Грешный маг

– Помолчи, начитанный дворянский щенок, – не выдержал Салкард.

Мертвец заторможено, на слух, пошел на мальчишку. Алый кулон на груди Лихтэрда разбух и дрожал, и набожный церковник обмотал его вокруг клинка и выставил перед собой, как защиту. Глупец.

Нужно было ни дать благородному идиоту умереть, ни умереть самому. И, кажется, пришло идеальное решение. Салкард не хотел раскрываться, но сейчас, пожалуй, смысла больше не было прятать свой дар, да и сам Охрид подал такую хорошую возможность.

Церковник замахнулся на духа мечом, когда его руку перехватили. На юношеский кулак легла ладонь Салкарда.

– Отпусти, – сказал маг.

И церковник выпустил из руки меч. На лице беглеца растянулась улыбка.

– Здесь опасно, Ваше благородие. Вам лучше переждать наверху. Я грешный маг, и в этом есть свои светлые стороны – я могу подчинять тьму, но вам необязательно при этом присутствовать, и лучше пока оказаться в безопасности.

Голос беглеца стал тягучим и обволакивающим, как сладкая патока, и сознание Лихтэрда затерялось в нем, как пойманное насекомое. Юноша, неожиданно и с ужасом для себя, послушался каждого слова мага. Он метнулся взглядом к чужой руке, что не так давно его сжимала, но неведомая сила уже вела его прочь, на свободу, проталкивая сквозь танцующих кукол.

– Ну, вот мы и в приватной атмосфере! – торжественно объявил Салкард, небрежно скидывая с позаимствованного оружия алый кулон и пряча в карман корень.

Долговязый мертвец проводил божественный символ голодным взглядом. У него теперь ясно было видно лицо: будто взрезанная ножом линия рта, крючковатый нос, по-звериному прижатые к голове уши и острый взгляд, в которых пылали багряные отсветы.

– К чему торопиться? – спросил маг. – К чему драться, если можно договориться? Всегда можно договориться.

Салкард в это искренне верил. Пока человек находился непосредственно перед ним, он мог убедить кого угодно. Его тень вытекла перед мертвецом, образовав вокруг него круг.

– Мне сдается, у нас есть общие цели, – продолжал маг.

Салкард провел лезвием себе по запястью, и от разреза потянулись воспаленные рубцы. Меч был пропитан магией мертвых, но сделан из доброй стали, и его можно было использовать против духа. Салкард был грешным магом, и магия его была истинной, принадлежащей арбору, и магия пела в его крови, и черные линии клинка наливались алым. От них пошел пар, оставлявший за собой новые ожоги. Клинок под ладонью беглеца стал раскаляться, сияя в темноте почти так же, как глаза грешника.

Мертвец не отвечал. Он подобрал отброшенное украшение, внимательно рассмотрел, а затем одним движением растер в пыль. Тень мага отступила.

– Мое имя – Салкард, – сказал маг и положил руку на сердце. Голос его с каждым словом звучал все громче, пока не дошел до грохота, сотрясавшего своды святилища и отдающегося в искрах нарастающего пожара. – Я – человек, который бросил вызов богу. Я – человек, который сокрушит бога-императора и сбросит его с трона облаков. Меня не тревожат ни мертвецы, ни небеса, ибо цель моя горит во мне. Услышь меня! Отзовись и дай свою опору!

Но мертвец молчал.

– Ответь мне! – выкрикнул маг.

– ????

Мертвец его будто слышал, начав водить вокруг рассеянным взглядом. Если дух его не слышал, его нельзя было заставить подчиниться.

Останки алькальда затрещали под чужими ступнями – мертвец шагнул вперед. Салкард сделал шаг назад. Уверенность стремительно покидала его.

– Слушай меня! – уже отчаянно крикнул беглец.

Дух посмотрел на него, будто осознанно, но почти сразу закрыл уши руками и завыл.

– Сдохни! – крикнул мертвец и заскрежетал зубами. – Сдохни!

Дело было плохо. Кем бы ни был когда-то дух, ушел он из жизни тяжело – он был древним, но смог сохранить ненависть, которая держала его по эту сторону порога. Нужно было срочно найти и уничтожить его тело, чтобы мертвец упокоился. Или убираться прочь.

– Тень! Ищи труп мертвеца!

– Сдохни!

Железные цветы перестали петь, хотя куклы продолжали свой танец, вернувшись к медленному, бальному. От криков духа закладывало уши, и маг дважды едва не уронил меч. Тень ринулась к Салкарду и отшвырнула так, что беглец с силой ударился спиной о стену. Прежде чем он понял, что случилось, она ухватила его руку и вскинула вверх. В паре метров над ним, опутанный корнями, висел засохший труп. Мечом до него было не дотянуться. Светильник унес с собой церковник.

Мертвец заткнулся – к нему кинулась тень.

Не теряя времени даром, Салкард постарался нащупать опору, чтобы забраться наверх. С одной рукой это было нелегко, но он не мог позволить себе выпустить оружие. Корни дерева жглись, даже сквозь перчатки. Тени надолго не хватило, и боль от ее поражения рикошетом отдала по магу. Беглец со стоном сполз с того небольшого расстояния, на которое сумел забраться. Клинок со звоном упал, и дух обернулся. Тень лежала у его ног.

Корни дерева ожили и гигантскими червями заскользили по одежде и коже мага, норовя добраться до мяса. Салкард подтянул к себе клинок, но он было слишком большим и недостаточно вертким для того, чтобы отбиваться от таких маленьких целей, которых было так много. С него стянули кольцо. Маг попытался встать и снова отдать приказ, но корни на нем конвульсивно дернулись, и дыхание замерло в его груди, не дав сорваться словам.

Мертвец подошел к нему. Теперь тьма почти отпустила духа, оставшись лишь слабым вьющимся дымом рядом. Стало видно одежды мертвеца, и символ на них. Знакомый символ, который каждый раз упускали, рисуя герб Круга Семи. Вот и объяснение, что мертвец забыл в одном из святилищ семи. Вот и объяснение, почему он настолько силен! Если святилище построили прямо под трупом, над которым насадили ритуальное деревце, то дух был ровесником первого Круга, ровесником Бога-Ревнителя. Он был Предателем-Безумцем, бросившим вызов Богу-Императору, за что был убит и отдан в забвение. И, словно в издевку, похоронен в месте поклонения, куда ежегодно прибывали превозносившие его убийцу.

– Сдохни, – снова повторил мертвец. – Сдохни.

Безумец опустился на колени рядом с магом. Губы Предателя кривились, пока с них снова не сорвалось:

– Сдохни.

Безумец ничего из настоящего перед собой не видел, его взор затмевала вуаль прошлого. Дух коснулся ледяными руками лица мага, и тот почувствовал, как от этого касания из тела ушло все тепло, несмотря на буйствующее пламя, безуспешно пытавшееся перейти с виноградника на железную траву и корни дерева.

– Сдохни-сдохни-сдохни.

В глазах темнело. Безумец продолжал стрекотать, как неисправный механизм. Салкард раз за разом шевелил губами, но с них не доносилось ни звука.

– Сдохни! Сдохни!

В мире под фиолетовым куполом были настоящие маги. Те, кто своим пением перевирали нити мироздания.

Были настоящие ораторы. Те, кого люди слушали без всякой магии, а просто потому, что они умели зажигать сердца.

Салкард не был ни тем, ни другим. Он был слаб. Но мятежный маг отказывался сдаваться. Даже если его противником был Безумный Мертвый Бог, он отказывался сдаваться.

У него все еще шевелились руки. Он выпустил рукоять меча, чтобы ухватится голой ладонью за лезвие. От боли на глаза навернулись слезы, но магия стали и его собственной крови пробила оцепенение костяного дерева, и Салкард смог судорожно вдохнуть.

– Очнись! – прокаркал маг.

Его магии не хватало, чтобы контролировать мертвеца, но, возможно, если тот сам хотел проснуться, новый приказ мог пройти.

– Очнись! – набрав воздуха, вскрикнул маг. – Очнись! Очнись! Очнись!

Он повторял одно и то же слово, как заклинание, стараясь перебить чужое заевшее «сдохни». Он не чувствовал от холода лица, и лишь годы практики позволяли выговаривать слова правильно.

Голос Безумца постепенно смолк. Постепенно холод мертвечины от чужого прикосновения сменился жаром арбора, а затем его и вовсе отпустили. Тяжелые линии на лбу Предателя расслабились, а во взгляде появилась осмысленность. Он убрал пряди с лица и встал. Куклы замерли в своем танце.

Салкард остался дрожать на земле. Его трясло в эйфории от осознания того, что его магия смогла достучаться до, ни много ни мало, бога. Пускай и мертвого. В его душе снова всколыхнулась надежда заполучить могущественную помощь в борьбе с Богом-Ревнителем.

– ???? – слабо спросил Безумец, оглядываясь. Он не совсем понимал, где находился и выглядел потерянным. Но затем он впервые сказал что-то новое. – Где я?