На разрыв

Это хороший контраст, думает Варвара, почти наверняка придавая вещам больше смысла, чем в них было вложено изначально (дурацкая привычка, от которой она никогда не откажется). Но таки, это хороший контраст: манящий лес с райскими птицами с одной стороны, и холодная змеиная шкура – с другой. Без этой змеи, наверное, весь его образ был бы слишком тёплым.

Должно же в нём хоть что-то отталкивать.

Ну, если, конечно, поверить в свою очевидную ложь. На самом деле, ничего её не отталкивает. А что до змеи… Варваре хочется проследить её кольца пальцами, хотя обычно она – не из тех, кому жизнь не мила без прикосновений к малознакомым людям.

Оскар, впрочем, разговаривает с ней так, будто они знакомы давно.

И близко.

Он рассказывает об организации мероприятий самым доверительным тоном из всех, что Варваре приходилось когда-либо слышать – будто бы делится секретами своей биографии. Не самыми тёмными тайнами, пока ещё нет, но светлыми и забавными воспоминаниями, к которым подпускают лишь избранных, а это тоже неплохо. И, в отличие от тёмных тайн, ни к чему не обязывает: ей не надо ехать вместе с ним прятать труп, достаточно просто слушать, улыбаться, кивать – и записывать.

Ресторанный день пройдёт там-то и там-то. Под его крылом на одной площадке соберутся самые разные заведения города – от крохотных ресторанчиков до представителей крупных сетей. На любое мероприятие люди идут охотнее, если в программу включена бесплатная еда, но главная фишка не только в том, чтобы заявить о себе, но и в том, чтобы что-то продать, поэтому бесплатной еды здесь не будет. Зато будут конкурсы, розыгрыши, раздача призов и сертификатов, и обязательно фото-квесты: такая модная штука, в ходе которой участники выполняют задания и каждое выкладывают к себе в инстаграм со специальным хэштегом, а жюри потом выбирает тех, кто лучше всех справился. Ещё ни в коем случае нельзя обойтись без хорошей концертной программы, потому что люди требуют хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ. Самое главное тут – не переборщить, иначе одно отвлечёт от другого.

Конечно, всё учесть невозможно, пожимает Оскар плечами, но если не стараться, то какой тогда смысл?

Варвара записывает эту фразу в блокнот, даже несмотря на то, что, по большому счёту, к организации мероприятий и теме её статьи она отношения не имеет.

Два часа спустя, съев огромную тарелку греческого салата и два огромных же сэндвича и запив всё это новой порцией кофе, Варвара наконец поднимается с удобного дивана, и Оскар поднимается следом за ней. Не зная зачем, она протягивает ему свою визитку: асфальтово-серый прямоугольник пластика, ничего лишнего, только белые буквы и цифры.

– Варвара Левицкая, – старательно читает он, с выражением и больше того, наигранным удивлением, словно не видел фамилии у неё на странице Вконтакте. – Как какая-нибудь княжна…

– О, – усмехнувшись, Варвара едва заметно качает головой. – Вовсе нет.

На «какую-нибудь княжну» она похожа меньше всего, и потомственными дворянами её предков не назовёшь, хотя за претенциозную фамилию при Советском Союзе они могли и пострадать. Ну, если бы жили где-нибудь ближе к столицам, потому что в глухих сибирских лесах были вещи важнее фамилий.

Выживание, например.

– Прапрадеда по отцу раскулачили и вместе с семьёй сослали в Тобольск, – зачем-то говорит она, заматывая шарф вокруг шеи. – А с материнской стороны – сплошные идеалисты, ехавшие поднимать целину. И ни одной завалящей княжны. Прямо вообще ни одной.

Тёплые тёмные глаза смотрят на неё с уважением.

Давным-давно Варвара читала: чем больше вокруг слепящего солнца или слепящего снега, тем темнее глаза у живущих в таких зонах людей. В их полосе солнечных дней едва ли наберётся на сотню, да и снег с улиц убирают раньше, чем он успевает выкрасить город в белый, а глаза у Оскара такие, будто солнце и снег вокруг круглые сутки, семь дней в неделю, пятьдесят две недели в году.

Оскар сияет, и, на самом деле, это ей нужны самые тёмные на свете глаза, чтобы от него защититься.

Родной серо-зелёный не спасает от слова «совсем».

Оскар подаёт ей пальто, очевидно всё ещё впечатлённый:

– Редко встретишь кого-то, кто так хорошо знает историю своей семьи…

Варвара только отмахивается.

– Знать историю вовсе не означает не повторять совершённых в прошлом ошибок.

Она говорит это не потому, что сама совершала ошибки и всё повторяет их, повторяет. Она говорит это потому, что слишком часто в своей жизни слышала обратное утверждение, и теперь отрицание всплывает в голове и просится на язык каждый раз, когда кто-то заводит речь о необходимости помнить историю.

Знать свои корни – это не необходимость. Тысячи людей живут и без этого, а время религий, полагавших, будто загробная жизнь предков зависит от поведения потомков, безвозвратно прошли. Знать свои корни – это не необходимость. Это привилегия, бонус, баловство.

И огромное счастье.

Смотреть на себя – и практически видеть за собой поколения самых разных людей со своими силами и слабостями, своими интересами и достижениями. Заглядывать внутрь себя – и ощущать родство с ними, ощущать свою общность и связь. Представлять, как они давным-давно занимались тем, на что сейчас у неё не хватило бы ни сил, ни умений: вставали с петухами и ложились с заходом солнца, пахали землю и собирали со своей земли урожай, а потом ехали бесконечно долгой дорогой с насиженного места в далёкую, суровую, опасную и чужую Сибирь, чтобы там начинать всё сначала – одни по собственной воле, другие по принуждению. Те, первые, справлялись с трудностями, потому что у них были надежда и энтузиазм, а у вторых было только отчаяние, и от него они пытались сбежать.

Каждый раз, когда город на короткое время укрывает снегами, Варвара вспоминает о том, как дочери её прапрадеда пытались сбежать – и блуждали по тайге в одиночестве, семилетняя и тремя годами постарше.

В её жилах течёт та же самая кровь. Кровь людей, которые стремились и сражались, которые открывали и строили, которые не сдавались…

Да, религии, считавшие, будто от поведения потомков зависит загробная жизнь предков, для неё – пустой звук, но Варваре всё равно отчаянно хочется быть достойной тех, кто жил до неё и кого она носит в себе.

– С твоими родственниками всё понятно, но из Сибири… как тебя сюда занесло? – спрашивает Оскар, когда они уже выходят из кофейни.

Небо над городом оказывается неожиданно (или наоборот, предсказуемо?) тёмным: прячется под бахромой набежавших туч, угрюмо давит на плечи. Холодает. Варвара ёжится, борясь с желанием проверить, застёгнуто ли пальто.

Ветром, хочется ей ответить на вопрос Оскара.

Ветром – как осенний листок, оторвавшийся от ветки и неминуемо падающий в грязные лужи. Или, если чуть-чуть позитивнее: как парашютики одуванчика, как самолётик, пущенный из окна навстречу приключениям и чему-то хорошему.

– Ветром, – отвечает она совершенно серьёзно.

Оскар вздёргивает брови – удивлённо и немного насмешливо, словно побуждая её пойти дальше и сказать что-то ещё, но добавить здесь нечего.

До ближайшего перекрёстка они доходят вместе, перебрасываясь ничего не значащими фразами, а на светофоре – расходятся в разные стороны. Перед тем, как уйти, Оскар говорит:

– Я думаю, это был хороший ветер.

Варвара только пожимает плечами. Ветер, как ей кажется, не может быть ни хорошим, ни плохим: это просто ветер, и всё. Он может быть северным, или северо-западным, или дуть в любом другом направлении, и скорость у него может быть совсем небольшой, почти незаметной, а может быть запредельной. Он может вкрадчиво, холодными пальцами забираться под одежду, а может бесцеремонно срывать с людей шапки (или даже крыши с домов). Но он не плохой, и не хороший. Просто ветер, и всё.

И никуда от него не денешься.

В безветренном городе Варвара бы просто не выжила.

Ей иногда кажется, что и от неё самой никуда точно так же не денешься, ну разве что выживают без неё многие легко, без проблем. Хуже всего, что иногда выживают без неё те самые люди, от которых хотелось бы другого… Взять, например, ту же Янку, с которой они спелись с первого слова, с первого взгляда, с которой столько было выпито в неизменном пятничном кабаке и съедено чуть ли не каждый день на обеденном перерыве, с которой они общались не только в рабочее время, но и вообще едва ли не двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю – и с которой они так бесславно умудрились поставить жирную точку в своих отношениях.

Или, скорее, даже не жирную точку, а самый настоящий восклицательный знак: громкий и непреклонный, потому что орала Янка дай бог. Осуждать её не получается, да и не хочется. Будь у Варвары младший брат, она бы тоже берегла его честь от всяких там посягательств.

Хотя как раз посягательств можно и не бояться. Ночи на базе отдыха были одноразовой акцией, и Егору продолжение оказалось не нужно настолько же, насколько и ей. Да и какое у них могло быть продолжение: шесть лет разницы в возрасте, фанатичная верность спорту у одного и абсолютное нежелание влипать в какие бы то ни было отношения у другой.

Единственные отношения, на которые Варвара согласна, – это дружба. Хорошая, крепкая, безоглядная дружба, где никто не считает другого своей собственностью, а все проблемы проговариваются вслух. Хорошая, крепкая, безоглядная дружба, где каждый готов помогать, не задавая вопросов, а на любые вопросы всегда найдутся ответы – и абсолютно любой ответ можно озвучить. Такая дружба, когда, увидев в магазине что-то, что порадует подругу, ты покупаешь это без колебаний, и она делает то же самое, так что иногда вы безо всякого повода обмениваетесь подарками (и есть риск, вскрыв красивую упаковку, обнаружить то же самое, что ты сама вручила минуту назад, просто потому, что радует вас часто одно и то же), и чтобы в основе у этой дружбы лежало тепло, которое никуда не уходит, даже если вы полтора года разговариваете исключительно по работе.

Янки Варваре не хватает так, что иногда ей снится, как они снова куда-то идут – на обеде, или после окончания рабочего дня, или в выходные, неважно.

Янки Варваре не хватает так, что от колючего беспокойства никуда не деться каждый раз, когда ей кажется, будто что-то случилось.

Вот как сегодня, ведь сегодня совершенно точно что-то случилось. Никогда раньше Егор не приходил к ним ни с тяжеленной сумкой, ни с таким убитым выражением лица, абсолютно потерянным и абсолютно отчаянным, и никогда раньше Янка не говорила ему, что это – пиздец, хотя пиздеца, надо думать, они оба в своей жизни успели хлебнуть от души.

Именно поэтому, вернувшись в офис за пятнадцать минут до окончания рабочего дня, Варвара сидит как на иголках. И, может быть, именно поэтому Янка не спешит уходить. Столы пустеют один за другим, а она так и сидит, уставившись в монитор, медленно постукивая по клавиатуре, как будто бы ждёт, когда все наконец-то уйдут и можно будет остаться в одиночестве.

Уронить голову на руки и заплакать?