Близнецы. Том 1

Он старался все время занимать чем-нибудь руки и голову, делая лишь редкие перерывы на сон и всякий раз надеясь, что не придут кошмары. Однажды Алеш, записывая за мастером Матеем какой-то рецепт, подумал вдруг: «„Череда“ неплохо сочетается с „беда“». Он сочинил об этом какое-то унылое четверостишие и нацарапал его на полях – мир стал немного лучше от того, что тот листок в конце концов потерялся.

Алеш же с тех пор писал постоянно: о потере, о боли, о грызущей изнутри печали, и бумага терпела все вместе с ним. Становилось полегче. Однажды госпожа застала Алеша за этой работой, прочла стихи, внезапно пришла в восторг и захотела копию. Так его чувства со временем разделили совершенно незнакомые люди, и странным образом это помогло их притупить.

В тот год Алеш много писал о своем несчастье и совсем ничего не писал о любви. Он всегда нравился девушкам, изредка кому-нибудь из них улыбался, природа свое брала, и это заканчивалось, как обычно, ничем. Когда замирает сердце, говорил он, это повод обратиться к лекарю, а не подсчитывать в уме приданое. Так он думал о любви. Пока не встретил Арнику.

Поначалу она не произвела на него впечатления. Больше впечатляла сама ситуация: Столица, новый владыка, его слепая жена, куча высокородных господ и среди них Алеш, несколько растерянный. Они с мастером Матеем за весьма щедрую плату должны были вернуть фальшивой госпоже Тильбе зрение и помалкивать о том, что своими глазами однажды видели настоящую Итку Ройду.

По прибытии в столичный замок Алеш, разыскивая кабинет, шел вместе с наставником мимо одного из обеденных залов. Через дверь, которой не давали закрыться снующие туда-сюда слуги, в трепещущем свете настольных канделябров он увидел рыжеволосую девушку. Ее лицо казалось грустным и притом очень живым и выразительным, как будто ей всегда было что сказать, но она ужасно этого стеснялась.

– А вот и наша подопечная, – произнес вполголоса мастер Матей и потер ладони.

– Она не похожа на Итку Ройду, – пожав плечами, ответил он.

Старый лекарь поднял брови:

– Она очень похожа, Алеш. Я даже удивлен. Прямо как сестра, – а потом почесал морщинистый лоб и пробурчал: – Пришла беда, откуда не ждали.

Алеш не понял, о чем таком мастер толкует: никакой беды – по крайней мере, более страшной, чем уже произошла с этой девушкой – вроде бы не предвиделось. Он относился к госпоже как к очередной пациентке. Она боялась его, как предыдущего лекаря, и вздрагивала от прикосновений.

Так было, пока Лукия Корсах, улучив момент, когда они втроем оказались в одной комнате, не обронила будто бы невзначай:

– Кстати, я ведь обещала однажды отыскать для вас Ясменника. Представляете, вот же он, перед вами.

И лучезарная госпожа улыбнулась так, будто чужие тайны растут на деревьях в ее саду и она любуется ими каждое утро, размышляя, какую бы сорвать с ветки сегодня. Чуть позже Алеш понял, что это недалеко от истины и приносит стране ощутимую пользу. Однако в тот миг ему хотелось, чтобы Лукию Корсах унес смерч.

Это был мучительно долгий миг.

– О, я… – запинаясь, заговорила госпожа Тильбе, – мне… очень нравятся ваши стихи. Они меня очень выручили. Честное слово. Я думала, умру от тоски и одиночества, а с ними казалось, что я не одинока.

Алеш сглотнул, открыл рот и не издал ни звука.

– Я вас оставлю, – сверкнула изумрудами Лукия Корсах.

– Да-да, конечно, спасибо, – закивала госпожа и, когда скрипнула дверная петля, спросила: – А почему именно Ясменник?

Алеш почесал затылок.

– Ну… в общем… это такая трава…

Дальше все происходило так быстро, что от этого голова шла кругом. Сперва Алеш просто вслух читал госпоже свои стихи. Потом ему захотелось о ней написать. Он выбрал для нее имя – Арника, солнечный цветок с дюжиной применений во врачебном деле и особенным запахом, немного горьким, как печальная улыбка госпожи.

Она сразу догадалась, о ком были те строки, и, когда Алеш дочитал, произнесла полушепотом:

– Я совсем не умею так красиво выражать чувства, но, если ты не против, я тебя поцелую.

Владыка Тильбе взял с него клятву – буквально требовал поклясться курганами предков, чего Алеш никогда прежде не делал – держать их с госпожой связь в тайне, особенно от будущих детей. Затем они пожали друг другу руки.

– Если обидишь ее, я тебя убью, – сказал Отто.

– Не сомневаюсь, – ответил Алеш, прикусив язык, чтобы не сказать того же.

Лучшие стихи Ясменника родились в один год с мальчиками-близнецами. «Дыши, дыши, мое сердце, бейся! Пей Арники терпкий аромат…»

Все они до единого были о любви.

Только яд Лукии Корсах продолжал отравлять их жизнь. Мастер Матей и Алеш, как бы ни старались, что бы ни пробовали, исправить ничего не могли: Арника ослепла полностью и навсегда. После рождения мальчиков она сказала, что больше не хочет из-за этого злиться. Алеш, как мог, поддержал ее – она в своем праве. А он имел право на тлеющий в душе гнев.

Со дня утверждения нового мирного договора между Берстонью и Хаггедой целая неделя, занятая работой, пролетела для Алеша незаметно. Он перемещался лишь между кабинетом и спальней и почти ни с кем не виделся, кроме Фабека, – даже не знал, повторился ли у Венцеля злосчастный приступ икоты. На результат трудов смотреть оказалось приятно: тщательно протертые от пыли книжные полки равномерно уставлены томами, тетради и записи, листик к листику, лежат в хронологическом порядке. От кое-чего Алеш без особого сожаления избавился, чтобы не занимать место. В жаровне еще алели рваные края исписанных бумаг, наполняя комнату специфическим запахом.

Раздался отрывистый стук в дверь: четыре коротких удара.

Еник.

– Меня здесь нет! – откликнулся Алеш.

Дверь чуть приоткрылась – ровно настолько, чтобы пролезла большая взлохмаченная голова его любимого младшего брата.

В бытность свою совсем еще мальчишкой Еник носился по коридорам белого замка у подножия столичной горы, передавая туда-сюда устные сообщения и записки. Все знали, что если в дверь быстро-быстро стучат четыре раза – и будто бы откуда-то снизу, – выходит, прибыл «особый посланник».

Со временем он стал носиться только в том направлении, которое выбирал бронтский чудак, мастер Дитмар. Они с Еником удачно подошли друг другу: юный талант не имел душевной склонности к лекарскому ремеслу, которому его намеревались обучать, а старый ученый фонтанировал идеями, совершенно никак с этим ремеслом не связанными. Мастер Матей, отпуская от себя младшего подмастерья, загадочно улыбался в густую бороду, а Алеш долго ворчал, но в конце концов махнул на это рукой.

Теперь Еник вяло помахал ему через порог и мотнул головой в сторону лестницы.

– Владыка Отто тебя зовет.

«И молвил слово Первый-из-Господ…»

– Что же ты сразу не сказал! – не особенно стараясь, изобразил воодушевление Алеш. – Для нашего владыки я всегда тут как тут.

Они побрели по кишкообразным киртовским коридорам, озаренным в самых темных уголках светом ламп, которые, впрочем, нисколько не помогли бы сориентироваться, заблудись здесь какой-нибудь незваный гость. Алеш скосил глаза на Еника – тот сегодня ходил с подозрительно кислым лицом. Пришлось нарушить молчание первым:

– Чего грустишь? Тебя снова бесцеремонно извлекли из гадючника?

– Ну Алеш, – протянул Еник с таким выражением, будто втолковывал малышне общеизвестные истины. – Это не гадючник. Это пушечный двор.

– Там же кругом змеи. И вы с мастером Дитмаром заклинаете их по своим книжкам. Гадючник.

– Они ведь не живые.

«Как там писал про сердца Бакфарк Скоморох? „Еще“ или „уже“?»

– Ну да, это совсем другое дело, – бодро подтвердил Алеш. – Из живой змеи еще можно извлечь пользу. В правильных дозах яд бывает лекарством. А с этими железными гадами одни проблемы.

– Владыка с тобой не согласится, – чуть-чуть задрал нос Еник.

– Не сомневаюсь. Не он же собирал по частям бедолагу, которого разорванным стволом посекло. Что ему нужно?

– Да вроде бы все здоровы. Не знаю.