Версаль под хохлому

– Операция прошла не совсем удачно, – нехотя призналась девушка, – началось воспаление, я долго лечилась. Нехорошо, конечно, но я так разозлилась на Леонида! И вдруг увидела папины часы в ванной. Все как-то само собой вышло: схватила их, сбегала в скупку за квитанцией, подсунула ее Лене, и тот поставил подпись, а взять его паспорт – проще простого… Ой, можно, я дальше не стану рассказывать? Поверьте, мне страшно стыдно!

Светлана снова закрыла лицо руками.

У меня на кончике языка вертелся вопрос: а куда делись деньги, которые ей дали в ломбарде за часы? Конечно, там отсчитали процентов десять от реальной цены, но когда вещь стоит пять миллионов, легко прикинуть, сколько упало в лапки девицы – пол-лимона!

На столе опять ожил телефон, на сей раз мобильный. Света взяла трубку и еле слышно прошелестела:

– Алло.

По мере того, как невидимый собеседник говорил, личико Светланы вытягивалось. Потом она сделала попытку пресечь беседу:

– Нет, я давно уехала из дома, поэтому городской номер не отвечает. Откуда у вас мой мобильный? Ну да, верно, это глупый вопрос. Я сейчас занята, давайте…

Похоже, ее перебили. Она замолчала, а спустя пару мгновений принялась монотонно бубнить:

– Ага, ага… да… ага, ага…

– Неприятные новости? – с сочувствием спросила я, когда Светлана положила сотовый на стол.

– После трагической кончины всех близких мне людей уже никакое известие не выведет меня из себя, – мрачно сказала Света. – Не успел разнестись слух, что, вероятно, я могу взять руководство маминой фирмой в свои руки, как стали появляться незнакомые люди и утверждать, будто они мои дальние родственники, хотят получить скидку на услуги или вот, требуют взять на работу, как эта особа. Представилась моей одноклассницей и ну частить: «Светочка, мы с тобой неразлейвода в школе были, всегда вместе на переменках ходили, я тебе контрольные по математике-физике писала. Сейчас хочу снова помощь предложить, я лучший специалист по тканям, готова возглавить в твоей фирме отдел текстиля для интерьера. Зарплата в сто тысяч для начала, ну и процент со сделок…»

– Неплохо, – улыбнулась я.

Света съежилась.

– Следовало жестко сказать: с одноклассниками я не дружила, вас вообще не помню, по математике-физике мне никто не помогал. Зачем я слушала нахалку? В какой аптеке можно приобрести лекарства «озлобин» и «пошли все на фиг»?

– Давайте разберемся с Леонидом, – остановила я Светлану. – Анна утверждает, что ее отец не совершал преступлений, следовательно, настоящий убийца ваших родителей гуляет на свободе. А еще Аня сказала, что вы звонили ей и…

– Ладно, ладно, – засуетилась Светлана, – вы правы, надо набраться смелости и выложить правду. Пожалуйста, поймите меня, я с детских лет пытаюсь побороть свои комплексы, но мне до сих пор страшно показаться плохим человеком. Из-за этого я конформистка и всегда испытываю желание всем льстить. Мне крайне важно, чтобы все, даже совершенно посторонние люди говорили: «Света очень милая!» Совершив недостойный поступок, я никогда в нем не признаюсь. Это выше моих сил. Ах, как бы мне хотелось стать чуть-чуть похожей на вас! Вы красивая, умная, уверенная в себе, решительная, а я мямля, трусиха и врунья.

– Любая дорога начинается с первого шага, – приободрила я Потемкину. – Ну, попытайтесь!

Светлана вздохнула, шумно выдохнула и решилась на откровенность:

– Я попала в жуткое, просто ужасное положение. Очутилась между молотом и наковальней, стою перед камнем с надписью: «Куда ни пойдешь – везде труба». Мамы нет на свете, и вроде теперь можно говорить откровенно. Только как открыть истину, если о мертвых – или хорошо, или ничего? Леонид в тюрьме, страдает невинный человек, но чтобы он вышел за ворота зоны, мне нужно раскрыть самую страшную тайну матери. А я не могу марать ее доброе имя. Круг замкнулся.

– Всегда лучше быть честной, – вздохнула я.

Света оперлась ладонями о столешницу.

– Чертова Аня! Я позвонила ей под влиянием минуты. Измучилась, вот и ляпнула, что отчим не виноват, а я подозреваю, кто преступник. Я представить не могла, что она в полицию ринется.

– Наша бригада не подчиняется министерству внутренних дел, – уточнила я.

– Еще хуже! – напряглась собеседница. – Вы точно дороетесь до правды, все выплывет на свет божий!

– Верно, – согласилась я. – Поэтому лучше быть откровенной.

– Аня дура! – зло выкрикнула Света.

– Маркелова хочет освободить отца, ее можно понять, – мягко сказала я.

– А я не желаю швырять в маму комья грязи, – зашипела девушка. – Мне совсем не безразлично, что о ней, пусть даже после смерти, напишут в газетах.

Я встала.

– Хорошо, я ухожу. Но мы будем работать, и все скелеты неизбежно выпадут из шкафов.

– Полагаете, мне нужно самой правду рассказать? – шмыгнула носом Светлана.

– Да, – кивнула я.

Дочь Сухановой поежилась, взяла со стола фотографию матери в вычурной резной и позолоченной рамке, совершенно не подходящей по стилю к минималистически оформленной гостиной, поцеловала ее, вернула на место и еле слышно произнесла:

– К сожалению, я не умею принимать решения самостоятельно. Я человек ведомый, бреду по жизни вслед за кем-то. А если отваживаюсь действовать на свой страх и риск, получается такой салат… Да, я знаю, кто убил папу и мамочку, но открывать истину невероятно страшно. Надеюсь, не пожалею, что пошла у вас на поводу. Дайте честное слово хранить тайну, никому о ней не рассказывать.

– Увы, не могу, – ответила я. – Все, что вы скажете, узнают члены бригады, мы всегда обмениваемся информацией по делу.

– Коллегам можно, – разрешила Света, – но журналюгам никогда! Они всегда маму на прицеле держали, отцу проходу не давали, обо мне глупости писали.

– Мы постараемся, чтобы до прессы ничего не дошло, – пообещала я.

Светлана снова поежилась и наконец-то начала рассказывать.

…В институте Потемкина стала добровольным донором. Если откровенно, то Светлана не испытывала потребности помогать людям, она до дрожи боится уколов, но в учебном расписании был предмет под названием «История живописи», и преподавала его вредная старуха Эмилия Валерьяновна Орликова. Студенты боялись ее как огня, получить у нее четверку (о пятерке никто даже и не мечтал) было почти невозможно. На пересдачу экзаменов народ ходил к ней толпами. Уйти от бабки десять раз подряд с двойкой считалось нормальным. Эмилия Валерьяновна работала в институте всю свою жизнь, стояла у истоков его основания. Каждому было известно, что нынешний ректор Сергей Петрович когда-то тоже учился у вредины и сам делал к ней не одну ходку с зачеткой во время сессии – в молодости Орликова тоже не отличалась добротой.

И вот однажды Сергей Петрович пригласил в свой кабинет двух студенток, Потемкину и Катю Симонову, и заявил:

– Предлагаю вам бартерную сделку. Хотите получить «хорошо» по «Истории живописи»? Если «да», то можете спокойно идти к Орликовой и отдать ей свои зачетки.

Девицы онемели от столь странного предложения, а Сергей Петрович продолжил:

– Небольшое условие: отметку вам поставят, если вы поедете в больницу и сдадите кровь для одной девушки.

– Нам надо стать донорами? – уточнила Катя Симонова.

Сергей Петрович слегка замялся, но потом решился на откровенность.

– У Эмилии Валерьяновны есть близкая подруга, а у той внучка Джулия, ненамного старше вас. Девушка тяжело больна, необходима кровь четвертой группы с отрицательным резусом и еще какими-то там особенностями. То есть очень редкое сочетание, почти уникальное. В нашем институте нашлось только два потенциальных донора – это вы. Очень прошу, помогите Эмилии Валерьяновне. У нее нет своих детей, она почитает Джулию за родную дочь и почти заболела от переживаний. Естественно, заставить вас я не могу, поэтому пытаюсь подкупить. «Четверка» по истории живописи в обмен на нужное количество крови.

– Я так съезжу, – сказала Катя, – не надо мне незаработанных отметок.

И что оставалось делать Свете? Пришлось соглашаться и ей.

Так девушки оказались в муниципальной больнице. Потемкина попала в такую впервые (она-то посещала частную клинику) и была угнетена интерьером, мрачностью и нелюбезностью персонала. Кабинет, где брали кровь, от пола до потолка был облицован пожелтевшим от старости кафелем. Свету усадили на железную табуретку, медсестра неумело и больно всадила в вену иглу, а спустя продолжительное время буркнула:

– Свободна.