Забытые: Тени на снегу

Он опять нервно подёргал ус, сглотнул, прищурился слеповато и качнул головой:

– Нет. Не наш. Первый раз вижу.

Я недоверчиво подняла брови, и староста приосанился:

– Я тут родился, чали, и вырос. Каждую собаку знаю. Пришлых сразу вижу. Не наш. Чужак. И, право слово, чали… – он запнулся и сник: – Не понимаю, как он здесь оказался…

Ну, это-то как раз объяснимо: как показал случай в Солнцедивном, просочиться в город в облике местного (того же вечно пропадающего торгаша Видена), притереться и прижиться – большого ума не надо. А после смерти чары разрушаются, обнажая истинное лицо. Вопрос в другом. Кто, когда и за что убил знающего-летника. Чужих смертельных чар на нём мы с Вёрткой не ощущали. Зато остро чувствовали не свою смерть.

Когда время смертного кончается, он уходит сам. А когда его вынуждают уйти, появляется Уводящая – и оставляет следы своего присутствия: колючие, неприятные… инородные. Иномирные. Кто хоть раз побывал на пороге Гиблой тропы, навсегда запомнит и её, и обжигающе ледяное дыхание Уводящей.

А ещё не давала покоя наледь. Она лопнула от простейшего «горячего» касания, как мыльный пузырь.

– Зови стражу. И лекаря. Осколки не трогайте. Кто у вас смертоубийствами занимается?

– Никто, – развёл дрожащими руками староста. – Кого ж у нас убивать-то? Все свои. Полгорода – родня, полгорода – скоро ею будет. А ежели побьют кого – так в яму переночевать. Живо в себя приходят. У нас убийств, почитай, лет двадцать не было. И то, что помню, – пару пьяных драк с пришлыми.

Да уж…

– Проводи меня в острог, чалир.

Зим натворил – пусть сам и разгребает. У меня в городе свои дела – посмертная тень нервничает и очень хочет кое-что мне показать.

Однако на обратном пути, когда староста отвлёкся на подоспевшую стражу и столпившихся любопытных, я украдкой проверила ближайшую статую. Всё та же пара искр, но лёд не раскололся, а лишь едва треснул. То есть знающего закатал в наледь не Зим, а кто-то другой.

– Вёрт? – позвала я шёпотом. – Проверь город. Ищи. Не знаю, кого. Или чаровников, или их амулеты. Или что-нибудь… необычное.

В некоторых случаях люди могут пользоваться слабыми нашими чарами, используя амулеты. В некоторых – значит, в опасных для жизни, и то если Шамир будет благосклонным и позволит смертному уцелеть, а не отзеркалит чары на колдующего. Мы иногда этим подрабатывали. Желающих рискнуть и ощутить себя чаровником хватало.

Ногу щекотнуло пушистое тельце, и Вёртка выскользнула из штанины в снег. И скрылась в ближайшем сугробе. Я оглянулась на старосту, окружённого гомонящей толпой, и в одиночестве подошла к воротам в острог. Опять использовала пару искр и задумчиво посмотрела на нетронутый лёд.

Дух излома, втолковывал мне наставитель с точки зрения хладнокровных, у которых сила появилась только после Забытых (вернее, благодаря им), – это дух волшебства. Когда сезонная сила пробуждается, она с помощью духа говорит смертным: я проснулась, готовьтесь. А духи – да, шаловливые и любят попроказничать. Но ещё ни один смертный от их рук не пострадал.

Дух излома, рассказывала мама из опыта помнящих – это одна из ипостасей Шамира. Когда одна сезонная сила сменяет другую – когда они встречаются и смешиваются, – душа мира цепляется за эту смесь как за подобие тела, чтобы предупредить. Творение духа излома – это предостережение. И эта наледь… Последний осенний дождь и предзимний холод. Весь сезон для нас будет… прогулкой по опасному, хрупкому льду. Прогулкой сырой, холодной и малоприятной.

Я скользнула в щель между вратами. В остроге было тихо и пусто. И ни людей, ни костров, лишь волшебные рыжие огни вдоль стены. А всё пространство между постройками заполняли статуи. Торговцы, ремесленники, извозчики, зеваки…

– Да уж… – снова пробормотала я. – Ну, Зим…

– Чали, – меня, запыхавшись, догнал староста. – Вон туда нам. Вот та башня.

Угрюмое, громоздкое и нелепое трёхэтажное строение, закутанное в ледяной саван, нависало над низкими домиками городской верхушки. Которая, надо отдать ей должное, сейчас была с людьми – думала, подсказывала, руководила. А о пленнике…

– Забыли? – спросила я резковато. – О том, кто в яме?

– Что ты, чали, – обиделся староста. – При нём же стражник. Огня и тепла внутри хватит.

Да нужно Зиму это тепло…

– Как внутрь попасть? – наледь на башне цельная, толстая, ни окон не видно, ни дверей.

– Чёрный ход, – пояснил староста. – Покажу.

К башне жалась кособокая каменная сторожка с выбитой дверью и одной комнаткой. Староста отыскал в углу лаз, поднял крышку и прихватил со стены фонарь. Мы спустились в подземный коридор, тесный, сырой и блаженно (для разгорающейся меня) холодный. По пути я рассеянно выслушала короткую историю об «очень больших и старых» вратах башни, которые и без шалостей духов промерзали зимой так, что не выйти. Поэтому появилась нужда в подземных крысиных ходах. Башней давно толком не пользовались, но ходы исправно чистились и содержались в порядке. Всякое ж бывает.

Поднявшись по стёртым ступеням наверх, я огляделась. Темно, мрачно и сыро. Межкомнатные перекрытия давно сгнили, и всё, что от них осталось – балки на каменном потолке и стенах. А врата действительно оказались огромными – в четыре человеческих роста и покрытые расписной наледью. По стенам лучились редкие фонари, дающие больше теней, чем света. И, щурясь, я рассмотрела у дальней стены каменную лестницу.

– Сюда, чали, – тихо кашлянул староста, и под потолком загуляло боязливое эхо, отчего в башне стало ещё угрюмее.

Между фонарями чернел дверной проём. Мы прошли длинным коридором и спустились вниз в так называемую яму – небольшой полуподвальный закуток, где у решётки откровенно посапывал стражник. И пленник, кстати, тоже. Яму наполняли храп на два голоса, тусклый фонарный свет и идущее от стены, расписанной зачарованными символами, тепло.

Когда староста снял с крючка ключи и отпер решётку, стражник даже не шевельнулся, лишь всхрапнул громче.

– Я же говорю, нет у нас убийств, – смущённо улыбнулся староста и протянул мне ключи. – Непривычные мы охранять супостатов. У нас стража не для наведения порядка, а чтоб его беречь.

– И то верно, – согласилась я и вошла в яму.

Староста, любопытственно помедлив, удалился. Я огляделась. Косые лучи фонаря падали на щербатые стены и неровный пол. И слегка, за ноги, захватывали некий чёрный ком в углу. А духман стоял… Окосеть можно за пару вдохов. Хорошо, что хмель хладнокровных на старую кровь действует медленнее и не столь верно. А вот храп, едва я шагнула вперёд, сразу же прекратился.

– Зим, – окликнула я негромко, – вставай. Твоё время пришло.

– Врёшь, – хрипло проворчал ком. – До излома ещё дней пять-шесть.

В былые времена, до нашествия Забытых, чётких сроков для сезонных изломов не существовало. Сезоны начинались и заканчивались по велению природы и особенностям местности. И, например, здесь, на севере, лета вообще могло не случиться, вместо него – длинная сырая весна, перетекающая в быструю осень. А на юге – сплошное лето с короткими промежутками холодов, таяния и увядания.

Но после Забытых мир изменился навсегда. Их странное волшебство загнало сезоны в жёсткие рамки, и они стали одинаковыми что для севера, что для юга. Прежде мы отмечали рождение нового года, не считая дней, по появлению на небе яркого созвездия Шамира – тогда оно называлось «Лицо мира» и действительно напоминало лицо. А после Забытых его уже никто и никогда не видел. Зато луна стала менять цвет, предупреждая о начале нового сезона – белый, нежно-золотой, зеленоватый, ярко-рыжий. И хладнокровные, скрупулёзно посчитав дни, разделили каждый сезон, длящийся сто дней, на четверти. И со времён Забытых зима (как, впрочем, и остальные сезоны) всегда – всегда! – возвращалась ровно спустя четыреста дней.

Но не теперь.

– Не теперь, – возразила я. – Зиме уже почти пять дней. Вставай. Пора.

Молчание, и хриплое:

– Повернись.

Я встала так, чтобы Зим мог меня видеть. И, конечно, увиденное ему не понравилось.

– Ось, ты, что ли? – он сплюнул.

– Как узнал? – поинтересовалась я.

– Только ты используешь такие отвратительные обличья, – проворчал знающий. – Уйди. Дай выдохнуть. Я тебя услышал.

Сам он обычно использовал такие облики, что девки краснели и вздыхали. Но не сейчас. Следом за мной из-за решётки вышел неприметный сутулый парень среднего роста и неопределённого возраста – не то двадцать, не то сорок. Мышистые волосы, светлые глаза, белая, как от мороза, кожа, неброская одежда. На ходу накинув куртку, Зим сразу же закатал рукава. На обветренных руках явственно проступили чёрные трещины, которые он и показал проснувшемуся стражнику. Тот сглотнул и понятливо кивнул. Опознал наконец.

– Что случилось? – Зим широким шагом устремился по лестнице наверх. – И что ты здесь делаешь?

– Дух излома продолжает буянить, и его волшебство не расходится уже пятый день, – доложила я, едва поспевая следом. – По всему городу – твои ледяные статуи. Под одной я нашла убитого знающего-летника. А я тут с объездом. Думала, успею вернуться хотя бы на центральный северный, но застряла в снегах.