Щепотка пороха на горсть земли

– Пожалуй, – не стал отрицать Косоруков. – Люди, не псоглавцы сказочные.

Тому, что чай священник заваривал по-чиньски, в глиняном чайничке, Дмитрий уже не удивился. И большой ложке варенья в чай, святотатственной с точки зрения соседей, – тоже.

– Так, стало быть, вас интересует Шалюков, – отец Алексий сам вдруг вернулся к изначальной теме, когда гость решил, что его вопрос уже забыт, и собрался в очередной раз напомнить. – Тайну исповеди вы понятно к чему вспомнили, но тут мне и выбирать не придётся: никто каяться в убийстве не приходил. Сам покойный тоже никогда не исповедовался, его сложно было назвать набожным, а прихожанином он был от ума, не от сердца.

– Что вы имеете в виду?

– В церковь приходил, потому что положено и прилично, а не оттого, что тянет. Знаете, как бывает? Один человек – в церкви дай Бог на Пасху или на Рождество появится, что священнику сказать – толком не знает, среди икон одну только Богоматерь без подсказки признает. Но по духу добрый христианин, заповеди не как повинность исполняет, а живёт ими и даже и представить не может, как иначе себя с людьми держать. А бывает другое, вот как Антон Петрович, упокой, Господи, его душу. Что там у него внутри – неясно, сундучок с секретом, а секрет тот чёрный и недобрый, но вид имеет благообразней большинства. Все обряды в точности блюдёт, крестится ровно столько раз, сколько велено, и ни единым больше, святую воду аккуратно принимает. Непременно у меня фляжку брал и утром, натощак, по ложечке, словно микстуру, пил. Только сердце – глухое-глухое, о другом думает.

– Боюсь, это немного не то, что может помочь в поисках его убийцы, – осторожно ответил Дмитрий. Характеристика была понятна и прежний образ дополняла неплохо, но интересовало его другое.

– Да, наверное, но больше я ничего не могу вспомнить, – удручённо признался священник. – Он ни с кем не ссорился, не разбивал сердец…

– Может быть, шантаж?

– Не тот, за какой могли бы убить, – заверил отец Алексий. – Он был слишком осторожен, прижимист, но не жаден, а больше я ничем помочь не могу. Впрочем, могу дать один совет, но я почти уверен, что вы примете его в штыки и не воспользуетесь.

– Бросить это дело? – хмыкнул Дмитрий.

– Нет, зачем же? Полдела бросать – дурное, – возразил священник. – Обратитесь к Джие.

– Джие? – растерянно переспросил он. – Кто это такой?

– Такая. Джия, наша ведьма. Ну что вы так в лице переменились? – смутился он. – Вот ещё пирожок возьмите… Она многое знает и кое-что может, а раз у вас всё равно других вариантов нет, то почему бы не сходить, верно? Хуже-то не будет. Точно вам через столько времени, конечно, даже она ничего не скажет, но вдруг поможет.

– Священник советует мне обратиться к ведьме, – пробормотал Дмитрий, задумчиво глядя в чашку. – Я с ума сойду с этим городом!

– Бросьте, ну вы же сами были чародеем, чем вас так ведьма поразила? – попытался вступиться за свою протеже отец Алексий.

– И чем она мне поможет? На картах погадает или куриных потрохах? – поморщился охотник. – Чары – это точная наука, а ведьмы… Шарлатанство для доверчивого простого люда.

Священник не стал спорить, только глубоко вздохнул и удручённо качнул головой, сделал глоток чая и тихо заметил:

– Я же говорил, вам этот совет не придётся по душе. А больше я ничем помочь не могу. Разве что ещё чаю?

– Не откажусь, – кивнул Дмитрий.

Отец Алексий, конечно, был не менее странным, чем весь остальной город, однако чай у него и правда был хорош.

Глава 4. Снова в седле

Посиделки у священника затянулись до ночи, и, если не касаться скользких вопросов ведьмовства и местной нечисти, стоило признать, что отец Алексий оказался приятным и интересным собеседником. Разносторонний, начитанный, изумительно открытый миру человек – странно было встретить подобного в такой глуши и при таком сане.

Дмитрий с неудовольствием обнаружил, что год жизни вольного охотника заставил его заметно одичать, отвыкнуть от интересных, умных собеседников и таких вот разговоров для удовольствия. Да и от жизни он сильно отстал – книг не читал, даже газет в руки не брал и плохо представлял, что происходит в мире. И ладно бы только в глобальном, политическом смысле, он и губернских-то новостей не знал!

Вспомнились вечера в офицерском собрании Южного, тогдашнем центре светской жизни, споры до хрипоты обо всём на свете. Казалось бы, с тех пор всего пять лет прошло, но Дмитрий сейчас особенно остро ощутил ту пропасть, что пролегла между ним сегодняшним и тогдашним молодым офицером, едва вкусившим настоящей флотской жизни.

То есть тогда уже думавшим, что вкусил. Легко ощутить себя опытным морским волком, когда грозному броненосцу с большой командой опытных чародеев не страшны штормы и штили, дамы на берегу прекрасны и благосклонны, а жизнь впереди видится большим приключением.

После контузии и выгорания он избегал оглядываться назад, стараясь жить настоящим. Так было проще пережить потерю, не упиться жалостью к себе и не попытаться утопить её в бутылке. Да, карьера покатилась под откос, планы пошли прахом, но он жив и здоров – руки-ноги целы, голова на плечах, и, стало быть, жизнь не окончена. А уж вспоминать тех, с кем он в кают-компании новости обсуждал, с кем и над кем подшучивал, с кем дружил, а кого недолюбливал… Никого и ничего не осталось, лишний раз трогать – только раны бередить. Воспоминания причиняли нешуточную боль, жгли душу калёным железом, и проще оказалось вовсе об этом не думать.

Не сразу он к этому приучился, но за пару месяцев сумел и без малого год не оглядывался в прошлое. А теперь вдруг обернулся – и не встретил ни обречённой пустоты, ни тоскливой горечи, ни острого сожаления, с которыми так боялся столкнуться.

Нет, не теперь, парой часов ранее. Когда в чай пошла ароматная травяная настойка, а отец Алексий задал какой-то невинный вопрос о службе, а потом слово за слово – и Дмитрий незаметно для самого себя рассказал всё, и даже больше. Местный священник изумительно умел слушать, отлично – расспрашивать и в совершенстве – утолять душевные печали словно бы одним взглядом.

Притом, разговаривая с ним, Косоруков ничего такого и не замечал, разговор ладился легко, сам собой. И никакие вопросы не встречались в штыки, и не было желания привычно отмолчаться, уйти от неприятной темы. А теперь Дмитрий дивился своей неожиданной откровенности и ещё больше – всё тому же спокойствию, которое как посетило его на кладбище, так никуда и не делось.

Погружённый в свои мысли, охотник потянул на себя дверь трактира – и едва не шарахнулся назад от неожиданности, когда навстречу выкатился и толкнул его в грудь громкий смех пополам с задорными фортепианными аккордами. После тишины кладбища и тёмных городских улиц и размеренной беседы со священником переход оказался внезапным.

Однако Косоруков быстро справился с собой, прошёл через полный зал, уворачиваясь от девушек-подавальщиц и нетрезвых посетителей, замешкался у стойки, пропуская дюжего парня с огромным подносом, заставленным тарелками и кружками. До сих пор на охотника никто не обращал внимания, а тут вдруг заметил хозяин, наблюдавший за залом из-за стойки. Окликнул по имени, махнул рукой, и Дмитрий не стал отмахиваться, приблизился, вопросительно дёрнул головой, приподняв брови – мол, чего хотел?

О своём собственном желании расспросить Милохина про военные годы он помнил, но сейчас исполнять его не собирался – и шумно слишком, и время уже позднее. Да и не хотелось сейчас разговоров, для начала стоило переварить результаты долгой беседы со священником.

Игнат окинул его взглядом, усмехнулся и поманил за собой за неприметную дверку позади стойки, прихватив с собой свечку.

– Что случилось? – спросил Дмитрий, с интересом оглядываясь в почти чулане, кажется заменявшем хозяину кабинет. Во всяком случае, кроме пары стульев, стола со счётами на нём и пары полок, занятых стопками каких-то тетрадей, тут ничего не было. И звуки зала сюда докатывались, однако приглушённые, не мешающие разговаривать.

– Это я тебя спросить хотел. Что-то ты взъерошенный больно, случилось что? – с искренним беспокойством спросил трактирщик.

– Да не сказал бы… Со священником вашим познакомился, чаи гоняли.

– А-а, – протянул Игнат понимающе, разом успокоившись. – Священник у нас замечательный, другого такого нет.

– Да уж, – хмыкнул Дмитрий. – Я с трудом представляю себе другого священника, который советовал бы пойти к ведьме за советом.

– А и сходи, кстати, – оживился трактирщик. – Дело он тебе сказал.

– Игнат, ты же чародей! Может, необученный, может, слабый, но всяко же должен чувствовать, где есть сила, а где нет, да и на службе не мог не нахвататься. Ты что, всерьёз веришь в какие-то там силы ведьм?

Игнат смерил его взглядом, вздохнул очень похоже на то, как вздыхал священник, но ответил другое:

– Во что я там верю – это дело моё. А Джия баба умная, знающая, к ней все местные бегают чуть что, так что поговорить всяко нелишне будет. Ажно если делом не поможет, может, и расскажет что.

– В таком ракурсе – пожалуй, – задумчиво согласился Дмитрий.

– И отца Алексия ты слушай, ежели что советует. Он такой священник, каких во всём мире не сыщешь больше, святой всамделишный. И не смотри, что чудаковат, ему простительно. Ты ж к нему не прямиком сам пошёл, верно? Случайно встретил?

– С чего ты взял?

– Да с ним всегда так и бывает. Он ежели человеку нужен – сам на глаза попадается и завсегда всё видит. Так что коль он разговоры какие с тобой разговаривал, то это на пользу. Хороший священник для души облегчение приносит, они же тому и служат. И отец Алексий в этом точно первый… Ну ладно тебе, не зыркай так, я ж не лезу и не пытаю, о чём вы говорили. Встревожился, на тебя глядя, но ежели ты этак после разговора с нашим священником – тажно и волноваться не о чем. Ты голодный, поди?

– Нет, меня отец Алексий пирожками накормил. Пойду отдыхать с дороги. Да, а куда кобыла моя делась? Она мне завтра понадобится к рассвету.

– Нужна – будет, – заверил трактирщик. – Тут конюшня хорошая недалече, туда и свели. Я распоряжусь, приведут её. И с собой снеди какой-никакой соберу.

– Спасибо. Если я сам не проснусь, пошли кого-нибудь разбудить, хорошо?

– Добро, не волнуйся. Всё будет как надо.