Настоящая любовь Филиппе Берди

– Да, а самое забавное, что на отлично, – похвасталась сестра. – Я пришла в ужасном состоянии. Без косметики, с огромными синяками под глазами. Думала, не стоит идти. Но преподавателем был суровый мужчина. Как и все, считал свой предмет самым главным.

– О да, мы такие, – он вспомнил про университет, и стало тоскливо.

Профессор обожал свою работу. Каждый раз, когда начинал читать первую лекцию новому потоку – это был вызов. Студенты нехотя слушали, кто-то лениво записывал, другие откровенно зевали. Но вскоре разговоры прекращались, а ручки и телефоны откладывались в сторону. Потому что это было настоящее шоу! Он жонглировал словами как горящими факелами. Филиппе легко их очаровывал, а потом вёл за собой, освещая сложный путь в науку.

– Так вот, из-за бессонной ночи меня сморило, – продолжила Софи. – Проснулась, когда все ушли. Преподаватель сидел за столом и проверял работы. Он поставил мне отлично, решил, что раз я так сладко сплю значит всё знаю.

– Ты не рассказывала об этом, – заметил Филиппе.

– Как получилось, что, когда умерли родители, мы были близки, а после смерти бабушки нас развело? – она всё же решилась спросить.

– Прости меня, – брат задумался. – Я был молод и заносчив. Весь мир лежал у моих ног, не хотелось, чтобы хоть что-то тянуло назад. Общение с тобой делало меня мягким и домашним. Ты была моим якорем.

– Якорем? – удивилась Софи.

– Или лучше сказать причалом, – Филиппе тяжело вздохнул и понял, что метафора хоть и звучит пафосно, но верно отражает суть. – Да, я знал, что могу вернуться в любой момент, и меня примут. Я задумывался о нашей семье, когда видел тебя. О том, как мало от неё осталось.

– Мне было очень тяжело, когда ты отдалился, – сегодня откровения давались ей легко. – Если брать твоё сравнение, как причал я пустовала, заполняла пространство не теми людьми. Это плохо повлияло на меня. Сложно сохранять благоразумие, когда некому приглядеть за тобой. Сам понимаешь, что не от большого ума я напилась в годовщину смерти родителей.

Правда больно резанула обоих. Профессор переживал: “Я тогда оставил её одну, это могло привести к беде, и вот я снова подумываю уйти”.

– Но, к счастью, я встретила Питера, – улыбнулась она.

– Он всегда казался мне Питером Пеном, – признался брат. – Маленький мальчик, который носится со своими буковками, премиями, бесконечными журналами. Всегда в джинсах и странных кардиганах. До сих пор гадаю: с диоптриями ли его очки или для образа?

– Судил по обложке? – усмехнулась Софи.

– Боялся, что он инфантилен и совершенно тебе не подходит, но был не прав. Потом случилось это… – Филиппе хотел сказать несчастный случай, но передумал. – Я наблюдал за ним. Питер сразу стал серьёзнее, отложил дела, чтобы оберегать тебя. При нём всегда был горячий напиток, что-то сладкое и носовой платок. Все эти две ужасные недели. У него будто включился режим «настоящий мужчина», – но не стал добавлять, что окончательно понял это вчера, рыдая на его плече.

– Я очень люблю тебя. Не уходи, прошу тебя, ради меня. Пожалуйста, ради меня, – Софи пересела на диван и обняла брата.

Он посмотрел на Тесси, малышка лежала на коврике недалеко от огня. После того как собаку помыли, шёрстка стала чуть белее. Тут было тепло и хорошо. Но как тирамису пропитывают коньяком, так и этот уютный январский день слой за слоем пропитан болью, горечью, сожалением. Невозможно было сбежать от этого. Только прожить максимально достойно и не ранить чувства сестры. Филиппе обнял её в ответ и попытался не думать про таблетки, которые лежали во внутреннем кармане его пиджака.

Горечь-и-боль

На следующий день профессор отправился на повторный допрос. Он решил, что стоит пойти самому, пока за ним не приехали. Зачем давать соседям лишние поводы для сплетен? Шёл и вспоминал, как его мучили одними и теми же вопросами, как не отдавали тело. “Хочу ли я знать правду, от чего именно она умерла?” – думал он.

В участке было шумновато, каждый занят своим делом. Работа кипела, но без той суеты, как показывают в фильмах. Усталые лица перед мониторами просматривали базы данных, кто-то изучал бумаги или разговаривал по телефону. Филиппе заметил молоденькую девушку, которая походила на Софи, и решился подойти к ней.

– Простите, меня зовут Филиппе Берди, – представился он и продолжил. – Я муж Лии Монтгомери. Мне сказали, что могут быть какие-то вопросы, когда придут результаты экспертизы.

– Ох, Берди, – девушка смущённо опустила взгляд, нахмурилась.

«Ох, Берди», – передразнила Лия.

Прочитать эту эмоцию несложно. Жалость – вот, что неприятнее боли. Это не сочувствие в полной мере. Чужим людям неловко, грустно, но одновременно они рады тому, что это произошло не с ними.

– Пройдёмте. Я сейчас позову того, кто занимается вашим делом. Может, кофе? – предложила Луиза. – Не самый лучший, но если добавить сливки и сахар, получается вполне сносно.

– Да, спасибо. Не откажусь, – Филиппе старался вести себя расслабленно. Не хотелось привлекать внимание.

«Какая она милая, да? – ревниво прошептала Лия. – Может, кофе?»

Он старался не реагировать на комментарии мёртвой жены. Луиза заботливо сделала ему напиток и подала поцарапанную кружку ярко-зелёного цвета. Профессор не знал, что девушка не всегда так мила и не каждому наливает кофе. Она почти разучилась сопереживать, но случай Филиппе отчего-то тронул её. Кружка была знаком для всех остальных – с этим человеком нужно быть помягче, её прозвали «горечь-и-боль».

Наконец, к Филиппе подошёл мужчина.

“Если не перестанешь хмуриться, у тебя появятся такие же морщины”, – шепнула Лия.

– Здравствуйте, вы Филиппе Берди? Меня зовут Джордж Карлмайкл, пройдёмте со мной, – он обратил внимание на кружку и нахмурился. – Кофе можете взять с собой, – Джордж знал, что нельзя разлучать человека с горячим напитком, когда тот расстроен.

Небольшой коридор, один поворот направо, один налево и вот они оказались в маленькой комнате. Здесь было неуютно. Голые обшарпанные стены, на которых виднелись выбоины, будто кто-то колотил о них кулаками в припадке. Филиппе боялся, что на него направят лампу или сразу предъявят обвинение в убийстве.

– Понимаю, на вас многое свалилось, – начал Джордж, и тут же стал растворяться, голос его звучал, словно через дымку. – После смерти жены… подозреваемый. Не хотелось… в огонь, но всё принимает серьёзный… мы получили новые… по вскрытию. Вы в курсе, что ваша жена была беременна? – и, не дождавшись ответа, продолжил, – точный срок… не удалось, примерно… может быть… в связи с этим это… убийство… и нам поручено… мать и плод. Советую вам собрать… на мои вопросы… в ваших же интересах.

“Беременна?” – у Филиппе зазвенело в ушах, как тогда лесу. Он не слышал, не понимал, что ему говорят.

«У нас мог быть ребёнок», – объяснила ему Лия.

Воздуха снова не хватало. Филиппе погружался всё глубже и глубже. Звон исчез, но заложило уши. Теперь весь мир был так далеко. Их разделили тонны воды, что придавили его ко дну.

– Я погубил моего ребёнка, я убил его, – еле слышно пробормотал профессор.

– Берди, вы слышите меня? – Джордж уже хотел было позвать врача.

– Ребёнок… у неё был ребёнок, – повторял он как зачарованный. Нога начала подёргиваться – так было всегда, когда Филиппе нервничал. Лия почти отучила его от этой привычки. “Но Лии нет, ребёнка нет, – крутилось в его голове, – никого нет, ничего нет”. Воздух вернулся в лёгкие, а вот у звука не прибавилось громкости.

– То есть вы не знали, что она была в положении? – Джордж тоже выдохнул: «Обморока мне ещё тут не хватало».

– Мы не собирались. Пока не собирались. Нет, я не знал, – одни слова Филиппе выдавливал из себя, другие точно выплёвывал, третьи сами скатывались с губ. Он уже мало что понимал, его рассудок медленно уплывал. Не хотел ни плакать, ни крушить всё вокруг, как делали те, кому давали эту зелёную кружку, а только поскорее уйти. – Поскорее бы покончить со всем этим, – неожиданно произнёс он вслух.

Профессор смотрел на Джорджа, но не видел его. Что должен испытывать человек, из-за которого умерла его любимая и ребёнок? Беспомощность и бесконечное чувство вины. Ничего не изменить. Не выпросить прощения. Не вернуть. Время тугой петлёй сдавливало горло, опять стало трудно дышать.

«Филиппе, приди, спаси нас», – попросила Лия, её голос прозвучал теперь отчётливо, словно она стояла позади него.

Когда всё закончилось, не выпустил кружку из рук, унёс с собой «горечь-и-боль». Как-то добрался до дома, не видя ничего вокруг. Пару раз его чуть не сбили. Водители даже не сигналили ему и не кричали ничего дурного вслед. Филиппе шёл и слышал только настойчивый голос Лии.

«Приди и спаси, спаси нас, помоги нам, прошу тебя», – просила она.

Голос твердил одно и то же, сводя его с ума и Филиппе думал, что, возможно, он уже сошёл. Это не походило на игру воображения. Всё становилось настоящим, осязаемым. Он ощущал её дыхание на своей шее, с трудом сдерживая крик. Лия молила спасти её. Но профессор не верил в потусторонние силы и решил, что это его мозг выдаёт такие странные сигналы.

В чёрное небытие

Лишь с четвёртого раза он справился с дрожью и открыл замок. Тесси пришла его встречать и радостно завиляла хвостом. Филиппе с диким воем сполз по стене. Обнял собаку, уткнулся носом в шерсть и стал раскачиваться, сотрясаясь в рыданиях. Она завыла вместе с ним. Он вскочил и поспешил в ванную.

“Они всё ещё там, где и оставил их вчера, – не раздумывая, схватил пузырёк и вернулся в комнату. Филиппе знал, что у сестры есть ключи, но на всякий случай дверь прикрыл неплотно. – Оставить записку? Объяснить, почему ухожу? Софи умная, она всё поймёт. А может всё же не нужно? – несколько раз прошёлся по квартире, пытаясь запомнить всё как есть. – Почистить зубы? Снова принять душ? А зачем? Умереть красивым и чистым? Не всё ли равно? – руки вспотели, сердце билось часто. – Нужно было отдать Тесси в приют, но сначала отвезти к ветеринару. Эгоист, я жалкий эгоист”.

«Филиппе, не надо! – в панике кричала Лия. – Прошу, одумайся!»