Черт из табакерки

Самое интересное, что Аня не понимает Машку, я же совершенно великолепно разбираюсь в ее «сленге». Все ясно. Очевидно, в ванной стоит нечто, связанное с собакой, чем Машка мылась. И точно. На стиральной машине пустовала пластиковая бутылочка из-под детского шампуня, выполненная в виде пуделя. Я принесла ее в комнату и грозно поинтересовалась:

– Мака буль-буль ав-ав?

– Буль-буль, – обрадовалась Машка.

– Мака кака. Мака бяка. Мака не няка бум-бум.

Машка сморщилась. «Бум-бум» на ее языке – это конфеты. Я погрозила пальцем. Хитрая Машка не заревела. Она знает, что меня не тронет капризный вой, а перспектива не получить в ближайшее время конфет заставила ее присмиреть.

– Ну, Мака, – вздохнула я, – ты дурака!

– Что, что произошло? – нервничала так ничего и не понявшая Аня.

– Твоя дщерь полакомилась детским шампунем. Правда, будь я в ее возрасте, наверное, тоже бы не удержалась, пахнет замечательно.

– Ой, – взвизгнула Аня, – как теперь поступить?

Я пожала плечами:

– Думаю, ничего страшного. Видишь, на бутылочке написано: не содержит ядовитых веществ. Ну посидит часок-другой на горшке. Эка невидаль!

Аня уставилась на пластмассовую емкость, над которой шапкой стояла пена.

– А с этим что делать?

Я хмыкнула:

– Слей назад в собачку и смело мой голову. По-моему, шампунь не слишком растерял свои качества, пройдя через Машку.

ГЛАВА 5

Дома стояла тишина. Верочка опять рисовала, на этот раз кошку. Я покормила ее, выпила чаю и стала собираться на работу в Дом моделей. Выйду пораньше и зайду по дороге в нашу прачечную, может, узнаю чего про метку.

Когда живешь всю жизнь, буквально с самого рождения, в одной и той же квартире, тебя окружают знакомые люди. В приемном пункте между горшком с полузасохшим фикусом и не работающей радиоточкой тосковала баба Клава. Я ее помню с младенчества. И уже тогда баба Клава казалась мне старой. Ее морщинистое лицо украшали густые черные усы. Словно искупая пышную растительность над губой, природа почти не оставила Клавдии Ивановне волос на голове. Старушка старательно раскладывала на макушке жиденькие прядки, сквозь которые просвечивало розовое беззащитное темечко.

– Волька! – обрадовалась она. – Никак разбогатела и тянешь белье в стирку? Давай, давай…

– Что, совсем клиентов нет?

– Пустыня, – вздохнула старушка, – могила, египетская пирамида, ну никогошеньки. Скоро этот приемный пункт, как и другие, закроют, и тогда живи баба Клава на одну пенсию. Вон Зинку и Ленку уже погнали, одна я теперь здесь приемщица. Так и сижу цельными днями с восьми до восьми. Раньше-то и вздохнуть не успевала: очередь из коридора орала, вертись бабка колесом, а теперь…

– Стираете, наверное, плохо, – предположила я.

– Ты на цену погляди, – разозлилась старушка. – Кто чуть побогаче, давно стиральные машины купил, автоматические. А бедным теперича прачечная не по карману. Вот раньше килограмм прямого белья, да с крахмалом, да с отдушкой всего за тридцать семь копеек сдавали! А сейчас…

– Слышь, баба Клава, – прервала я поток старушкиных жалоб. – Ты же вроде в прачечной давно сидишь?

– Тебе столько лет нет, сколько я тут работаю, – с достоинством произнесла бабуля. – Ветеран труда, фотография на Доске почета, вот раньше мне завсегда за ударный труд путевку давали на лечение, а сейчас…

– Тогда скажи, – велела я, – что значит данная метка?

– «Королева Алла», – прочитала Клавдия Ивановна, – это детей так в пионерлагерь отправляли раньше и именные бирочки заказывали по рупь двадцать за сто штук. Дешево и сердито. Только сейчас уже давно никто ничего подобного не просит. Лагеря-то накрылись медным тазом, путевка бешеные тысячи стоит! Вот новый президент велеть должон…

– Оставь правительство в покое, – буркнула я, – и посмотри дальше. «Л-361854». Это что значит?

– Где же ты такое взяла? – изумилась баба Клава. – Да таких меток сто лет уже нет.

– Помнишь, что она обозначала?

– У меня склероза нет, потому как на вредную пищу денег не хватает, – парировала баба Клава. – Яйца, мясо и масло – это не для нас, вот каша геркулесовая…

– Слушай, – обозлилась я, – говори быстрей, на работу опоздаю.

– Ой, молодежь, все бегом, прыжком, потому и больные с детства, – резюмировала болтливая, одуревшая от скуки старушка. – Л – название района. Помнишь, раньше в Москве были не округа, а Свердловский, Дзержинский, Фрунзенский районы? Тридцать два всего. А уж порядок стоял! Жуть, как все боялись, что на них в райком партии пожалуются…

– Л какой?

– Ленинградский. Потом первые три цифры – 361 – номер приемного пункта, а последние – 854 – это уж клиент.

– А где данный приемный пункт расположен, знаешь?

Баба Клава со вздохом вытащила толстую, растрепанную тетрадь и принялась водить корявым пальцем по строчкам.

– Ага, – бормотала она, – вот он. 361, Вагоноремонтная улица, семь.

– Телефон есть?

– А как же.

– Давай сюда, – подпрыгивая от нетерпения, велела я, – у тебя аппарат работает?

– Чего ему сделается, – ухмыльнулась баба Клава.

Она нагнулась и вытащила из-под стола раритетную вещь, музейный экземпляр – огромный, словно высеченный из цельного куска черного камня, телефонный аппарат с круглым наборным диском. Трубка монстра весила килограмма три, не меньше, и в мембране раздавался постоянный шорох. Перекрывая треск, я заорала:

– Алло, это прачечная?

– Да, – завопил в ответ женский голос.

Наверное, там стоит такой же телефон.

– Вы открыты?

– Приходите, без обеда.

Провожаемая безостановочным ворчанием бабы Клавы, я понеслась к выходу, но на пороге притормозила.

– Знаешь, где Вагоноремонтная улица?