Ошибка Творца

Саркелов поморщился:

– Уж поверьте. У нее каждые полгода пассии меняются. Я не первый и не последний. А вот Алиса… – Голос его дрогнул. – Алиса любила меня по-настоящему.

«Все ж таки какие мы все, мужики, идиоты!» – посмотрел Андрей на него с жалостью и уже хотел было откланяться, как вспомнил, что Маша перезвонила ему с еще одним вопросом.

– «Я знаю, что это сделала ты. Бездушная дрянь, будь ты проклята!» – процитировал он по памяти.

Саркелов вздрогнул:

– Что вы сказали?

– Не ваше СМС?

Режиссер посмотрел на него во все глаза и молча помотал головой.

– Ясно. – Андрей поднялся со стула. – Не знаете, кто мог отправить такое Алисе?

– Не знаю, – сглотнул Саркелов, дернув кадыком, и тоже встал. И Андрей уже открыл дверь, когда тот добавил: – Но догадываюсь.

Отрывок из зеленой тетради

…и чем больше мы узнаем, тем дальше простирается великая пустыня нашего незнания. Говорят, Клеопатра вскрывала животы своим беременным рабыням, чтобы понять, как развивается человеческий плод. Ведь если задуматься – именно эта лаборатория, создание из ничего – человека, и есть самое главное чудо, сродни тем, еще библейским, прямиком из священных текстов. Единственное чудо, которое даровано наблюдать человеку и дано испытать почти каждой женщине. Сегодня, к счастью, у генетиков появились более гуманные способы заглянуть в лабораторию Жизни.

Один из способов – методология ошибок. Эти сбои в работе природы – еще их зовут мутациями – и являются для ученых ценнейшей нитью Ариадны. Следуя за ней, наблюдая за появлением сиамских близнецов, двухголовых ягнят или шестых пальцев, мы получаем во владение еще один малюсенький кусочек пазла генной грамматики.

Впрочем, даже не видя общей картины, ясно одно: на уровне генетики наше отличие от любого из мутантов – тех же сиамских близнецов – мизерно, почти незаметно. Маленький сдвиг, крошечный узелок в огромном генетическом полотне наших ДНК. Сдвиг столь несущественный, что возвращает нас к вопросу: где норма? От чего отталкиваться ученым, описывая патологию? Ответ на этот вопрос пугающе прост: нормы не существует. Нет в природе понятия «палата мер и весов». Нет, по аналогии с идеальным метром и килограммом, единственно «правильного» человека. Мы все мутанты. Просто некоторые больше, чем другие.

Маша

– Он умер, Андрей. Профессор Кононов. – Маша вздохнула.

Они сидели на крыльце на дачке. Воздух был тих, пахло медовой травой и дымом. Из ближайшей канавы концертировали лягушки. Голова Раневской лежала у Маши на коленях. Они отужинали, и пес с Андреем находились в отличном расположении духа: желудок полон, Маша рядом – чего еще желать? Одна Маша все никак не приходила в состояние нирваны.

– Понимаешь, – говорила она, гладя с нажимом лобастую башку Раневской, – у мужа – алиби. Он весь день сидел на съемках на Новоастаповской. У любовника – алиби. Он репетировал новый спектакль в Таллине. Есть еще министр – ее проверим, конечно, но я, честно говоря, доверяю суждению твоего «кузнечика»: не стала бы она рисковать своей карьерой. Будь у них более серьезные отношения, и то не факт. Ну и последний из подозреваемых, профессор, умер пару месяцев назад. Тут тоже алиби – не подкопаешься.

– Как ты вообще поняла, что у нее с профессором был роман? – Андрей с видимым удовольствием вытянул ноги, подвинув разлегшегося Раневскую.

Маша пожала плечами:

– Полгода назад Алиса вышла замуж за своего продюсера. И тогда Кононов посылает ей СМС «будь счастлива» – типичное «как дай Вам Бог любимой быть другим», проходит несколько месяцев, и тут такое – «дрянь, будь проклята!» – в общем, страсть. Разве нет?

Андрей кивнул:

– Наверное. Думаешь, узнал, что Алиса крутит роман с молодым режиссером?

Машина рука на секунду замерла на голове у Раневской, и тот сейчас же распахнул карий и очень наглый глаз. Маша улыбнулась и продолжила сеанс ежевечерней глажки.

– Вряд ли. Подумай: «Я знаю, что это сделала ты!» Если бы речь шла о романе, он бы написал: «Я знаю, что ты делаешь» – в смысле, мне изменяешь. А тут речь скорее о каком-то событии, о котором никто не догадывался, что это вина Алисы, а Кононов узнал и был в ужасе.

– А отчего он умер-то?

Маша усмехнулась:

– Ничего подозрительного. Острая сердечная недостаточность. Профессору было около семидесяти. Слабое сердце. Инфаркт.

– Около семидесяти? – поднял бровь Андрей. – Ничего себе! Девушка не промах: трое любовников, причем заметь – трех возрастных категорий. Может, там еще кто-нибудь имеется, стоит только покопать?

– Может, – задумчиво кивнула Маша. – Но мне все-таки интереснее покопаться в истории с Кононовым.

– Так сходи завтра в театральный да и выясни там на месте. Все равно, похоже, следствие зашло в тупик? – Он взял и поцеловал ее в ладонь, оторвав от жесткой башки Раневской. – Да, я ревную к собаке! – ответил он на ее иронично поднятую бровь и кивнул распахнувшему в возмущении глаза псу. – И кто меня осудит? Ты его гладишь уже час как! Вспомни, когда ты последний раз так гладила меня?

Маша расхохоталась и встала, потянувшись, со стула:

– Ладно, пойдем спать!

И, уходя с террасы, услышала, как Андрей заявляет Раневской:

– Без тебя, дружок, без тебя!

Андрей

А на следующее утро его ждал сюрприз. Дело о скандальном телеведущем криминальной хроники Ираклии Джорадзе. Андрей мрачно смотрел на лежащую на обширном столе непосредственного начальника, полковника Анютина, тоненькую папку с делом, переданным на Петровку вчера вечером. За тем его и вызвали в кабинет к руководству.

– Значит, так, капитан: актрису оставишь Каравай. А у нас тут нечаянная радость – еще одна знаменитость. Везет тебе, Яковлев, сплошной гламур: подающая надежды актриса, ведущий центрального телеканала. Цветы и поклонники. Покрутишься среди звезд, пообтешешься, чем плохо?

Анютин чуть ли не ворковал, тот еще сказочник. Ему ли не знать: ничего хуже, чем убийство знаменитости, нет. Круг подозреваемых расширяется до бесконечности, включая тысячи полубезумных фанатов, пресса лезет под руку, бывшие жены, друзья и любовницы пользуются кончиной, чтобы порассказать небылиц, – а ты проверяй. Андрей взял папку, поднял мрачный взгляд на Анютина:

– Дело, как я понимаю, на особом контроле?

– Правильно понимаешь, – резко сменил интонацию Анютин. «Вот по кому театр-то плачет!» – подумалось Андрею.

– Тут же криминальная хроника, капитан.

– Ах да! – еще больше помрачнел Андрей. Еще и криминальная хроника. Полный набор. Он встал и, коротко кивнув, вышел.

* * *

В кафе на сороковом этаже было шумно – очевидно, никого не смутило недавно произошедшее тут убийство. А может, напротив – именно поэтому все и набежали: офисный планктон решил пощекотать себе нервы. Андрей неприязненно оглядел местную публику: классические серые и темно-синие костюмы, белые и голубые рубашки, гладко выбритые лица, запах дорогих одеколонов. Андрей прикинул, стоит ли выходить на закрытую ныне для посетителей террасу – осматривать подпиленный участок в ограждении? И решил – не стоит. Как свидетельствовали показания директора заведения, на террасе камер не было. И, похоже, преступник это отлично знал. Криминалисты уже высказали предположение: пластик, скорее всего, покромсали специальным ножом для резки оргстекла и пластмассы. Такой можно купить в любом из магазинов для рукастых и хозяйственных мужчин и подготовить территорию заранее – в дождь, к примеру, когда терраса совсем безлюдна.

Андрей приметил нужного ему официанта и сделал знак рукой. Полный, с виду похожий на сонного медвежонка малый неожиданно быстро принес меню. Андрей рассеянно заглянул внутрь: «Домашние сырнички с бабушкиным вареньем». И сразу же с отвращением закрыл. Как он уже понял, меню модных столичных ресторанов характеризовались двумя типами блюд. Первые были непроизносимыми, к примеру: «Глазурированный сибас в конфи из фенхеля и спаржи». Ты смутно представляешь, что заказываешь, платишь втридорога, за эти деньги еще и чувствуя себя провинциальным идиотом. Вторые играли на народности и ностальгии по детству, без конца сюсюкая со своими клиентами: «Нежные котлетки, как у мамы», «Щички, как у бабки» и так далее. И ничего, что бабка померла еще до вашего рождения, а мать была алкоголичкой – кого это волнует? Приторная интонация прилипала к губам, но Андрей еще помнил, что его бабушка никогда не варила варенья, а мама если и делала сырнички, то те вечно разваливались на сковороде и подгорали.

– Кофе, – сказал он официанту. – И какие-нибудь макароны, лучше с мясом.

– Паста Паоло? – Гарсон занес ручку над блокнотом.

– Ее. И еще, – Андрей кивнул на кресло рядом, – присядь.

– Мы с гостями не сади… – начал тот, но Андрей молча показал ему корочки, и парень плюхнулся рядом, подняв на него испуганные глаза: – Да?