Проклятые убийцы

Первый день запрещалось есть. Разрешалось только глотнуть воды. Пару раз Жиголо навещал доктор. Он осматривал повязку и задавал вопросы о самоощущении. Жиголо не понимало, что требовалось отвечать.

На вторые сутки оно уже хлебало бульон с сухарями и пило кисель. Потихоньку двигалось. Вязало. Оделось.

Корова продолжала мычать и кричать: «Помираю!» Ночью она либо храпела, либо просила: «Зарежьте меня!». Её муки выглядели так серьёзно, что Жиголо считало Корову будущим покойником. Ему даже не терпелось застать смерть. Узреть её в процессе, в действии. Ему хотелось впечатлений. Хотелось стать очевидцем трагедии. Но вскоре Корове вырезали желчный пузырь, битком набитый камнями, и вновь завезли в палату. Бедная старуха даже сквозь наркотический сон продолжала бормотать, пугая соседок. К общему удивлению, она подняла седую голову и осмотрелась вокруг. Постепенно её круп сполз с койки, и старуха оказалась коленями на полу. Толстая и обнажённая, с окровавленной повязкой. Из трубочки дренажа выплёскивались струйки крови, как из лейки.

Скованные барышни видели, что Корова собирается встать на ноги, и не на шутку переполошились. Только вот сами они не могли подняться. Лежали, как черепахи на панцире, и дрыгали конечностями. Вообще-то Жиголо чувствовало в себе силы. Оно могло подоспеть к несчастной мученице, да только лень и робость помешали прийти на помощь. При зрителях даже героем неудобно быть. Вот если бы оно осталось с Коровой наедине, тогда ещё пожалуйста.

В тайне Жиголо предвкушало грандиозное падение, переломы хрупких костей и всего такого, но к ним забежали медсёстры и врачи. Вчетвером они схватили прооперированную за руки-ноги и, как в мультиках, закинули на койку. Затем кровать окружили стульями и ускользнули в коридор.

Разочарованное, Жиголо дулось на бабку за живучесть. Почему судьба не чесалась исполнять его желания? Почему старуха мешала ему спать хриплым храпом и бормотанием? Почему Жиголо не могло отомстить? Или оно могло?

Когда интеллигентка и старушенция с плоскими грудями, висячими до плавок, удалились в столовую или на перевязку, или за порцией обезболивающего, Жиголо со скрипом отделилось от простыней и, прижав к груди подушку, посеменило к Корове. Моргнув, Жиголо швырнуло на её лицо наволочку, набитую пухом, и упёрлось ладонями в белую ткань. Жертва слабо забрыкалась, но быстро сдалась.

Сердце Жиголо не трепыхалось. Эмоции не буянили. Ничего особенного оно не сотворило. Убрав подушку, Жиголо осмотрело лежачую. Она вся была окутана кровавыми бинтами, и Жиголо решило, что оно просто помогло уйти.

Камеры на потолке не висели. Медицинский персонал был слеп. Соседки ужинали тушёной морковью довольно долго. За это время Жиголо успело довязать игрушку. Получился очень красивый осьминог.

Именно после убийства старушки Жиголо и стало так себя именовать. Хоть оно не служило партнёром для парных танцев и не предоставляло услуги мужской проституции, всё равно считало никнейм подходящим.

Помимо бледного шрама на животе, у Жиголо остались и другие последствия от больничных приключений: теперь его преследовали кошмары.

Вот оно катится со снежной горы на шине, обтянутой красно-синими тряпками. Врезается в хлипкую ограду. За ней шумно дышит бурый мешок мускулов, по-другому – просто медведь. Он угрожающе движется к добыче, руша преграду. Инстинкт самосхоронения подсказывает Жиголо зарыться поглубже в сугробы, и оно подчиняется зову природы. Однако снег – так себе защита. Бурая туча разбрасывает клёцки, и Жиголо остаётся только одно – скорее выпутаться из сна.

Вот Жиголо находится в школе. Класс – наводнённый террористами. Оно – незамеченное в коридоре. Пошевелится – и выдаст своё присутствие. Оно не ожидало, что быть заложником так страшно. Дикое отчаяние. Дикое волнение. Лысую голову всё-таки замечает один мужлан. Он, словно медведь, приближается к Жиголо, вынимая нож. Сердце колотится так, как и должно колотиться сердце, когда к тебе приближается человек с ножом. Жиголо леденеет и согревает лезвие в своём желудке. Съезжает в мешок, измазываясь в липкой тёплой крови барбарисового цвета. Распахивает глазные окна.

Бедное Жиголо. Теперь оно обречено терпеть выкидоны своего подсознания.

***

– Спасибо за то, что поделилось своей историей, Жиголо! – понимающе прошелестели убийцы.

– Ты большое молодец, Жиголо! – моргнул взъерошенный парень. На его значке было написано «Мама».

Мама

Как детские сердца чувствительны к страданьям!

– Артюр Рембо

Худой и смазливый, Мама скромно слушал чужие истории. Вначале могло показаться, что они делились страшилками. Или легендами. Или древнегреческими мифами. Но нет. Они делились собственной жизнью. Мама не стал исключением. В его мозгах тоже хранилась каша мыслей и чего-то стрёмного под названием «опыт».

Мама любил кашу. Особенно манную и перловую. Ещё он любил готовить борщ – красный, как артериальная кровь. Ещё Мама очень любил свою маму.

Когда он спросил у неё, правда ли, что он умрёт, она ответила: «Нет, сынок, ты никогда не умрёшь». Она намеривалась успокоить мальца, утешить его, отвлечь, но перестаралась. Мама очень перестаралась.

Маленький Мама, нося штанишки на лямках и ковыряя лопатой в песочнице, предвкушал вечную жизнь. Он просеивал песочный тальк через жёлтое сито и воображал, как готовит настоящее тесто. Тренировки с раннего возраста пригодятся парнишке, потому что в будущем ему придётся стряпать самому.

Всё детство мальчонку мучили вопросы о том, что такое смерть. Его мамочка утверждала одно, а телевизор говорил совершенно другое. Кто из них прав?

Когда Мама стал взрослым (а Мама стал взрослым?), у него появилось достаточно возможностей это проверить. Парень не особенно переживал, так как ожидал подтверждения маминой гипотезы, а не её опровержения. Улучив момент, когда его мать, собрав волосы в пучок, тёрла стёкла, Мама незаметно подкрался к ней сзади, схватил за щиколотки и выбросил из окна. Женщина успела только охнуть и одарить сынишку исчезающим криком.

Когда сорванец разглядел распростёртый на асфальте крохотный труп, то словил шок. Реальность стучалась в его двери, но мальчишка не поворачивал ключ. Не пускал страшное недоразумение в свою жизнь. Что он наделал? Можно ли отменить последние действия? Какую молитву прочитать, чтобы происходящее оказалось сном? К сожалению, в божественном каталоге таких молитв не было.

Приехали машины с мигалками. Проступок Мамы назвали несчастным случаем. Только несчастными были сами Мама и его мать. Причём здесь какой-то случай?

Терпеть существование без любимого человека было невыносимо. Мама жалел себя. Больше никто его не оберегал, не гладил по волосам, не готовил перловку и не интересовался школьными успехами. Он превратился в одинокого отщепенца. Отпрыска из неблагополучной семьи. Объекта самых фантастичных сплетен. Впрочем, парнишку не заботило, о чём судачили люди. Гораздо сильнее его волновал приобретённый страх. Лютый. Постоянный. Навязчивый.

Страх смерти называют танатофобией. У Мамы была танатофобия. Он смертельно боялся умереть…

Кто-то колется героином. Мама кололся виной. Её регулярные дозы не позволяли ему веселиться и развиваться. Юноша полагал, что отнявший жизнь терял право на реализацию собственных планов. Но он ведь не хотел ничего дурного! Он просто слегка переборщил…

***

– Спасибо за то, что поделился своей историей, Мама! – подбодрил его собравшийся коллектив.

– Ты большой молодец, Мама. Только сильные люди способны признать свои ошибки и принять то, что принять, в общем-то, нельзя, – тускло улыбнулся Пустыня.

Пай-убийцы

Спит счастливый скот, зовущийся людьми

– Стефан Малларме

– Нам всем необходимо отдохнуть, – констатировал желтоволосый парень, поднимаясь со своего табурета. – Кто будет кофе? – устало предложил он.

Пустыня не рассчитывал столкнуться с настолько нравственно бедными людьми. Они больше печалились о трагедии своей жизни, чем о гибели жертв. Кто-то даже не осознавал, чего лишил себе подобного.

– Я не откажусь! – щёлкнул пальцами Сальери. – Только плесни немного молока, – указал он.

– Никакого молока! – взвизгнул Калигула, хватаясь за цилиндр пышной причёски.

– А я не перевариваю любое кофе, – повело плечом Жиголо.

– Кофе относится к мужскому роду, – из принципа поправил Сальери, хотя как можно упрекать в такой оплошности человека, который даже свой пол не может определить?

Пока картнуарился «Карт Нуар», Пустыня переводил дух. Но вскоре ему пришлось снова собраться с ним и заглянуть в просторный зал с белым паркетом.

– А Боженька лучше нас, – рассказывал Мама.

– Но ведь его не существует! – возмущался Сальери.

– Этим-то он и лучше, – посмеивался Мама.

Тем временем дождь продолжал капать на мозги. Ещё капля – и нервная система Пустыни заболеет анорексией.

– А вот и кофе! – прервал он спор, передавая кружки с ароматными лужами.

Анубис тут же начал поглощать конфеты, растворяя их в горячем напитке. И казалось, что они самая обычная беззаботная компания, а не пачка бесчувственных убийц.