Мёртвое время

– Погоди, дойдём, – попросила она. – Время терпит.

У лавки булочника матушка Шанэ свернула в проулок. Третий остров, торговый и оживлённый, был застроен очень плотно – тесные проулки между домов и никаких оград. И люди чаще всего жили там же, где и работали: первый этаж – лавки или мастерские, второй – спальный. И все дети матушки жили на Третьем острове, неподалёку друг от друга.

Их действительно уже ждали – в тёмном окне призывно горел багряный огонёк, а входная дверь была открыта. И старшая дочь матушки, Данэ, караулила в прихожей, одетая, несмотря на за полночь, в рабочее синее платье.

– Ма, где ты его нашла? – Данэ чмокнула матушку в щёку и с любопытством посмотрела на хмурого Кьюна. – Заболел, да? Недели две назад, полагаю. Проходите, – она закрыла дверь и поёжилась: – Гроза-то ледяная какая… Ма, у меня на ночь останешься. Девочки обрадуются – они тебя всю осень только из окна видели. И не спорь. Я знаю, что свеча у тебя с собой. Давай плащ. Мои спят давно, в дальний кабинет пойдём.

Дом дочки был одним из самых старых в Семиречье – с тремя этажами, длинными широкими коридорами и лестницами, высокими потолками и окнами в пол. И противными ледяными сквозняками, от которых не спасали ни халаты, ни жарко растопленные очаги, ни согревающие стены заклятья. Однако и Данэ, и её гости отчего-то любили это неуютное строение. На первом этаже жила её семья – муж, две дочки и родители мужа, а на втором и третьем несколько лет назад обустроили гостевой дом, и его комнаты никогда не пустовали.

Выдав матушке тёплые тапки и пушистую шаль, Данэ, зябко кутаясь в шерстяной платок, взяла с тумбочки свечу и поспешила по сумеречному коридору вглубь дома – мимо дверей первого коридора, библиотеки, кладовок и кухни, до поворота налево и дверей гостиных. Второй кабинет из-за общения с призраками она нарочно обустроила как можно дальше от спален.

– Две недели… – пробормотала матушка Шанэ, идя за дочерью. – Сынок, а папаша твой когда в храм с письмами бегал?

– Да кто бы знал… – поморщился Кьюн. – Дат-то на подделке и помолвочном свидетельстве нет. Но я могу их стащить – силы есть. Надо?

– Ни в коем случае, – отказалась матушка. – Папаша твой заметит – неладное заподозрит. Но вот тщательно изучить свидетельство… А ещё больше надо признать тебя хотя бы пропавшим без вести, чтобы сыскники взялись за дело. Кто-нибудь, кроме папаши и подружки, может тебя хватиться? И есть ли у них повод?

– Матушка с отцом не живёт давно, – мрачно качнул головой парень. – Уж лет пять как у неё другая семья, и мы не общаемся. У нас никогда отношения не складывались. Дедов нет. Друзья есть – пара хороших ребят, но мы нечасто встречаемся и не переписываемся. Да и не спохватятся они – я им даже не говорил, что уезжаю. Думал, по дороге напишу, но не успел.

Данэ открыла дальнюю дверь и пропустила гостей вперёд.

Кабинет был крохотным – стол с зажжённой багровой свечой, два стула, кресло в дальнем углу и книжный шкаф подле. Вот и вся нехитрая обстановка. И, конечно, чайник, над которым вился, вытекая из длинного носика, ароматный дымок. Данэ отдёрнула штору и взяла с широкого подоконника поднос с чистыми кружками и пряниками.

– Садись, – кивнула она призраку. – Рассказывай. Да чай пей. Слишком давно ты умер, парень, потерянная память нескоро вернётся. Сразу нужное не вспомнишь, но чай поможет.

Матушка Шанэ пристроилась в кресле и с интересом выслушала историю Кьюна: уехал в начале осени, почти добрался до Приграничья, где жил друг и где парень собирался немного погостить. Но в дороге что-то случилось. До друга не добрался – это Кьюн помнил точно. А вот как и чем заболел, где слёг – нет.

– Очухался в Большеустье, – угрюмо закончил он. – Это мелкий городок в паре дней от Приграничья, где разливается Говорливая, а других рек нету. Своё тело не нашёл. Повезло ещё, что в городе уже лет сто, что ли, какой-то дед призраком торчит – вроде как сторожит его. Он мне и объяснил всё, и сюда направил. Я окрестности обшарил – а вдруг бы себя нашёл, – но нет. И сюда рванул.

Матушка, загодя достав из кармана плаща блокнот и песчаное перо, быстро записала данные и мягко спросила:

– А зачем остался? Почему от Призрачного причала отказался? Из-за девочки?

– Сначала из-за тела, – сморщился Кьюн. – Нечего валяться где попало. Хоть и не заплачет обо мне никто… а всё равно. Когда до дому добрался, думал, напишу папаше письмо – пусть найдёт. Отец всё-таки. Я к тому времени уже мог держать в руке предмет – минут пять, но мне бы хватило. А у него это свидетельство на столе. Сначала хотел в реку его… Но главное-то не в бумажке. А в храме. Оттуда-то запись никуда не денется.

– Сколько дней прошло между тем, как ты осознал себя призраком, и появлением дома? – Данэ разлила всем чай. – Как добирался? Что последнее живым помнишь?

Кьюн нахмурился и зашевелил губами, подсчитывая. Данэ поставила перед ним чашку с чаем, вторую отнесла матушке и села с третьей напротив призрака.

– Живым помню лодку, – наконец сказал он. – Бурная Говорливая… трусливый лодочник. Дед лодкой правил – колоритный, знаете, такой. С бородой до пупа и брови густые, глаз не видать. А ещё боялся он – реки боялся. Всё около берега держался почему-то. Как звать, не знаю. Но сел я к нему… в Тихолесье. Да. Вроде там. Поутру. А к ночи уснул… и всё. У деда ещё лодка очень старая и маленькая – там едва ли двое-трое усядутся.

Матушка и это быстро записала.

– От Большеустья досюда… неделя, – Кьюн снова нахмурился. – Но могу напутать – спешил я очень. Почти не останавливался, день и ночь торопился. Шёл на север по Говорливой. Бежал даже.

– И, конечно, набрался от неё, – покачала головой Данэ. – Да ещё и к началу Мёртвого времени поспел – когда силы рек из берегов выходят и пропитывают призраков туманами и днём, и ночью.

– А я виноват? – огрызнулся парень.

– Нет, конечно, – вмешалась матушка Шанэ. – Как вышло – так уж вышло. Не ссорьтесь, дети. Лучше вот что, сынок, скажи. Ты уехал в начале осени. Путешествовал. Как думаешь, не мог папаша сразу после твоего отъезда заженихаться?

– Нет, – ответила за него Данэ. – Я читала об этом обряде, ма. Не мог. Сначала помолвка – чтобы подумать и чувства проверить. Но через луну молодые – или живой молодой – обязан прибыть в тот же храм для свадьбы или разрыва. В тот же день. Ровно через тридцать дней. Раз нашлось только помолвочное свидетельство, то время ещё есть.

– Но оно может кончиться в любой момент, – прошептала матушка.

– Что же случилось, из-за чего твой папаша заторопился? – проницательно посмотрела на призрака Данэ.

– Да проигрался поди, – скривился он. – Сильно. Сильнее обычного.

– Или всё-таки узнал от кого-то, что ты умер? – прищурилась матушка Шанэ. – Если в твоих документах написан папашин адрес, а твои вещи никто не стащил… Ему написали. Он подделал твоё согласие. И теперь выжидает. Эх, знать бы, сколько у нас времени до…

– С поддельными документами обряды сочтут недействительными, – заметила дочка. – Даже свадебный, если тот самый день случится завтра. Ма, ты куда?

– Однако девочку и её семью ограбят. Да убегут из Семиречья, да на дно залягут, – матушка Шанэ встала и поставила на стол пустую чашку. – Я к сыскникам, дорогая. Ну-ну, не сверкай глазками на мать. Негоже тянуть.

– Я тоже, – подскочил Кьюн и торопливо проглотил чай. И с вызовом посмотрел на матушку: – Не запрёте здесь. Не смейте. Поздно. А запрёте – всё равно сбегу. Я смогу.

– Сможет, – со вздохом подтвердила Данэ, глядя на яростно полыхающую свечу. – У меня не хватит сил его удержать. Да и у тебя, ма, не хватило бы. Дай поручение. Лучше мы вместе полезное дело сделаем, чем он один всех до беды доведёт.

– Идите в дом папаши, – помедлив, решила матушка Шанэ. – Найдите это свидетельство. Раз ты его утопить хотел, значит, не изучил толком от злости, да? А там ведь много полезного – подпись главного служителя, храмовая печать… Узнаем, кто служитель или какой именно храм, – узнаем и дату. И сыскники придумают, как тебя пропавшим без вести объявить. И до той даты успеть, которая указана в храмовой книге.

– Сядь пока, Кьюн, – Данэ встала, и в её смуглых пальцах затрепетал багровый огонёк. – На минутку. Попробую помочь тебе вспомнить… или начать вспоминать. Это буквально на минуту-две обряд. И лишнюю силу заберу. Иначе как мы в дом попадём, если ты в стене застрянешь? Кто-то же должен меня впустить. Ровно столько оставлю, чтобы и на ключ хватило, и стены не мешали.

***

– Допустим, найти парня несложно, – Рьен, сунув руки в карманы домашних штанов, задумчиво прошёлся по кухне взад-вперёд. – И даже дело заводить необязательно. Скажу главному, что это родственник подруги моей жены, что мальчишка как уехал, так и с концами, и она переживает. И она по-свойски попросила мою жену, чтобы она попросила меня… Через нас много таких дел проходит – без официального расследования и документации. Как вы чаем знакомых поите бесплатно, так и мы ищем.

Матушка Шанэ с облегчением кивнула. Хвала великим пескам, да. Она часто угощает чаем знакомых бесплатно (как и с призраками, кстати, помогает).

– Имя, фамилия, адрес – и мы и без колдовства проследим его путь от Семиречья до последнего встреченного лодочника, – продолжал он, прохаживаясь. Движение бодрило и сгоняло остатки сна. – Если папаша парня узнал о смерти сына, значит, кто-то ему об этом написал. Значит, умер парень среди людей. А если папаша сообразил нанять кого-нибудь избавиться от тела… Да и в этом случае найдём. Даже если в болотах труп утопили. Говорите, они за свидетельством отправились?

– Да-да, – подтвердила матушка. – Кьюн и дочка моя, Данэ. Она усыпит всех неспящих или добавит крепкого сна тревожным. И ни одного следа не оставит. Ей не впервой. Это моим подопечным нужны знания. Её ребяткам, внезапно умершим своей смертью, чаще нужно другое – завещание найти, ценность передать, прощальное письмо оставить, сказать всё, о чём при жизни молчал…

Раздражённо сверкнула молния, и почти сразу же откликнулся гром – резко, точно кто-то невидимый кнутом щёлкнул. Дождь зарядил пуще прежнего.

– Передайте-ка дочке прямо сейчас – пусть личную вещь парня принесёт, – попросил Рьен. – Такую, чтобы папаша пропажи не заметил. А если они старую кровь найдут – ещё лучше. Сразу же поручу Мьёлу создать поисковое заклятье и приступать. Смерть свежая. Он и из Семиречья тело найдёт, если вдохновится. И у папаши в бумагах пусть как следует пороются. Вдруг оно есть – извещение о смерти сына. И вдруг по какой-нибудь сентиментальной причине папаша от него не избавился.

Матушка Шанэ достала из кармана тёплого тёмного платья крошечный мешочек, высыпала на стол песок, прошептала что-то и дунула. Песок сверкнул серебряными звёздами и растаял.

– С Гарэ сложнее, – Рьен украдкой зевнул в кулак и снова заходил по кухне. – Это в любом случае крупное мошенничество, но как его вскрыть без призраков… Даже если мы узнаем, в каком храме оформили помолвку… – и нахмурился. – Храм – особая территория, туда просто по подозрению не прийти даже мне, нужны веские доказательства. Но если мы будем знать, где и кто… Покопаемся в старых делах. И, возможно найдём жалобы на этот же храм или на его служителя. И если да, то заодно с остальными и эту аферу вскроем. Но если нет…

– А пока суд да дело, я Гарэ прикрою, – пообещала матушка, взволнованно перебирая пальцами песок в мешочке. – Мои помощники будут рядом с ней и днём, и ночью. За бабушкой тоже присмотрят, как и за домом вообще. Может, – встрепенулась она, – и к папаше Кьюна кого-нибудь приставить? У меня второй стервятник пока свободный.

Первый же кружил над домом Гарэ, и гроза была ему нипочём. Наоборот, выплески речной силы наполняли помощников колдовством до краёв, делая мощнее и опаснее.

– А приставьте, – согласился Рьен. – Паршивое дело, матушка. В таком всякая мелочь сгодится.

Стервятник бесшумно вспорхнул со стола, пролетел сквозь закрытое окно и растворился в дождливой ночи. Впрочем, ненадолго. Буквально через десять минут он вернулся, намёл крыльями песка на стол и снова исчез. А матушка, разворошив песок, достала замызганный носовой платок.