Жнец

После всех этих трагических событий в жизни Верки появился неоднократно судимый Витя Мамонт, такой же любитель горячительных напитков, как и она сама. Он принес в жизнь Веры покой и стабильность, в течение пяти лет они жили вполне благополучно, все больше и больше спиваясь, пока однажды Мамонт не попал под суд за то, что ткнул Веру ножом в живот. Но Вера простила своего вспыльчивого возлюбленного, дождалась его из колонии как образцово-показательная «ждуля». И в вот в ту сырую апрельскую ночь Витю догнала его судьба, Черная вдова зарезала очередного любовника уже собственноручно.

– Так ты его сама? – спросил у Верки Коля Ткачук, кивнув в сторону трупа.

– Ты что, начальник, я такого бы никогда не сделала. Я Витю любила. Он меня вчера немножко побил, ну я и вышла освежиться. А прихожу, он тут мертвый лежит, – искренне удивилась возникшему в отношении нее подозрению Вера.

– Да ты, ты сама, – продолжал «колоть» Верку Коля. – Вон ты вся в крови: и майка, и треники, и руки.

– Это я ему первую помощь оказывала, – гордо ответила сожительница Мамонта. – Я, между прочим, умею первую помощь оказывать, я раньше фель-фель-фельдшером работала.

Слово, обозначающее название бывшей профессии, явно далось ей с трудом.

– Да что ты сочиняешь… Какая тут первая помощь, у него вон глотка от уха до уха перерезана. И соседи слышали, как вы вчера сначала пьяными песни орали, а потом дрались. А кроме тебя и Мамонта, они больше ничьих голосов не слышали… – плавно подводил ее Ткачук к признанию вины.

Как любил говорить подполковник Нурсултанов, дело ясное, что дело светлое. И Ника, и опера были убеждены, что Мамонта зарезала сама Верка, а отпирается она сейчас только по причине пьяной бравады. К утру она проспится, протрезвеет и спокойно напишет явку. Жители бараков на Красном молоте – не трепетные ромашки, а люди опытные, знающие, что в пьяной поножовщине от очевидных фактов отпираться глупо.

Но Верка все-таки попыталась ухватиться за последнюю возможность.

– У меня же это самое, алибя есть, – она в очередной раз запуталась в слогах и звуках. – Я же была у Сашки Малинкина, он подтвердит.

– Что он подтвердит? – не дал сбить себя с обвинительной линии Ткачук. – Ты Мамонта могла зарезать и до, и после того, как к Малинкину сходила. Тебя вообще, чего к нему понесло посреди ночи?

– Так я же говорю, поругались мы с Витькой, он меня побил, я пошла освежиться… – снова начала Верка. – Ну и пришла к Малине, выпили с ним, закусили, я успокоилась, пришла домой, а тут Витя мертвый лежит, – она начала рыдать и тереть кулачками глаза.

– Ох, Верка, что-то ты темнишь, – вздохнул Ткачук и посмотрел на Нику, которая сидела на соседской табуретке и под диктовку судебного медика фиксировала в протоколе трупные явления. Та понимающе кивнула в ответ: Черную вдову надо было тащить в отдел, дать ей протрезветь и работать с ней по полной программе.

Особых сомнений в причастности Веры к убийству у Ники не было: не дрогнувшей рукой она сгребла в картонные коробки все имеющиеся в квартире ножи, изъяла у Верки надетое на ней окровавленное шмотье, смывы с ладоней и срезы ногтевых пластин, а после заполнила протокол задержания гражданки Снегирь Веры Федоровны на сорок восемь часов.

Для очистки совести в то же утро Ника и Коля Ткачук дошли до соседней пятиэтажки, где обитал упомянутый Веркой Сашка Малинкин, и Ника сразу же допросила его. Дружок Черной вдовы категорично сообщил, что Верку этой ночью в глаза не видел, и она сочиняет про визит к нему с пьяных глаз.

Протокол допроса свидетеля Малинкина лег в папку к остальным протоколам. На следующий день в ту же папку легли протоколы допроса Снегирь В. Ф. в качестве подозреваемой и обвиняемой и постановление суда об избрании ей меры пресечения в виде заключения под стражу.

И хотя Верка свою вину упорно отрицала, ссылаясь на то, что была у Малинкина, пока горло Мамонта перерезал неведомый злоумышленник, старший следователь Речиц была абсолютно спокойна. Перспектива этого уголовного дела виделась ей четко: для полноты следствия она проведет очную ставку между Снегирь и Малинкиным для опровержения алиби обвиняемой, приобщит к материалам дела заключения экспертов, вынесет постановление о привлечении Веры Снегирь в качестве обвиняемой в окончательной редакции, ознакомит ее с материалами уголовного дела, составит обвинительное заключение и направит дело прокурору.

И поедет дальше этот «кирпичик» в суд, и осудят Верку, и уедет она по этапу, и уже другие пьющие маргиналы схватятся за ножи, чтобы создать материал для новых таких «кирпичиков», и вновь начнется все сначала и повторится все как встарь: ночь, нож, труп, сонные лица следователя и оперов, заплаканная баба, ходящая по крови босиком.

И дел таких сотни, и баб таких тысячи, и будут они резать своих «мамонтов», а те их, и работы следователям хватит до скончания века.

Но спустя неделю ласточкины хвостики на ранах, обнаруженных на шеях супругов Митрошиных, навели Нику на очень нехорошие мысли: не поторопилась ли она с арестом Верки?

– Ты что такой мрачный? – спросила она у Ткачука, как только Нурсултанов и Вася Никитенко ушли в сторону «дежурки».

– Мне эти трупы напомнили жуткую историю времен моей юности. Ты же не местная?

– Нет, я из Энска. Что за история?

– У меня, когда я учился в восьмом классе, зарезали трех одноклассников. В их собственных квартирах. Мотив корыстный, у всех были довольно обеспеченные родители, и после убийств из домов пропало что-то ценное, – задумчиво сказал Коля. – У меня эта вереница похорон до сих перед глазами стоит. Представь, каждую неделю похороны были. У меня с тех пор травма на всю жизнь, как вижу похороны, аж трясти начинает. Теперь еще и Аню с Димой хоронить… – Ткачук закурил и задумчиво посмотрел куда-то вдаль.

– А убийцу-то нашли? – поинтересовалась Речиц.

– Нашего физрука тогда закрыли, он потом в СИЗО повесился.

Следователь и опер замолчали. И тут до Ники дошло, что Коля очень тепло и почти по-родственному говорит о покойных Митрошиных.

– Так ты с нашими потерпевшими хорошо знаком? – удивилась Ника.

И тут Ника с удивлением узнала, что Ткачуку прекрасно знакомы и супруги Митрошины, и все семейство погибшей Анны. А Ганна Игнатьевна Михалевич – мать покойной Анны Митрошиной, также является матерью ее подследственной Веры Снегирь.

Увидев, как у изумленной Речиц брови взметнулись вверх, Коля Ткачук поспешил объяснить:

– Ника, чему ты удивляешься? Красный Молот – поселок старый, все местные живут тут подолгу и все друг друга знают как облупленных. Тут как в деревне. Вот и получилось, что наша Верка – сестра Анны Митрошиной. Но мать с ней уже давно не общается, лет шесть-семь точно, с тех пор как Верку родительских прав лишили, а детей передали бабушке.

Ника кивнула, она помнила, что факт лишения Веры родительских прав фигурировал в деле об убийстве гражданина Мамонтова, но что мир поселка Красный Молот окажется настолько тесным, не предполагала. Выросшей в большом городе и переехавшей в Бродск по работе Речиц казалась странной такая невероятная осведомленность друг о друге жителей этого небольшого городка и окрестных деревень. А осведомленность была такая, что порой казалось, что все живут в домах со стеклянными стенами: о жизни соседей свидетели могли рассказать лучше, чем о своей, все приходились другу дружке родственниками, одноклассницами, бывшими любовниками, первыми влюбленностями. И хотя такие совпадения на уровне сюжетных поворотов в индийском кино по-прежнему забавляли Нику, она со временем привыкла к ним. В маленьких городках и деревеньках всякий каждому и сват, и брат, и ничего с этим не поделаешь.

– Ничего себе судьба у человека, – вздохнула она. – Одну дочь убили, вторая в следственном изоляторе, а бабушка осталась одна с четырьмя внуками. Врагу такого не пожелаешь.

– У нее еще сын есть, он работает где-то на вахте, на севере, – сказал Ткачук.

– Откуда ты все это знаешь? – снова удивилась Ника.

– Ника, ты не поверишь… – это все мои одноклассники. – И Верка, и ее брат-близнец Костя Михалевич, и даже Малинкин, у которого мы тогда были, – это все мои одноклассники. Покойная Анна была помладше, она вместе с моей женой училась. Я же сам отсюда родом, коренной красномолотец. И Ганну Игнатьевну я хорошо знаю, это моя учительница истории.

– М-да, дела, – протянула Ника. – Ладно, поехали в больницу, может твоя учительница хотя бы немного пришла в себя и что-нибудь полезное расскажет.

Визит в больницу прошел неудачно, мама потерпевшей чувствовала себя очень плохо, говорила что-то бессвязное и допросить ее не удалось. В отдел Ника вернулась без настроения. В ее отсутствие полицейские привезли вещдоки, изъятые по убийству Митрошиных, и рядом с ее рабочим столом громоздилась гора коробок и мешков с бирками, а рядом с горой стоял крайне недовольный Максим Николаевич Преображенский, старший следователь Бродского межрайонного следственного отдела и ее сосед по кабинету.

– Ника Станиславовна, ты где опять так нагрешила? – поинтересовался он. – Ты что тут такое наизымала? Почему это все так сильно пахнет?

– Трупы лежали с пятницы в квартире, начали разлагаться, – ответила Ника, пристраивая следственный чемодан на полку. – Там убийство жуткое, Макс, мужа с женой зарезали в квартире. Горло обоим перерезали.

– Ничего себе, – присвистнул Макс. – А кто?

– А непонятно кто. Будем сейчас искать. А ты что в воскресенье на работе?

– А я дело доделываю, которое мы типа прокурору направили апрелем, – хохотнул Макс. Осталось обвинительное и карточки заполнить. Завтра надо будет в прокуратуру отнести.

– Понятно. Может, чаю попьем? – предложила Ника. – А то что-то настроения сегодня нет, а после чая вдруг появится.

– Ты чего такая смурная? Я тебя не узнаю. Где старая Ника, у которой от убийства горели глаза и руки чесались всех подряд задерживать?

– Не знаю, где старая Ника. Уж насколько я всегда старалась абстрагироваться от сочувствия потерпевшим, сегодняшних мне очень жалко. А как представлю, что у них дети могли дома быть, вообще тошно становится. Малыши чудом не пострадали, они их в пятницу отвели к бабушке.

– Ничего себе, – призадумался Преображенский, но тут же тряхнул головой. – Думаю, что мы все раскроем, и все будет в лучшем виде.

Ника молча усмехнулась в ответ. Сколько лет она знала Макса, столько лет видела, по какой синусоиде скачет его настроение: от позитивного «все будет в лучшем виде» до отчаянного «все пропало, пора увольняться» после очередной взбучки от их вспыльчивого, но отходчивого руководителя Бориса Борисовича. Бывали дни, когда Макс собирался увольняться дважды: и утром, и вечером, а примерно в обеденное время после плотной и основательной трапезы у него снова все было «в лучшем виде».

После чая Ника действительно почувствовала себя бодрее и приступила к изучению видеозаписи. И вот уже к вечеру перед ней лежал список из десяти силуэтов, которые показались ей подозрительными, в отдельном столбце Ника указывала время их появления в кадре. Особенном заинтересовал ее ночной гость – примерно в три часа ночи камера зафиксировала, как в подъезд, где жили Митрошины, зашел какой-то человек, а через полтора часа кто-то из подъезда вышел. Запись была неважного качества, на глазок было непонятно, один и тот же это человек или нет. Но и у вошедшего, и у вышедшего из квартиры человека при себе был рюкзак.

– А теперь его как-то надо установить! Надо бы допросить соседей, может, человек с рюкзаком приходил к кому-то в гости. А может, это и есть наш таинственный убийца, – вздохнула Ника. – Если бы Ганна Игнатьевна, мать покойной Митрошиной, к завтрашнему дню немного пришла в себя, надо будет проверить, не пропало ли что-то из квартиры. Интересно, все ли на месте? И что же искал убийца в детском сундучке?