Близнецы. Том 1

– А это точно нужное озеро? – предпочел сменить тему ученик. – Выглядит как-то непримечательно.

– Оно что, светиться должно, по-твоему?

– Не знаю, мастер, вы мне скажите.

Мастер ничего не сказал и ему тоже жестом велел замолкнуть. Потом бросил юноше поводья своей кобылы и подошел вплотную к кромке воды, даже промочив немного носки ботинок. Краско смотрел, как мастер встает на одно колено, протягивает руку и погружает ладонь в озеро, и порывался стряхнуть пятнышко подсохшей грязи со спины наставника, но решил обождать с этим до привала.

Из мутноватой воды, в центре поверхности которой ошметками плавал лед, вылезла длиннохвостая, неопределенного цвета ящерица. Пробудившаяся раньше срока от спячки, она оглядела мир с высоты детского роста полуприкрытыми желтыми глазами и вряд ли осталась довольна увиденным.

– Нут вургман, – сказал мастер и отгрыз ящерице голову.

– Говнюк, – буркнул в это время деревенский кузнец на берегу безымянной речушки, вытекающей из Зеленого озера.

– Сволочь, – шикнула, потирая шею, черноволосая рыбачка в Нагоске.

– Бахшед, – выругался плотник-хаггедец, бросив свежеструганное весло на облизанную морскими водами гальку.

– Ого, – удивился Краско. – А это обязательно?

– Нет, – ответил мастер Хуби, выплюнув скользкую голову, – зато съедобно. Вкусовые качества этих гадов недооценены.

– Нужно только уметь их готовить, да?

– Г-хм. – Мужчина почесал длинный небритый подбородок, размазав по нему тонкую струйку крови. – Может, из тебя и выйдет однажды толк.

Краско усмехнулся, но тут же необыкновенно посерьезнел.

– Так что они сказали?

– Ждать, пока взойдет трава на кургане проклятого висельника, – ответил мастер, вскрывая кинжалом ящеркину шкуру. – А там поглядим.

Это случилось ранней, 1137-й от Великой Засухи весной, чей приход ознаменовало цветение поднявшейся из крови и пепла старой колдовской ольхи. До последнего сейма берстонских господ оставалось три полных года.

Глава 1

Двери

Мастер-лекарь Алеш из Тарды, батрацкий сын и батрацкий внук, перевидал по долгу службы благородные задницы представителей половины берстонских знатных семейств. Это позволяло проще относиться к именитым господам, но не то чтобы помогало выстраивать с ними отношения.

Добрая половина семейств! А ведь Алешу всего-то двадцать восемь. «То ли еще будет», – частенько думал он. Жизнь, впрочем, как бы сильно ни тужилась, вряд ли могла особенно его удивить.

Вся жизнь, и даже не одна, стояла сейчас перед ним на деревянных полках. Две нижних заполнены трудами людей, которых он никогда не знал и не видел – более или менее умных, более или менее счастливых, оставивших после себя более или менее похожие томики в кожаных переплетах. На средней – перевязанные стопки листов, заметок, коротких записок, несколько наскоро сшитых тетрадей: наследие мастера Матея, его наставника и воспитателя. На верхней, как раз напротив глаз, собственные записи Алеша: отсортированные по мере сил – в левой части полки, беспорядочные – в правой. Нужно бы ими заняться, подумал он. Да только других проблем пока достаточно.

Алеш бросил короткий взгляд на узенькую закрытую полку у самого верха шкафа, которую уже давно не открывал, и пообещал себе, что сделает это сегодня же вечером. Хотя бы просто повернет ключ в замке. Там лежала сокровенная часть его жизни – стихи, подписанные именем Ясменника. Однако в сердце Алеш хранил и более опасные тайны. Как ни странно, и в то и в другое оказались посвящены одни и те же люди, которых можно пересчитать по пальцам.

За спиной раздалось вымученное покашливание. Алеш вздохнул, взял с левого края своей полки толстую тетрадь и взвесил в руке. Тяжелая, под стать описанной там ситуации, но с ней он справился, справится и теперь.

Нужно всего лишь быстро и без потерь выпроводить человека из кабинета.

Позади стоял посланник госпожи Ильзы Корсах, старостоличной ректорши, которая после смерти мужа прибрала к рукам его дела. Она передала пламенный привет Алешу, в свое время принимавшему у нее роды, и заодно попросила поделиться записями трехлетней давности о рольненской вспышке чумы. На закономерный вопрос, зачем они ей понадобились, госпожа Ильза велела ответить, что это не его ума дело. Столь оригинальный и неоднозначный тон послания требовал соответствующей реакции, и Алеш, перекладывая увесистую тетрадь из одной руки в другую, неторопливо ее обдумывал.

В целом он не имел ничего против предприимчивых женщин, пока они не пытались вмешиваться в его работу или личную жизнь, а это почему-то случалось время от времени. Наверняка виной всему его природное обаяние. Но женская предприимчивость, на самом деле, проблема сравнительно небольшая.

Из проблем побольше сразу вспоминаются регулярно случающиеся трудные роды. В последнее десятилетие их можно назвать трудными практически у каждой второй роженицы. Не всем легко даются многоплодные беременности: госпожа Ильза, например, потеряла одного из тройняшек сразу после рождения – и, вопреки ее убежденности, не по вине Алеша. Он, наверное, уже принял детей больше, чем мастер Матей держал на руках за всю жизнь. Никакой особенной радости это не вызывало – только чувство усталости и смутной тревоги о будущем, навеянной стариковскими суевериями.

Еще недавно – в правой части полки – на повестке дня стояли бешеные лисы, наводнившие бронтский лес, и покусанные ими батраки. Алеш сразу сказал главному ловчему, что зверей надо перебить и сжечь, но потребовалось около дюжины разоренных курятников и вдвое больше человеческих жертв, чтобы к нему прислушались.

И еще клятые Корсахи со своими прислужниками повсюду, куда ни плюнь. Они постоянно умирают, но меньше их не становится. Как прыщей.

Один такой выскочил на истоптанном полу его кабинета – мелкий, бледный, готовый лопнуть от важности порученного ему задания. Алеш аккуратно развязал узелок, скрепляющий края обложки тетради, и пролистал несколько страниц, делая вид, будто убеждается в том, нужные ли это записи.

Числа, даты, имена. Жизни и смерти, бесстрастно подсчитанные на полях. Подумать только, три года прошло, а кажется, будто все случилось вчера.

Ректор рольненской академии быстро сообразил закрыть здание на карантин, так что прибывшему на помощь Алешу оставалось лишь наблюдать за ходом болезни и делать что возможно. Он запомнил счетовода по имени Любек, который, как сообщили Алешу, одним из первых слег – и дольше всех промучился. Это казалось странным: от природы слабоватый здоровьем мужчина еще и впал в уныние, осознав, что заражен. В лихорадочном бреду он постоянно требовал снадобье – имея в виду не те, что предлагал ему Алеш, – некий «серебряный порошок». После смерти Любека в его вещах нашли начисто вылизанную баночку, в которой могло храниться что-то похожее, но никаких следов снадобья не осталось – только своеобразный горьковатый запах. Что это все значило, Алеш понять не смог, и внизу страницы, посвященной случаю несчастного счетовода, стоял жирный вопросительный знак.

Во всей этой истории так и осталось больше вопросов, чем ответов. Вряд ли Ильза Корсах без соответствующего опыта и образования сможет пролить на нее свет, если только не собирается передать записи кому-то из старостоличных ученых. В таком случае, правда, совершенно неясно, что мешало сказать об этом прямо. Разве что ей не хотелось упускать возможность лишний раз указать Алешу на его место. По какой-то причине каждая вторая благородная задница имела собственное представление о том, где оно, и это начинало порядком надоедать.

Как и нетерпеливое кряхтение за спиной.

«Ну что, – подумал Алеш. – Сыграем с тобой партейку в „осла и батрака“».

И не глядя протянул посланнику тетрадь.

– Благодарю вас, – квакнул тот, лапая корешок мясистыми пальцами. – Госпожа Ильза передает…

«…право первого хода мастеру-лекарю».

– Нет, постойте, вы не так поняли. – Резко обернувшись, Алеш отнял тетрадь и прижал к груди. – Эти записи останутся у меня.

Слуга растерялся.

– Что-то я… э-э… но…

«И все? Мы только начали! Ладно, поддамся на пару ходов».

– Вы ведь личный гонец госпожи Корсах?

– Поверенный, – приосанился тот.

«Неужели? Я почти возбужден».

– И вы, конечно, владеете грамотой?

– Владею.

«Склонитесь немедля перед владыкой берстонской грамоты!»

– Тогда сделайте копию.