На разрыв

– Ну, – она на секунду задумывается, – я никогда не ходила по льду Финского Залива пешком, – ударение на последнее слово, чтобы передразнить, – да и портретов моих не рисовали. Не то что сам Репин не рисовал, а вообще…

– Очень зря, – пожимает плечами Оскар, забрасывая в рот аппетитный кусочек цыплёнка, и у Варвары перехватывает дыхание от того, с какой лёгкостью он это говорит, и от того, как неожиданно приятно ей это услышать.

Сменить тему. Не реагировать. Не краснеть.

Её вьющиеся, спутанные волосы собраны в нелепый полухвостик-полупучок (потому что на полноценный пучок их длины не хватает), а отросшие корни такие отросшие, что это уже даже не корни, а стиль – и все вокруг могут смело начинать сомневаться, блондинкой её называть или всё же брюнеткой, и надевает она чаще всего то, до чего первым дотянется, а ещё до двадцати трёх лет понятия не имела о существовании консилера (а до двадцати пяти – им не пользовалась), так что, может, и к лучшему, что никакие художники её не рисуют.

Не краснеть. Не реагировать. Сменить тему.

– Насчёт милосердия и благотворительности – хорошая идея, конечно, – говорит она после паузы, такой же театральной, как предыдущая Оскара.

Он смотрит на неё долго, заинтересованно.

– Да?

Варвара кивает.

– Да. Было бы здорово, например, разбогатеть и завести приют для бездомных животных.

Тёмные глаза из весёлых, дразнящих, искрящихся неожиданно становятся очень серьёзными.

– Помогать можно и не дожидаясь, пока разбогатеешь.

– Да, но большие деньги дают больше возможностей. – Обычно она не говорит об этом, не хочет, чтобы приняли за хвастовство или попытку показаться лучше, чем есть, но, в конце концов, почему бы и нет. – С каждой зарплаты отчисляю в зоозащитное общество, они подбирают, лечат и пристраивают бездомных. Получала бы больше, перечисляла бы больше.

На этот раз Оскар улыбается по-другому – не ярко и сногсшибательно, а как-то особенно светло и тепло. Дыхание от этой улыбки не перехватывает, но сердце, конечно, всё равно начинает биться быстрее.

– Небольшая помощь – это тоже помощь, да и вообще в таком деле не существует понятия «небольшая». У таких обществ, я думаю, каждая копейка на счету. – Дождавшись её кивка, он продолжает: – Даже если ты сама считаешь, что делаешь мало, для животных и их защитников лучше твоё «мало», чем ничего.

Иногда, думает Варвара, бывают ситуации, когда ничего намного лучше, чем мало, вот только к бездомным животным они не относятся. А к высоким тёмноглазым парням с крутыми татуировками – очень даже.

Лучше ничего, чем мало, вот в чём она пытается себя убедить. Додумать и домыслить можно, конечно же, всякое, но это только внутри головы любая история быстро и легко обрастает самыми красочными подробностями, а в жизни всё намного сложнее.

В жизни Варвара и сама, наверное, не хочет никаких подробностей и никаких продолжений, пусть ей и нравится стоять здесь, привалившись к колонне, накручивая зелёную лапшу на деревянные палочки и чувствуя на языке древесный привкус грибов, смешанный с дымным вкусом говядины. Да, ей нравится стоять здесь, гадая, сколько татуировок у Оскара под одеждой, и пожимая плечами в ответ на его неожиданные вопросы, и не зная, что на них отвечать, и думая, что, будь Оскар художником, он нарисовал бы её портрет – а она согласилась бы позировать даже посреди вот этого зала.

Да, ей действительно нравится, но есть одно «но», которого достаточно, чтобы держаться подальше: Варваре совсем не хочется боли.

Ей, в общем-то, и напрягаться-то лишний раз не особенно хочется.

Узнавать кого-то, рассказывать что-то о себе, всё это кажется фальшивым и ненастоящим. Лицемерным. Бессмысленным. Одни и те же ответы на одни и те же вопросы, по кругу, до бесконечности. Что ты любишь делать в свободное время? Какие книги ты читаешь? На каком фильме ты последний раз была в кино? Серьёзно? Я тоже! Кинолента, поставленная на повтор, знакомая настолько, что каждую реплику героев ты проговариваешь за секунду до них: с абсолютной точностью, с идеальным попаданием в интонацию.

Сбежать, вот чего ей сейчас хочется, и даже еда в коробочке теряет свою привлекательность.

Шум и гомон наваливаются на Варвару со всех сторон: яркий искусственный свет, суетливые люди, пришедшие сюда попробовать всё и сразу, громкая музыка и где-то в отдалении – голос ведущего, призывающего поучаствовать в конкурсе.

– Она, кстати, была баронессой, – говорит Оскар, вырывая её из размышлений и паники, – ну, эта твоя тёзка, Варвара фон что-то сложное.

– Слушай, это начинает утомлять, – устало говорит Варвара. Ей почти не стыдно за резкость, хотя она и знает, что в такие моменты и с такими интонациями выглядит чертовски серьёзной.

Может быть, даже слишком серьёзной, потому что обычно собеседники под таким напором сдают назад и принимаются извиняться.

Но Оскара так просто не напугаешь. Любого другого – да, Оскара – нет.

– Что именно? – он поднимает брови, и на лбу у него собирается пара морщинок.

Варваре всегда казалось, что одним из столпов мужской привлекательности должно быть умение поднимать бровь. Одну. У Оскара с этим проблемы – поднимаются всегда сразу обе, но ему это даже идёт.

Ему, если спрашивать у Варвары, идёт решительно всё.

И это – ещё одна причина, почему ей хочется убежать. Ещё одна причина, по которой она злится.

– Ты постоянно шутишь насчёт моего имени, и это бесит, – за такой тон совершенно точно должно быть стыдно, но… Она чувствует себя загнанной в угол. И защищается. Только и всего.

Оскар разводит руками: коробочка в одну сторону, палочки – в другую.

– Извини. – Он усмехается. – Обычно все шутки достаются моему имени, так что сейчас я, если так можно сказать, отыгрываюсь за долгие годы…

Ей нужны доспехи от его голоса, от его улыбки, от его манеры говорить и смотреть, от его широких бровей, от всего.

Не желая ничего слышать, Варвара перебивает:

– Вот именно. Твоё имя тоже странное, но, заметь, я ни разу про него не шутила.

– Это, Варвара, и делает тебя такой замечательной.

Мизерикордия, кинжал милосердия, такое оружие было у рыцарей. Длинный и узкий клинок, нож, способный проникать в щели между доспехами, точнее, в одну самую главную щель – на шее, чтобы перерезать артерию. Добить. Не издеваться.

Мизерикордия, и на французском «мизерикорд» – это пощада, но есть ведь ещё английское слово «мизери», то есть – «страдание», и оно, чёрт возьми, подходит намного больше.

Снаружи Варвара слабо улыбается, изнутри – по ней разбегаются трещины. Кинжал милосердия безошибочно находит единственно верное место, треугольное лезвие аккуратно проскальзывает между доспехами, Оскар вскрывает их как улиточный панцирь. Он что-то говорит, но Варвара ничего не слышит.

Любой другой – нет. Оскар – Да.

Остаток вечера и ещё несколько дней Варвара ощущает себя абсолютно безумной, потрясающе счастливой и совершенно особенной. Варвара ощущает себя особенной ровно до третьего мероприятия, где становится ясно: рядом с Оскаром все ощущают себя особенными, так он общается с каждым.

Третье мероприятие – квартирник его друзей, и посреди огромной и одновременно тесной комнаты, где все за исключением Варвары друг с другом знакомы, она чувствует себя разбитой, неуместной и откровенно чужой.

Варвара сидит, вжимаясь в потёртое неудобное кресло: коленки подтянуты к груди, в руках – бокал рома с колой (потому что даже когда ты чувствуешь себя несчастной, точнее, особенно когда ты чувствуешь себя несчастной, ничего лучше рома с колой ещё не придумали), в голове – желание отсюда сбежать.

Рядом с Оскаром ей постоянно хочется «отсюда сбежать», и неважно, какое оно в данный момент, это «отсюда».

Коктейли бывают многослойными, думает Варвара, и тогда в них чётко видно границу между алкоголем и не-алкоголем. А ещё коктейли бывают другими, вот как ромкола в её стакане, попробуй разбери, где там газировка, а где благородный напиток (и можно ли называть благородным напиток, который ассоциируется только с пиратами?). Так и с чувствами: иногда ты можешь провести чёткую грань, но иногда – понятия не имеешь, где заканчивается влечение и начинается страх.

Её тянет к Оскару, и не заметить это можно только… нельзя не заметить. Её тянет к Оскару, но стоит ему оказаться рядом, в ней начинает истошно вопить предупреждающая сирена: ей страшно.

Оскар стоит позади её кресла, одним этим фактом запуская мурашки по шее, и, кажется, самое время цитировать фразу, успевшую разлететься по всем пабликам, сообществам и чёрт знает чему ещё: если вы боитесь к кому-нибудь привязаться, то – сюрприз! – уже поздно бояться.

Он прикасается к её волосам – сначала легко, почти невесомо, а потом пропускает их между пальцев, мимоходом касаясь шеи. Если прикоснуться ещё и ещё, пробежать касаниями вниз, обвести седьмой позвонок, то Варвара выгнется по-кошачьи и, может быть, начнёт по-кошачьи мурлыкать. Если он прикоснётся ещё и ещё, и пробежит касаниями вниз, обведёт седьмой позвонок, то Варвара, наверное, просто умрёт. Или – сорвётся с места и наконец-то сбежит.