела над головой Андрея, мягко ложился на тёмно-русые волосы, посыпая их небольшим слоем золота. Контуры лица, каждый изгиб, каждая линия вместе казались чем-то невообразимым, чем-то таким, прекраснее чего бог ещё не придумал. Андрей, смотря на маму сквозь пелену подступающих слёз, никак не мог насладиться её красотой и даже сейчас, дрожа от страха, где-то глубоко внутри он тихо гордился, что его мама такая, какой он её видит. Аккуратненький ровный нос, утончённые, в меру пухленькие губы и большие, очень большие голубые глаза. Именно их блеск в лучах люстры Андрей запомнит на всю жизнь. Блеск двух ярких голубых огоньков – таких родных и таких любимых. И длинные от природы ресницы, что должны сдерживать слёзы, но почему-то этого не делают. Мама в этот момент выглядела очень красивой, хоть Андрей и смотрел на неё снизу вверх, от этого её красота не убавилась. Но она хотела плакать. А это уже становилось невыносимо.

Она слегка наклонилась и зашептала – так, чтобы её услышал только сын:

– Постарайся сейчас не плакать, хорошо? Держись рядом со мной, не вздумай отходить. Но… – на секунду повисло молчание. – Если почувствуешь опасность, беги в свою комнату, закрой дверь и спрячься в шкафу. Понял?

Андрей кивнул, запомнив всё из сказанного. Вновь посмотрел на папу и тут же почувствовал, насколько сильнее мама прижала его к себе. Словно его хотели отобрать. А она не давала.

Папа тем временем перешагнул порог квартиры, закрыл дверь (её грохот словно ознаменовал начало кошмара), запер и, начав снимать верхнюю одежду, заговорил:

– Не ругаться при ребёнке, говоришь? – На его лице появилась ухмылка. – Знаешь, Аня, я полюбил тебя за твой характер, за твой стержень, за твою готовность поставить на место кого угодно, но ты, видимо, кое-что начала забывать. – Кровавые глаза вцепились в маму. – Я – твой муж. Я зарабатываю в нашей семье деньги, твои двадцать пять тысяч и рядом с этим не стоят. Я – главный, и я являюсь в семье мужиком. Соответственно, дорогая, правила устанавливаю тоже я. Ты можешь… – Папа наконец стянул с себя кожаную куртку и повесил её на крючок. – Ты можешь командовать всеми там, за этой дверью, но мной ты командовать не посмеешь. Прибереги свой характер для коллег или для подруг, которые только и сплетничают обо мне каждую секунду. Ты – моя жена. Так что не смей командовать мной, будто имеешь на это полное право.

Папа начал приближаться. Он шёл медленно, падая на выставляемую вперёд ногу, не отрывая взгляд от собственной жены. Бледная, отвратительно бледная кожа виднелась из-под наполовину выправленной из штанов рубашки, и с каждой секундой тёмно-зелёное пятно становилось ближе. Мама взяла Андрея за плечи и завела за себя, прикрыв его собой. Ладони сильно дрожали. Очень сильно дрожали. Хотелось сжать их, поцеловать и сказать: «Мама, всё будет хорошо!», – но страх не давал этого сделать. Андрея колотила дрожь, и это лишь усиливало тряску в женских руках.

– Олег, давай я уложу Андрюшу спать и тогда мы поговорим. Не при нём.

– А чего это? Ты не хочешь, чтобы он видел, кто здесь главный? Он мужик! И я воспитаю его мужиком! Без этой вашей бабской сопливости.

Папа приблизился к Андрею, но тут же наткнулся на женское тело. Казалось, он наткнулся на непоколебимую стену, сдвинуть которую просто невозможно. Хрупкая девушка, весившая не больше пятидесяти пяти килограммов, противостояла мужчине, силы в котором было в разы больше. И смотрела ему в глаза она так, словно совсем не боялась, словно она – воин, вышедший на битву тысячелетия и готовый отдать душу за то, что любит.

Мама сказал одну фразу. Всего одну фразу, но этой твёрдости, этой жёсткости в голосе могли позавидовать все диктаторы мира:

– Не трогай нашего сына.

Андрей слышал, как тяжело дышит папа. Он не видел его лица, видел лишь спину мамы, но отчётливо слышал, как входит и выходит из лёгких воздух, – совсем как у быков в мультиках по телевизору. Ладошки вспотели, Андрей сильнее вцеплялся в плюшевого мишку, прижимая его к себе и стараясь сдержать всхлип. Мир начал расплываться в слезах, контуры мамы растворялись в них, а дыхание папы никуда не исчезало. Казалось, сейчас папа стал тяжёлым дыханием, а мама – дрожью, которая колотит всё тело.

После долгого молчания Андрей услышал:

– Не трогать нашего сына, да? – Улыбка. Отец улыбнулся. – Видимо, Анечка, ты снова мной командуешь. Все теперь мной командуют, лишают премий, выписывают штрафы, увозят машину, решают, на что я имею право, а на что не имею! И теперь ты… Ты, моя жена, начинаешь потакать мной при моём же сыне.

– Нашем сыне.

Андрей сильнее сжал мишку. Он чувствовал, с каким трудом маме удаётся подавлять в себе дрожь.

– Хорошо, при нашем сыне. Ты затыкаешь меня при нём, а потом он вырастет и будет думать, что его отец – тряпка! Что в нашей семье главная – мама! Мама! Дорогая мамочка! А давай спросим у него, кого он считает главным!

Папа схватил Андрея за руку и уже почти подтянул к себе, но мама не позволила этого сделать. Среагировав за долю секунды (она словно была ружьём, спущенным с предохранителя), она замахнулась и дала папе такую пощёчину, что хлопок разлетелся по всей квартире. Мама вырвала Андрея из мужских рук и сделала вместе с ним несколько шагов назад, чуть не врезавшись в стиральную машинку.

И эту тишину, повисшую после пощёчины, Андрей так же запомнит на всю жизнь.

Папа не двигался. Он лишь поднёс руку к лицу, коснулся щеки (кровавые, эти страшные кровавые глаза), будто не мог поверить в произошедшее. А потом как закричал:

– СУКА! НАГЛАЯ СУКА!