Холодное послание

– Что ж вы так шутите, – сурово произнес второй гээнэрщик, вылезая из патрульного автомобиля. – Совсем другая группа бы выехала, сразу с операми… Видать, давно лежит? – спросил он, кивая в сторону трупа.

– Минимум с двенадцати ночи.

– Висяк…

– Двадцатый «Радуге»… двадцатый «Радуге»… – повторял лейтенант в рацию. – У нас убой на Зеленой, два… повторяю, убой на Зеленой, два… на месте Мацкевич и Трошенко, как поняли?

– Понял, двадцатый, идет группа, как поняли.

– Понял, отбой…

Через двадцать минут на месте происшествия закрутилась круговерть.

На Зеленую, 2, прибыли четыре машины – две патрульки, один «ровер» и один «жигуленок», судя по виду, штабной. Выползли соседи – строить версии, стали останавливаться прохожие – выстраивать догадки; сотрудники, кому положено, мрачно осматривали труп и доставали из сумок планшеты. На «ладе-калине» прибыл грустный мужчина с чемоданом, как понял Легостаев – медицинский эксперт. Он еще немного потолкался среди толпы, чтобы быть ближе к трупу, – интересно узнать, от чего он умер. Еще полметра, и из-за спин будет видно… еще…

– Гражданин! – сурово окрикнули его сзади, и травматолог тотчас же обернулся. Рядом с ним стоял дюжий прапорщик по полной форме, поправляющий кепку. – Гражданин, вы кто?

– Я?.. – Легостаев растерялся. Он первый раз столкнулся с ситуацией, когда очень трудно объяснить, кто он. – Я тут… проходил, вас вызывал, через соседей… Я травматолог, остался на месте, мало ли.

– Мало ли – что?

– Мало ли, придется кого-то… – Легостаев запнулся, а потом зачем-то ляпнул: – Спасать и помогать.

– Спасли и помогли? – сердито поинтересовался кто-то рядом, и травматолог, быстро обернувшись, увидел высокого парня в черной куртке-дутике, который прижимал к уху телефон. – Тридцать человек собрали, а все равно оцеплению – грош цена… алло! – сказал он в трубку. – Собаку тоже возьмите, тут и так затоптали половину, может, хоть она что скажет. Вы пройдите за ограждение, здесь сейчас работают, – сказал он уже Легостаеву. – Не мешайте, гражданин.

– Я хотел помочь.

– Кому? – парень посмотрел на него немигающим взглядом. – Кто лежит, уже не поможешь, а если хотите помочь нам – идите вон к той машине с мигалкой, вас сейчас опросят. Паспорт, кстати, с собой?

– С собой…

– Дайте сюда.

Легостаев кивнул, полез в карман куртки и выудил оттуда паспорт в красивой кожаной обложке, протянул парню. Тот взял его двумя пальцами и быстро пролистал.

– А вы живете на Ленина, двадцать? – вдруг спросил он и посмотрел травматологу в лицо. – Никогда вас не видел.

– Нет, у меня там регистрация, а проживаю я по Крупской, 241… такое вот интересное совпадение, Ленина и Крупской, – зачем-то попытался пошутить Легостаев, хотя место для шуток было совсем неподходящее. – А что?

– Ничего, – ответил парень, возвращая паспорт. – Идите к автомобилю.

Легостаев послушно пошел к патрульной машине и подвергся опросу: где проживает, кем работает, что делал в этом районе ранним утром, как зовут девушку, к которой направлялся, и прочая, прочая, прочая. Травматолог честно отвечал, что девушку зовут Елена, что в браке они официально не состоят, что вчера они праздновали Рождество, и поэтому утром он вышел пораньше, чтобы успеть на работу, а машину не брал, ибо, как истинно верующий, приложился вчера к клюквенной настойке и не хотел показывать промилле гаишникам. Краем глаза он поглядывал, что делается на месте происшествия, – все было для него вновь и интересно. Парень в дутике ругался с кем-то по телефону, одновременно рукой удерживая за локоть человека с капитанскими погонами на форме; труп уже сфотографировали, и пожилой человек с серебристым чемоданом, натянув на руки одноразовые перчатки, трогал веки, пытался перевернуть мертвеца на бок. Двое сержантов ему помогали. Поодаль бабулька в растянутом свитере тыкала пальцем в сторону трамвайных путей и что-то рассказывала толстому сержанту.

– Распишитесь здесь, здесь и здесь! – рявкнул участковый из патрульной машины и сунул Легостаеву ручку. Притопывая на месте, травматолог тщательно перечитал объяснение, машинально отмечая ошибки в пунктуации, потом поставил замерзшей рукой три подписи под галочками и протянул лист обратно. Поворачиваясь, он поскользнулся на обледенелой плитке, нога поехала, и рукой он зацепился за борт уазика, поцарапав указательный палец.

«Все-таки поганая вещь – зима», – думал он, трусцой спеша к остановке маршруток и на ходу натягивая перчатки.

«Ненавижу зиму», – мрачно думал Калинин, трясясь в дежурном автомобиле: свой пришлось оставить возле дома по причине лысой резины. В позапрошлую зиму она его не пугала, в прошлую – немного нервировала, но этот декабрь выдался такой скользкий, что двигаться на семерке без замены шин было бы самоубийством. А опер без машины – что за опер? У тебя контора на улице имени великого Гастелло, а здание отдела следственного комитета – на Демидова, что в середине города; успей перед светлыми очами руководства предстать, пару бумаг черкануть, потом рысью мчись в комитет, чтобы там все доложить, – и хорошо, если начальник розыска или зам тоже едет, можно на хвост упасть, а так – добирайся сам. В комитете следователю все по убийству доложи, ценные указания выслушай, хотя поступать в восьмидесяти процентах случаев будешь наоборот, и валяй на место происшествия – слушать, как умы бродят. Есть помощник – можно и его послать, а вдруг упустит частичку информации? Да и беседовать с некоторыми нужно с глазу на глаз. А на Гастелло доставляют вдруг жулика, которого ты уже месяц по городу вылавливаешь, с ним тоже надо поговорить; а тут же скромная проститутка с улицы Московской, что в другой стороне от отдела, сообщает, что знает подозреваемых по районному квартирному висяку, только вот «ну совсем, ну со-о-овсем» не может приехать по причине отсутствия денег на общественный транспорт. И мечешься, словно ужаленная собака, часов до десяти вечера, а понятия «дом», «отдых» и «любимая девушка» никто не отменял. Просто с такой работой они отпадают потихоньку – сначала отдых, потом девушка, а потом и ночевать в кабинете начинаешь…

Семерка спасала Калинина хотя бы от унизительных просьб: «А не поедет ли кто в ту сторону?» Дело было даже не в плате за проезд, хоть на зарплату опера в шесть мест туда-обратно тоже каждый день не наездишься, а шутка ли: ты выложи-отдай в день сто-сто двадцать рублей, а умножь на тридцать дней, ну пусть на двадцать пять: две с половиной только на общественный транспорт. А сигареты, а непредвиденные поездки, а пожрать перехватить? А время с восьми утра тик-так, тик-так, и каждая секунда дорога, бывает, и частника приходится ловить, хоть они и душевные попадаются, за полцены отвозят. Вот в этом и кроется основная проблема: нет машины – нет времени. То троллейбус станет на кольце, то трамваи отчего-то сгрудятся стройной толпой в районе мясокомбината, а время опера – это золотой песок сквозь пальцы, поймал – будет тебе счастье, промедлил – ушла информация, растворилась, «…как белых яблонь дым»…

«Симу» пришлось оставить во дворе – чуть не упав, спускаясь по ступенькам у подъезда, Арсений Калинин пришел к выводу: автомобиль нужно поберечь. Ну проедет он километр до конторы, ну вывернет, имитируя ногой АБС, на прямую главную дорогу – а где гарантия, что в этот момент в бок не влетит вытаращивший глаза владелец какой-нибудь «таврии», кому и права выдавать не стоило бы, не то что реально за руль сажать? А потом – разбирательство, спецдонесение по линии отдела, и когда машину починишь – неизвестно. Да и сам грешен – с такими колесами и по воде автомобиль уже с трудом тормозит, начинается аквапланинг с плохим исходом, а если на лед?

Мысли Калинина переключились на мертвого мужчину, обнаруженного сегодня утром на улице Зеленой.

Улица маргиналами не славилась, да и покойник на бомжа нуждающегося похож не был – крепенький молодой дядька с развитой мускулатурой, во рту фикса, на плече – две рыбы синими чернилами и колючка вокруг бицепса. Чистый, подстрижен хорошо, на правом пальце – простенькое кольцо «Спаси и сохрани», в кармане – двадцать рублей и расческа с поломанными зубцами, на ногах – недешевые ботинки на шнуровке. Трусы-боксеры чистейшие, новые, с претензией, на левой щиколотке белая полоска шрама. Ясно, обобрали покойного безбожно: ни телефона, ни бумажника, ни цепочки на шее – а была цепочка, умница-собака Барсик – вот же идиотское имя! – покопавшись, сдышала снег возле уха трупа, и изумленным взорам предстал тоненький золотой крестик. Слетел, видно, – не в кармане же покойный его носил. Только вот когда обобрали: до смерти или после наступления оной?.. Тот же Барсик и нож нашел, лежал в заледенелых голых кустах по нечетной стороне улицы, и отпечатки на ноже эксперт, поколдовав, обнаружил и зафиксировал, только толку от этого ноль: не проходили найденные «пальчики» по АДИС «Папилон».

Самое неприятное, что покойник опознан не был.

В этом районе редко находили неопознанные трупы – слишком густо были натыканы друг к другу дома в частном секторе, слишком мало чужих забредало в тихий пригород, чтобы их никто не мог узнать. В основном в морг доставлялись если не дальние родственники зарегистрированных в районе граждан, то их знакомые, реже – приятели знакомых. Обычно участковый либо сам узнавал в трупе личность ранее пасшегося на территории маргинала, либо – если УУМ был халтурщиком или покойник действительно был «залетным» – призывал на помощь соседскую братию. Братия, присмотревшись, в девяноста пяти случаях из ста начинала галдеть о каком-то Витьке, который «надысь вот этого притащил» или «вчерась с вот этим пил», после чего выцеплялся из частного массива Витек, таращивший честные глаза и называвший хотя бы имя покойного. Есть имя, есть примерный возраст – пусть иногда и трудноопределимый, – а иногда есть еще и место жительства (хоть в основном и называемое «в районе прудов», но все же с привязкой к местности). Покойничек пробивался по данным информационной базы «Меридиан», находился и в морг ехал уже со справочкой, как опознанный. А бывало и так, что в кармане лежал замызганный паспорт либо смятая его ксерокопия – тут уж вообще проблем нет, сличил лицо с фотографией – и отправляй смело…

С найденным возле дома № 2 по улице Зеленой трупом все было не так.

Первой обнаружила его соседка, которой нужно было вести ребенка в детский сад; а точнее, даже не соседка, а ее малыш. Пока она волокла его за ручку в одну сторону, к трамвайной остановке, дитя рвалось в другую с воплями: «Мама, посмотри, там дядя!» Мама на дядю смотреть решительно не хотела, потому что у нее были опасения из-за трамвая: лепил крупный снег, а ну как движение остановят, и вместо сбагривания чада на руки воспитательнице придется тащиться к свекрови и униженно просить посидеть с малышом до вечера, да еще, может, и не получится ничего, тогда придется ехать через весь город к матери. Однако настырный детеныш упирался и выворачивался, и маме пришлось глянуть – что там.

«Там» оказался чуть припорошенный снегом мужчина, лежащий в неестественной позе рядом с укутанной полиэтиленом водяной колонкой. Народ в России в 2010 году к трупам уже привык, каждый день по телевизору в передачах от «Новостей» до «Любовь Энрике» пару-тройку покажут, но одно дело – видеть по телевизору, а другое – стоять в трех метрах от окоченевшего тела. Животное любопытство почти всегда тянет людей посмотреть на чужую смерть – этим они словно отгоняют свою; мама упрямого малыша подошла ближе и ахнула: мужчина был мертв, а грудь его украшал узор из запекшейся крови.

К сожалению, многие проходят мимо, увидев беду, – кто торопится на работу, кто стесняется набрать «02», кто не хочет давать объяснения по поводу того, что делал в этом районе, а кто имеет криминальное прошлое и не хочет попасть под подозрение. Да и сама процедура – дело муторное: дождаться приезда ГНР, дать объяснения участковому или сотруднику ППС, добрая половина из которых пишет медленно и с ошибками, тщательно продиктовать свой телефон и ждать: если криминал, вызовут в качестве свидетеля, то есть еще один день будет потерян. Проще ужаснуться и отправиться по своим делам: авось какая старушка или бомжик, коим делать нечего, труп найдут и кому следует позвонят. Так теряются важные улики и ключевые свидетели, и с этим ничего не поделаешь. Но есть еще две категории людей: те, кто правильно понимает слова «гражданский долг», и те, кого с детства приучили к трем заветным телефонам – 01, 02, 03, а также обязательности их набора. Первые, видя криминал, звонят в милицию просто потому, что люди должны бороться с несчастьем; это они прыгают в реку за тонущим ребенком, останавливаются на трассе, чтобы помочь попавшим в аварию, и терпеливо дают показания, даже если сильно спешат. Вторая категория действует рефлекторно, но и это лучше, чем безразличие. Мама с малышом была из второй категории: схватив ребенка на руки, она кинулась назад в дом и набрала номер дежурной части.

Примерно в это же время, размышлял Калинин, мимо бодро трусил травматолог Легостаев, который утоптал вокруг трупа весь снег и тем самым начисто стер любые следы, если они были. Травматолог, видимо, сначала попытался определить, жив человек или нет, а уже потом стал вызывать милицию, приплясывая от холода рядом с трупом и не пуская любопытных. Вроде и дело хорошее сделал, вот только снежный покров оказался утрамбован его шипованными «Гриндерсами» вчистую, Барсик даже к нему чухнулся один раз, да кинолог его остановил по команде Калинина.

Что за мужчина?

И что за странная записка в кармане?

На месте происшествия, в котором фигурирует труп, содержимое его карманов – вещь не всегда важная, но всегда обязательная. Если он неопознан – там может быть паспорт; если предполагается разбойное нападение – проверяется, остались ли деньги, документы, ценности; если имеются основания полагать, что покойник покончил жизнь самоубийством – ищут записку, на всякий случай. Вот и в этот раз судебно-медицинский эксперт вместе с портмоне выудил из кармана мужчины листок разлинованной бумаги – оборвыш с неровными краями: «Милка сука, я наказан. Сто седьмой придет на сверку, отдашь Коре» (пунктуация и орфография изменена). И все. Калинин из этого имел, что неизвестная Милка – может, и неизвестный?! – «сука», то бишь либо ссучился(лась), либо просто неприятная личность. Кто-то «наказан»: а автором записки может быть как покойник, так и его знакомый, а равно и просто живым еще подобрал бумажку – цигарку скрутить, почерк покойного сейчас не проверишь – данные бы его узнать для начала. «Сто седьмой придет на сверку» очень напоминало Калинину милицейские будни: «ожидается проверяющий по агентурным делам», «первый отдел едет на проверку БСП». «Коря»… и того лучше. И все это – сразу после христианского Рождества!

Последнее время у Сурена были проблемы. И рыночного бизнеса они не касались.

Рита поняла это, когда Сурика привезли домой ребята – Костик, Барашок и Толя. Сурик никогда не возвращался домой в компании: мог привести подружку, мог приехать на чужой машине, собрать вещи и исчезнуть на пару дней – после этого в квартиру обычно ломились незнакомые «быки», которым Рита не открывала, – а потом появиться вновь; но пьяным до такой степени, чтобы три друга притащили его к подъезду, а потом долго объясняли в домофон, кто они такие, и транспортировали невменяемого Сурена до четвертого этажа… этого Ритин брат никогда не допускал. И вдруг…

Новогодняя неделя, восьмое января, «утро после Рождества», когда весь рабочий люд уже торопится на работу во все пятки, а нерабочий допивает остатки роскоши в своих постелях и неторопливо планирует день. Рита встала в это утро пораньше, потому что хотела заскочить в «Табрис» и купить на оставленные Суреном деньги готовых салатов: не резать, не солить, не перчить, не слышать едкого: «Да ты даже в поварихи не годишься». Она натянула на себя широкие штаны, застегнула штопаный лифчик и влезла в кофту-маломерку: все равно не видно под пальто. И тут ребята привели Сурена, злого, с белым от ярости лицом – ее родного брата.

Рита полагала, что во всем виновата их соседка по дому, девушка Саша, Александра Барцева, красотка-эксклюзив: тонкие лодыжки, сведенные лопатки, пепельные ливни волос до ровных плеч. Александра могла легко загнать мужчину в долги, делая своим рабом; могла легко повергнуть обожателя в пучину унижения и так же легко вернуть его, напоминая, кому он обязан реинкарнацией; могла посмотреть, как василиск, и поцеловать, как животворящий ручей. Барцева все эти свои особенности знала и к милостям природы относилась снисходительно.

С Суреном ее свела случайная вечеринка в одном из ресторанчиков, в которые Сурик периодически захаживал, а Барцева часто развлекалась по вечерам. Пепельная Барцева очаровала мрачного, кривоносого Сурика меньше чем за секунду, позволила швырнуть к ее ногам несметное количество долларов и в обмен на оплату капризов позволила ему называться своим «добрым другом». После этого Сурен стал пропадать намного дольше, чем раньше, а после и вообще исчез на неделю и часто стал возвращаться в странном состоянии: перевозбужденный, нервный, обидчивый. Рита старалась ему угодить, выслушав в очередном припадке про Барцеву, но помогало это с трудом. Вот и восьмого января Сурен завалился домой в девятом часу утра, небритый и страшный, швырнул на пол куртку и заорал, что хочет в ванную. Рита бросилась затыкать пробкой ванну и включать горячую воду, а когда вернулась, Сурик уже разделся до трусов и нервно вытаскивал из карманов снятых джинсов ключи, телефон, бумажки с номерами.

– Дура! – заорал он, увидев Риту. – Где халат? Сколько раз просить, чтобы халат был на месте?!

– Ты чего сердишься, Сурик? – ласково спросила Рита, снимая с вешалки теплый халат и подавая ему. – Это из-за Барцевой, да?

– Отвали.

– Я могла бы помочь, поговорить с ней…

– Сказал – отвали! – сорвался Сурик на крик. – Много ты понимаешь! Иди к своим сериалам, «Любовь и голуби» смотри, нашелся, блин, психолог!

– Я не психолог, но…