– Лошок-то твой не простой… сам уже, наверно, знаешь? Знатно ты в Москву въехал, сразу себя показал, а теперь давай подумаем, что бы такого сделать, чтобы не вышло скандала с английским королем.
– А что тут сделаешь?..
– Вот и я говорю, только одно и можно сделать. Вся Хитровка, поди, судачит, как ты английского консула обшуровал. Ну и пусть ее судачит, так?
Если бы Хлопоня знал, что лох с постной мордой – английский консул, то и близко бы не подошел. Мало ли питерским поездом в вагонах первого класса приехало растяп? Но вышла промашка и, пока не начались неприятности, нужно ее исправлять.
Соврать Аркадию Францевичу, что-де я не я и лошадь не моя, он даже не попытался. Не имея доказательств, Кошко бы его не позвал.
– Мы, значит, лишнего шуму не хотим, – сказал Хлопоня. – Так чтобы тихо было – договоримся?
– Да уж, считай, договорились. Ты же понятливый. Как я получу шмиху, стукальцы и портсигарчик?[7 - Шмиха – кошелек или портмоне, стукальцы – часы (воровск. жарг.).]
– Пришлю с малым, куда будет сказано.
– Умен ты, Хлопонин. С твоей бы головой не по вокзалам промышлять… Ну, выпьем по такому случаю!
Графин с коньяком стоял ближе к вору, но взял его и плеснул в рюмки Аркадий Францевич.
– А что голова? – Хлопоня солидно взял свою. – С детства в ремесле…
– Знаю. Другого пути не было. А жаль. Сейчас ты, Хлопонин, дешево отделался, – Кошко тоже поднял рюмку. – Но ведь попадешься когда-нибудь так, что пух и перья полетят. И не будет поблизости добренького господина Кошко, чтобы выручить… Ты пей-то, пей!.. Бог весть, встретимся ли еще когда таким манером?
Хлопоня понял: его предупреждают. Если и случится следующая встреча, то в Гнездниковском, куда его приведут силком, и где сразу вспомнят все давние подвиги.
А ведь ему уже исполнилось сорок лет, другое ремесло осваивать поздно, молодые наступают на пятки. Да, в своей воровской иерархии он высоко забрался. Но привык к сытой жизни, спать привык в чистой постели, в тепле, и совершенно не хочется прятаться в ночлежках Хитровки, в «номере» под нарами, где вместо занавески – старая рогожа, а вместо перины – вшивое тряпье.
– Да как знать… – осторожно ответил он.
– Все от тебя зависит.
– Это мы понимаем…
– Вот копченого угорька попробуй.
Хлопоня услышал: «не договоримся – будешь ты вместо копченого угорька баланду хлебать».
Еще некоторое время они перебрасывались репликами, для стороннего наблюдателя – кулинарными. Кошко не спешил. Он знал, что вор высокого полета просто не может так, сходу, принять предложение о сотрудничестве, которое больше смахивает на ультиматум. Следовало поберечь Хлопонино самолюбие. Ну что же, это обойдется еще в четверть часа, ну, в полчаса. Такие переговоры и не могут быть стремительными.
На недомолвках, на взглядах, на вздохах и тонких намеках вели они беседу и договорились-таки, причем условия для Хлопони оказались необременительны – время от времени отвечать на прямо поставленные вопросы. С тем он и был отпущен восвояси, без всяких китайских церемоний, уточнив лишь, куда следует доставить имущество английского консула и узнав приметы (Кошко с особым ехидством описал часы, а насчет портсигара вышел даже маленький спор – Хлопоня утверждал, что он из позолоченного серебра, золотой бы больше весил).
В сущности, оба остались довольны переговорами. И Аркадий Францевич даже возблагодарил Господа, пославшего на Николаевский вокзал растяпу и лоха в лице английского консула. Хлопоня был для него ценным приобретением. И сам он был для Хлопони ценным приобретением. Конечно, особой искренности тут не жди. Но порой одно-единственное слово правды в сыскной работе – на вес золота.
– Любезный! – позвал кельнера Кошко. – А расстарайся-ка насчет жареного гуся. Выбери кусочек грудки. Вся Россия сейчас гусятиной объедается, а я рыжий, что ли?..
Глава 3
1913 год. Февраль. Санкт-Петербург
День у Глеба Гусева не задался с самого начала. А все тетка, все – тетка, царствие ей небесное…
Тетка нашла самое неподходящее время, когда помирать: в мороз! Землю на кладбище хоть взрывай, гробокопатели ломят бешеную цену. Так и это еще полбеды, а беда – тетка строжайше завещала похоронить себя в Александро— Невской лавре. Место дорогое, лежать там почетно, и гробокопатели это отлично понимают.
Но и это еще не всё. Хоронить бездетную тетку пришлось племянникам, а племянники меж собой плохо ладят.
Это была родня по материнской линии и такая склочная, что батюшка Глеба, генерал-лейтенант Владимир Яковлевич Гусев, в свое время запретил супруге поддерживать с ними всякие сношения. Если бы батюшка знал, что Глеб по тайной просьбе матери ввязался в похоронные хлопоты, очень бы рассердился…
Глеб с вечера предупредил начальство, полковника Кухтерина, что в первую половину дня будет занят похоронами. Полковник осведомился, не нужна ли помощь.
– Благодарю, Михаил Семенович, не нужна, – сдуру ответил Глеб. А надо было сказать: пришлите за мной к кладбищенским воротам сани или автомобиль, чтобы по Невскому, да с ветерком, доставить меня на службу. Кухтерин бы не отказал – командировал того же Семушкина или хоть Бардзуна. На автомобиле от лавры до бастрыгинского особняка на Шестой линии меньше, чем за полчаса, долетишь. Но занятый спорами с кузенами Глеб не подумал, что изловить возле лавры да после похорон извозчика будет мудрено. Хотя они туда и съезжаются, но ведь ему придется едва ли не последним покидать могилку, доругиваясь с гробокопателями, и он рискует основательно застрять у кладбищенских ворот.
На деле же все оказалось еще хуже. Какому-то чиновному старцу приспичило помирать и хорониться в то же время. Провожать его явилась целая дивизия подчиненных. Эти-то лизоблюды, вырвавшись с кладбища первыми, и разобрали всех извозчиков. А новые «лихачи» не подоспели.
Глеб, очень недовольный, добрел до Староневского проспекта, и тут удача вроде улыбнулась. Подкатил не просто извозчик, а знакомец. Глеб даже помнил, что его зовут Лукьяном.
Лукьян был «лихач» и только-только выехал на поиски хорошего ездока. Брал он дорого, но и возил скоро, а вид имел такой, что залюбуешься. У «лихачей» свято соблюдалась старинная мода – огромный кафтан «на фантах», то бишь с двумя сборками сзади, подбитый пенькой или ватой, чтобы мягче сиделось, и высоко подпоясанный дорогим кушаком, сверху – барашковая шапка особого вида. Такой герой, если посмотреть сзади, был сильно похож на не в меру задастую бабу.
Лукьянов же синий кафтан, кроме прочего, был отделан выпушками из дорогого лисьего меха, а шапка на «лихаче» сидела бобровая – на зависть товарищам.
– С ветерком не угодно ли, барин? – весело спросил Лукьян. – Куда прикажете?
– На Васильевский по Дворцовому, – решительно смирившись с денежной тратой, сказал Глеб. – Да поскорее.
– Поскорее – это по Тележной нужно, потом по Гончарной. На Невском теперь не протолкнешься, – заметил Лукьян.
– Так пока будешь выпутываться с Тележной на Гончарную, час пройдет, – строптиво возразил Глеб.
Он вроде и понимал, что ехать лучше улицами, идущими параллельно Староневскому, но уже считал минуты и секунды.
– Не пройдет, я задворками.
– Нет там задворков! Хороший крюк придется сделать…
Лукьян, водя пальцем по воздуху, попытался объяснить, что дорога будет на полтораста сажен длиннее, но в итоге – на пять минут короче. Глеб имел в голове карту Питера, даже с подробностями, и сразу доказал Лукьяну – на двести сажен, да еще четыре поворота, перед которыми нужно придерживать лошадь, так что трата времени неизбежна.
– Откуда четыре, откуда четыре?! – возмутился Лукьян, и Глеб сразу расписал ему диспозицию, добавив в заключение:
– Считать не умеешь!
Глеб был страшно доволен, что уел Лукьяна и доказал свою правоту, но такого ответа не ожидал:
– А коли я дурак, то и разговора нет!
С тем Лукьян и укатил, а Гусев остался один, на морозце, зато при своей правоте. Некоторое время его это радовало, но потом он достал часы и даже присвистнул – два часа пополудни! А он обещал, что приедет на службу до обеда. Потом, решив, что семь бед – один ответ, поспешил обратно к лавре, заметив, что туда подъезжают на извозчиках участники следующих похорон. Быстро и без ряды наняв «живейного» – уже не «ваньку», но еще не «лихача», – Глеб велел везти себя к «Панкину» – известнейшему в столице ресторану не хуже «Северной звезды», что стоит на углу Невского и Владимирского проспектов. Нужно было хоть чем-то утешить себя после похорон, грызни с кузенами и холода, а также отпраздновать моральную победу над Лукьяном. Для этого вполне бы подошла стерлядь в белом вине.
Ресторан был почтенный, с огромным залом и двухрядными бронзовыми люстрами. Метрдотель, едва взглянув на посетителя, оценил его душевное состояние и сразу провел Глеба к свободному столику в уголке, подальше от основной суеты и гомона.
– Не будете ли, сударь, возражать против соседа? – неожиданно поинтересовался метрдотель.