Теория выбора и случайностей. Часть 3. «Перед рассветом, или И снова здравствуй, нечисть!»

А теперь немного о завещании. Догадываюсь, что всё моё имущество тебе без надобности, но всё-таки прошу не отказываться от него. Видишь ли, родная моя, ближе тебя и ребят у меня никого нет, но ребятам всё это действительно не нужно, а тебе может пригодиться. К тому же, мы оба знаем, что этот дом твой как и мой. Ты можешь сделать с ним всё, что хочешь: продать или подарить кому-нибудь. Не представляю, что ты станешь жить в нём одна: ты ведь и печку-то топить не умеешь, но если у тебя появится муж, то почему бы нет? Или оставь его в наследство своим детям. Поступай так, как считаешь нужным. Всё, что угодно, но только не отдавай его и остальное моим родственникам. Очень тебя об этом прошу.

Ты, возможно, подумала, что я – жадный? Это не так. Просто моя семейка очень привыкла к халяве и никогда не относилась к чужим вещам и чужому труду хотя бы уважительно. Мне всегда это в них сильно не нравилось.

Лика, девица моя, ты как никто другой знаешь, сколько я копил эти деньги и сколько работал для этого. Ты одна знаешь, сколько сил, душевных и физических, я вложил в этот дом, и как он мне дорог. И я очень хочу, чтобы он достался тому, кто сможет оценить и его, и тот труд, которого он мне стоил. И я очень не хочу, чтобы его получили мои родственники, которые не в силах ничего этого оценить и которых волнуют только квадратные метры и деньги, деньги и ещё раз деньги.

Возможно, моя привязанность к материальным вещам низменна, но я ничего не могу с этим поделать. Мне дорого всё, что я нажил, и особенно – мой дом. Этот дом – моя мечта. Много лет я засыпал с этой мечтой и просыпался с ней. Впрочем, не буду углубляться в размышления на эту тему: думаю, ты и так меня поймёшь.

Пожалуйста, не отказывайся ни от чего и оставь себе. Надеюсь, что когда-нибудь это тебе пригодится. Как поступить со всем – дело твоё, и советов, пожалуй, я давать не вправе. Ты у меня умная, и я знаю, что распорядишься всем, как надо.

А ещё у меня есть к тебе одна просьба. Когда я умру, освободится моя должность. За место вожака я не волнуюсь: тут мне замену, думаю, быстро найдут, но за цех я беспокоюсь. Когда в цеху некому организовать работу, то идёт она плохо. Так вот если бы Лёха спросил моего совета относительного того, кого поставить на моё место, то я бы ответил: Федьку. Разумеется, Федьку. Подозреваю, что он станет упираться рогами и копытами, но я уверен, что поставить следует его. Я знаю, что Федя справится и что это для него будет не слишком обременительно. Поначалу он, конечно, попыхтит, но потом разгонится и ещё как. Если бы это был непосильный труд для Федьки, то я советовать не стал бы. Я знаю, что эта ответственность его не сломает, и очень скоро он к ней привыкнет так, что и замечать перестанет. Это его место. Лучше него никто не справится. Передай это, пожалуйста, Лёхе, если тебе несложно. Заранее спасибо.

Что-то я всё о деньгах, да о работе. Пожалуй, пора уже переходить к тому, ради чего, собственно говоря, я, наверное, и начал писать это письмо: я люблю тебя, Лика. Я очень сильно тебя люблю. Не существует в мире слов, способных выразить в полной мере то, что я испытываю к тебе.

Ты – самый прекрасный эпизод в моей жизни. Лучше тебя в ней ничего не было. Всё самое лучшее связано именно с тобой. Ты – моя мечта, на осуществление которой я уже было потерял всякую надежду. Я уже думал, что не встречу тебя, что хочу слишком многого. Может, и многого, но получил я ещё больше. Ты в миллион раз лучше того образа, что рисовало мне воображение в мечтах. И мне так хотелось бы, чтобы всё сложилось иначе! Но, к сожалению, изменить ничего у меня уже, похоже, не получится. Наверное, так надо. Наверное, в этом есть какой-то смысл.

Прости меня, Лика. Прости меня, пожалуйста. Прости, что оставляю тебя и именно в такое время, когда вокруг как будто бы становится совсем темно. Я боюсь за тебя. Я чертовски боюсь за тебя. Я бы хотел всю жизнь быть рядом с тобой и оберегать тебя, но моему желанию, видимо, не суждено сбыться. Пожалуйста, береги себя. И будь счастлива.

Не оглядывайся ни на кого и не полагайся ни на чьи убеждения. Если тебе не кажется, что для тебя счастье заключается в том, чтобы выйти замуж и завести детей, то не выходи и не заводи, что бы тебе ни говорили окружающие. Ты и только ты знаешь, что хорошо для тебя. Не слушай никого и особенно – Марину Нестерову. Не знаю, зачем пишу всё это: наверное, боюсь, что ты опять можешь попасть под их влияние и решить, что в тебе что-то не так. Но в тебе всё так! На мой взгляд, в тебе всё самое лучшее. Возможно, я чуть-чуть необъективен, потому что влюблён в тебя без памяти, но я так считаю, и когда тебе говорят что-то противоположное, не верь. Никому не верь! Никто и никогда не заботился обо мне и не любил меня так, как ты. А всё остальное, мне кажется, по сравнению с этим неважно.

Это глупо, наверное, но я уже заранее по тебе скучаю. Я ещё пока жив и впереди есть время, которое я постараюсь не потратить зря и провести с тобой.

Я хочу, чтобы ты не забывала, что часть меня всегда будет с тобой. Наверное, когда я умру, тебе покажется, что от тебя оторвали кусок, и я прошу прощения, потому что этот кусок оторву именно я. Но я надеюсь, что кусок моей души, который останется у тебя, хоть как-то возместит тот, что я у тебя отниму. Прости меня за это и помни, что в какой-то мере я всегда буду рядом с тобой. К сожалению или к счастью, но поделить нас на то, чем мы были с тобой раньше, уже не получится. Я уже сейчас порой чувствую то, что чувствуешь ты, как будто ты – это я. Может быть, мне это только кажется?

Однако пора закругляться. Читаю то, что написал, и остаюсь недоволен: похоже, как бы я ни старался, а всё равно будет недостаточно. Боюсь показаться тебе надоедливым, но повторю: я очень тебя люблю, Лика.

Твой Волк».

Очередное судорожное всхлипывание вырвалось у Ангелы из горла, но она дрожащими руками аккуратно отложила письмо, а затем поспешно зажала себе рот, чтобы не рыдать во весь голос.

«Как ты посмела? – спрашивала она себя мысленно с гневом. – Как ты посмела даже на миг подумать о том, чтобы отказаться от всего в пользу его родственников? Разве ты не знала, что для Волка значит его дом? Разве было непонятно, что завещание он написал именно потому, что не хотел, чтобы всё досталось его семье?..».

Ведьма отчитывала себя саму ещё с минуту, после чего встала с кресла, приблизилась к окну и принялась активно обмахивать лицо руками. Изо всех сил она пыталась сдержаться и больше не рыдать, чтобы все её усилия привести себя в надлежащий вид не пропали даром. Предстать перед Германом Альбертовичем зарёванной ей совсем не хотелось.

Что она чувствовала, пока читала письмо? Блондинка самой себе не смогла бы дать чёткий ответ. Эмоции сменяли одна другую. В какой-то части письма она улыбалась, в другой – смеялась, в третьей – рыдала, в четвёртой – даже обиделась немного: как он мог предположить, что она сочтёт его жадным? Кто-кто, а уж она знала, какая у него щедрая натура, да и его отношение к семье понимала очень хорошо. Ей бы даже в голову не пришло обвинить его в жадности…

Пожалуй, только одно ощущение не покидало Лику на протяжении чтения всего письма – это ощущение, что Волк рядом. Ей казалось, что она слышит его голос, чувствует на себе его взгляд и даже видит, как меняются выражения на его лице.

Когда девушка почувствовала, что ей уже не грозит впасть в истерику, она подошла к креслу, села, взяла письмо и, осторожно свернув, вложила в конверт. Тут она собиралась убрать письмо в сумку, но не удержалась и прижалась губами к конверту, после чего всё-таки его убрала и расправила юбку на коленях.

Анжелика замерла. Она сидела крайне неподвижно, но в голове мысли мелькали, быстро сменяя друг друга. В памяти всплывали отдельные фразы из его письма и заставляли состояние её души меняться, бросаться из крайности в крайность. На душе у неё стало тепло, да и – к чему отрицать это? – чувство уюта, надежности и защищённости вновь обволакивало её. Пусть оно скоро испарится, пусть это ненадолго, но ей хотелось ещё хоть раз окунуться с головой в это чувство, успевшее позабыться. Ей было сейчас хорошо, насколько это вообще возможно в её положении.

Вскоре вернулся Герман Альбертович. Сначала он удостоил девушку лишь беглого взгляда и, удостоверившись, что с чтением письма она покончила, прошёл к своему месту. Усевшись же за стол, мужчина внимательно изучил лицо своей посетительницы. Конечно, он заметил, что она плакала, но о силе чувств, испытанных ею всего несколько минут назад, по её виду судить было сложно: всё-таки старалась она не зря, и хоть как-то скрыть своё состояние ей удалось.

– Прочитали? – задал Розенфельд бессмысленный вопрос.

Нестерова кивнула.

– Хорошо. Итак, мне есть смысл говорить о том, в каком порядке вы сможете получить оставленное вам имущество, или же вам это безразлично и вы намерены от всего отказаться?

– Есть смысл говорить. Я вас слушаю.

– Прекрасно, – бодро произнёс мужчина. – Анжелика Николаевна, так как официально Андрей Юрьевич ещё пока считается живым человеком, получить его имущество вы не сможете. Однако если он не объявится по прошествии года, вы имеете право подать заявление в суд и в установленном порядке признать его безвестно отсутствующим. Безвестно отсутствующий, Анжелика Николаевна, – это практически то же самое, что и мёртвый. После этого мы будем действовать по обыкновенной процедуре. Мне озвучить подробности?

– Я думаю, это лишнее: год-то ведь не прошёл.

– Не прошёл, верно. Вы считаете, что господин Туманов ещё может найтись? После разговора с Фёдором Жуковым у меня сложилось впечатление, что это маловероятно.

– У вас сложилось верное впечатление, – ответила Ангела и совершенно неожиданно засмеялась.

– Вы находите это забавным? – прищурившись, поинтересовался холодно нотариус.

Блондинка помотала головой, продолжая смеяться. Кое-как она справилась с крайне неуместным приступом веселья и объяснила:

– Я думаю, что Вол… то есть Андрей… долго бы смеялся, если бы услышал, что вы зовёте его господином Тумановым. Да к тому же, видите ли, Герман Альбертович, по фамилии его обычно звали враги.

Розенфельд смягчился.

– Вот как? – уже более тёплым голосом спросил он. – А как его звали друзья?

– По имени или прозвищу.

– А вы?

Ведьма помедлила, пережидая приступ острой боли, и ответила:

– По прозвищу, которое ему я и дала.

– А что за прозвище? – не сумел сдержать любопытство Герман Альбертович.

Лика помотала головой.

– Это неважно. Герман Альбертович, лучше скажите: его обязательно через год признавать безвестно отсутствующим?

– Нет. Можете не признавать, если хотите. Но если его родственники подадут это заявление, а вы не объявитесь, то всё имущество господина Туманова… хм… получат его родные.

– Понятно. Значит, мне следует побеспокоиться, чтобы всё не решилось без меня. Что ж, я постараюсь. А вы не могли бы… впрочем, вам эта морока ни к чему…

– Оповестить вас, если родные пожелают получить его имущество? – догадался мужчина. – Могу и, пожалуй, сделаю. Андрей Юрьевич воскресил мою веру в молодое поколение, которую я было потерял. Очень приятный молодой человек. Мне было в удовольствие иметь с ним дело. Жаль, что он пропал. Я буду надеяться, что его найдут и найдут целым и невредимым.

Девушка грустно улыбнулась, но не нашла в себе сил лишить надежды нотариуса. В его словах было столько чувства, что она посчитала, что сказать правду будет жестоко, да и неумно, к тому же.

– Он действительно был лучше всех, кого я знала, – сказала вместо этого Анжелика. – Мне он тоже вернул веру: в дружбу и любовь, в людей и особенно – в мужчин. Мне повезло быть знакомой с ним.

Глава 3

К вечеру на улице стало прохладнее. Теперь можно было выйти из дома и прогуляться, что Лика и сделала.

Воздух посвежел и дышать было уже гораздо легче. В городском парке, к тому же, воздух был чище, чем на центральных улицах, как заметила девушка, когда туда вошла.