Убогие атеисты

Кисточка волочит за собой густо-красный цвет. Порезы параллельны бледно-синим выпуклым венам. Сверху подписано «Я занималась вандализмом, и меня не стало». Никогда ещё Гот не рисовал плакаты, и поэтому сейчас чувствует себя не в своей палитре. Гот не знает, как избавиться от ощущения, что он предаёт собственные принципы.

В другой раз Гот изображает две фигуры, которые плюют друг в друга ядовито-зелёными брызгами ругательств. Сверху выверено: «Мы занимались вандализмом и расстались навсегда».

Дождь не то чтобы стучит – он, словно крупа, сыплется на отлив. Кажется, будто из мешка вытрясают зёрна.

Боль сворачивается на подоконнике. Боль чёрная, как дыра. Всё время дрыхнет, когда улицу занимает серый ливень. Хорошо ей сейчас – если бы не Чмо, под машинами бы ютилась. Гот запускает пальцы в загривок Боли, чешет.

Под шум водопада Гот изображает скелет, стоящий на весах. «Я занималась вандализмом и больше не могу есть». Гот всё чаще ловит себя на мысли, что рисует не по нужде, а по желанию.

«Мы занимались вандализмом, и наша дочь ушла из дома».

«Я занимался вандализмом, и заразился СПИДом».

Гот занимается агитацией. Присоединяется к проекту Чмо. Пока слабо воображает, как они будут пропихивать свои идеи, но делает всё, что в его силах.

Социальное значение

Чмо, наконец, добирается до ответов на вопросы. Заканчивает поиски. Да, всё уже сказано. Любовь, природа, война изучены. Смысла в современной поэзии не больше мизинца. Важно не то, как писать и что писать. Важно то, для чего писать. Зачем. Стихотворение должно влиять на читателя. Быть двигателем его жизни. Не обязательно это будет призыв. Не обязательно пафосные призывы не сдаваться. Не мудрёные филологические штуки. Не простые удобоваримые и легко усвояемые условности. Поэзия должна быть жёстко разоблачительной. Мягко утешающей. Хотя поэзия ли это должна?

Чмо виснет над блокнотом. Греется в лапах Матвейки.

«Живи с аппетитом и музой».

– Не то, – решает он. – Как-то несерьёзно получается.

«Тише тишины.

Громче громкоты.

Ярче яркоты.

Слаще сладкоты.

Живи».

– А это что-то! – вспыхивает Чмо. Елозит так, что Матвейка падает на спинку, а Чмо забирается ему на живот, как Маугли на Балу.

«Умираешь – умирай возраждаючи.

Улетаешь – улетай возвращаючи.

Пропадаешь – пропадай появляючи.

Меланхолишь – меланхоль улыбаючи».

Чмо сам не верит, что может написать такое. Как? Ему же свойственны лишь поцелуйчики, обнимашки, фантики и звёздочки. Откуда такие концепты?

«Презираешь – презирай уважаючи.

Обзываешь – обзывай ободряючи.

Избиваешь – избивай исцеляючи.

Помогаешь – помогай».

За окном уже кучкуются дымчато-розовые облака. Пепельно-кисельные облака. Чмо поднимается на ноженьки, усаживает мишку в уголок и пробирается к Фитоняше. В комнату, обставленную зеркалами. И фотографиями. Чмо, не дыша, отодвигает несколько Фотоняш в сторону, чтобы видеть своё отражение в полный рост.

– Не против, если я потренируюсь в читке своих стихотворений? Хочу видеть себя со стороны, – спрашивает Чмо.

Чмо смущается, что придётся зычно и отчётливо проговаривать слова в абсолютной тишине, да ещё при зрительнице. Но ничего не поделаешь. На улице тоже будет публика. И нужно быть подкованным. И Чмо начинает…

– Валяй, – кивает Фитоняша, облизывая ложку, в её руке пачка творожка «Данон». – дикцию подтяни, – беспардонно советует Фитоняша. – Окончания глотаешь. Слюной булькаешь.

Чмо расстраивают её замечания. Ему уже сейчас не терпится достичь безукоризненной декламации.

– С этим ты только опозоришься, хлюпик, – предсказывает танцовщица.

– Зачем ты умаляешь мою уверенность? – хлюпает носиком Чмо.

– Проверяю на прочность, – отвечает с ложкой во рту.

Чмо дышит, как советуют в инструкции ко всяким медитациям. Чмо гоняет язык во рту, тычет им в щёки. Складывает губки в трубочку, вытягивает их в узкой улыбке. Чмо произносит бессмысленные скопища согласных букв. Но вряд ли это спасёт его от грядущего провала. Чмо в растерянности. Он повторяет всевозможные «аючи». И шепчет себе:

– Паникуешь – паникуй утешаючи.

Люди на людях

Фитоняша напяливает старую джинсовку и рваные, как Фотоняша, джинсы. Вместо привычных стрипов растоптанные кеды.

Конец сентября. К небу применён фильтр «оттенок серого». Золотые монеты листьев группируются на асфальте. С утра температура стоит, как в холодильнике. Гот с опаской нагружает себя плакатами, во многом ещё недоработанными и сырыми, как земля.

Фитоняша отправляет в себя разбухшие в кипятке хлопья, даёт Боли облизать коробочку из-под творожка.

– Ну и дурацкое же у тебя прозвище, Боль, – отмечает Фитоняша.

Чмо кутается в кофту цвета Матвейки. Стоит признать, ему она очень идёт.

Они тоже идут. На разведку. И на цирковое выступление по совместительству.

На душе неуютно. Фитоняшу отягощает её участие в общей затее. Хочется свалить на попятный. Никогда прежде девушка не гарцевала по городу с сомнительной развлекательной программой. Всё зыбкое и хрупкое, как виртуальная любовь. В глазах Гота ловит отражение собственных мыслей: «Каково это – говорить в полный голос? Каково это – лезть к людям при социофобии? Каково это – выставлять себя на всеобщее обозрение? Выносить на суд?»

– Новый опыт всегда пугает и отталкивает, – для ободрения шепчет Чмо. – Это нормально.

– Ещё ни разу не устраивал выставок. Пожалуй, это будет первая галерея в уличном стиле, – нервничает Гот.

Замыкают Боль в квартире, та провожает их и посягает на освоение подъезда – амбициозная дама.

– Главное – транслировать позитив и быть на лёгкой ноте, – непринуждённо говорит Фитоняша, словно для неё подобные мероприятия являются скучной бытовухой. Типа она на них не то что собаку – волка проглотила, не жуя.