Невиртуальная реальность (сборник)

Он откинулся к стене и на крепко зажмуренных глазах выступили слезы. «Амалия, Амалия, кто сейчас играет с тобой? Кого ты зовешь папой?» Даже фотографию не дала ему Наташа, несмотря на решение суда.

Он собрался, вытащил сигареты и сказал рыжему:

– Я на улицу. Посмотрю, что там нового.

– Да кури здесь, Мушка потерпит, ты же еле ходишь.

– Ничего, курить это не мешает... Ладно, компромисс, останусь здесь, но курить не буду.

– Вот и чудесно, а я расскажу, как евреи выходили из Египта...

– Давай лучше помолимся, – и, не дожидаясь ответа, с непокрытой головой, прикрыв глаза грязной ладонью начал:

– Шма Исраэль, Адонай Элоейну...

Наступила тишина, тоненькая девушка с иссиня черными волосами подхватила: – Адонай Эха-ад.

Хор голосов подтвердил: – Амен.

Хасид встал и, достав из кармана черного халата маленькую книжку, начал:

– Псалом двадцать два. Песнь Давида.

Раскачиваясь, он запел. Он читал в полной тишине, и только Хая-Мушка тихонько возила лошадку, что-то ей рассказывая. Все внимательно смотрели на рыжего, кто-то шевелил губами.

– Мой Бог, мой Бог! Зачем ты меня оставил? Ты далек, чтобы избавить меня от моего надрывного вопля. Мой Бог! Я взываю к Тебе днем, но Ты не отвечаешь. И ночью я не смолкаю. Святой, Ты обитаешь среди гимнов, возносимых Тебе Израилем. На Тебя уповали наши отцы, полагались на Тебя, и Ты вызволял их. К Тебе взывали и спасались, на Тебя надеялись и не осрамились...

Максим прикрыл глаза. Пение рыжебородого убаюкивало его. В общем-то, это было не совсем пение, как и псалмы Давида – не совсем стихи. Собственно стихи начали складывать древние греки, которые захватили Израиль лет через 800 после Золотого Века еврейского государства, времени правления царя Давида и его сына, царя Соломона.

– ...Не отдаляйся от меня, ибо близка беда и некому мне помочь...

Макс открыл глаза, оглядывая в полумраке подземного перехода людей, внимательно слушавших о переживаниях человека, умершего 3000 лет назад.

Сидящая напротив него старуха в инвалидном кресле заснула. Максим с интересом посмотрел в ее лицо. Обтянутый морщинистой кожей череп сверху был покрыт жидкой седой шевелюрой. Она открыла беззубый рот и с шумом дышала. Губ практически не было. Вместо них розово-синие рубцы, очерчивающие провал.

– ...Ибо окружили меня псы, злобная толпа обступила меня, терзают мои руки и ноги, как львы. Пересчитать можно мои кости, они смотрят на меня и пожирают глазами. Делят между собой мои одежды, бросают жребий. И Ты Господь, не отдаляйся! Ты – моя сила. Поспеши мне на помощь! Избавь мою душу от меча. Вызволи из псовых лап. Спаси меня из пасти льва, и от рогов буйвола. Ты мне ответил! Возвещу Твое Имя моим братьям! При стечение народа буду прославлять Тебя. Благоговейте перед Ним, все семя Израиля!

Максим подумал, что вой сирены воздушной тревоги – прекрасная иллюстрация к этому псалму, и снова взглянул на старуху. Он не мог представить, что когда-то эта женщина была красивой, рожала детей, танцевала.

«Сколько же ей лет? – думал он – Никак не меньше девяноста».

Сидящая возле нее на полу молодая филиппинка поднялась и поправила плед, прикрывающий, несмотря на жару, ноги старухи.

«Забавно, – он невесело улыбнулся, представив, как женщина вздрагивает при звуках взрывов. – Она ведь тоже смерти боится...»

– ...Ибо не презрел и не отверг Он, – продолжал хасид, – зова обездоленного. Не скрыл Своего Лица от него...

Взгляд упал на ее руку. Казалось, что кость обернули желтой бумагой с коричневыми пятнами. Бумагу предварительно долго-долго мяли. Из-под задравшегося рукава виднелся конец татуировки. Максим близоруко прищурился. «2409» – разобрал он. Номер из концлагеря. Макс устыдился мысли о том, что она боится смерти, несмотря на то, что старухе в любом случае скоро туда.

«Сколько же перенес этот человек родившийся в начале 20 века в Румынии, Польше или России? – Он попытался представить. – Революции, войны и погромы, погромы, погромы...» На протяжении 3000 лет истории его народа люди уничтожали евреев с жестоким азартом любопытных детей, убивающих беззащитную кошку или птицу, потерявшую возможность летать. Больше всех преуспел, конечно, Гитлер, но и другие старались. Он вспомнил Богдана Хмельницкого и 60 000 убитых в его погромах. Подумал о том, как Сол Беллоу писал о евреях, которые пережили концлагеря и вернулись в Польшу для того, чтобы погибнуть от рук их бывших соседей, не желавших возвращать их дома и имущество.

«Да... Плата за избранность... Многие бы хотели отказаться и от того, и от другого. – Он почесал грязный нос. – Но тут уж никуда не денешься. Родился евреем – евреем и умрешь. Позабыть не дадут. Сколько бы полумесяцев и крестов не нацепи. Наверное, лучшее доказательство существования Бога – это то, что мой народ до сих пор жив. Несмотря ни на что... Даже свою страну имеем. Маленькую, правда». Взгляд снова упал на запястье старухи. Молодая азиатка хлопотала вокруг спящей женщины.

– ...Вспомнят и вернутся к Господу со всех краев земли, и склонятся перед Ним все семьи народов. Ибо Господу – царство, и Он властвует над народами. Насытятся и склонятся перед Ним все тучные на земле. Склонятся перед Ним все сходящие в прах. Но души их Он не оживит...

Старуха всхрапнула и проснулась. Она пристально смотрела на Максима водянистыми глазами, и он поежился от ее взгляда. Потом не выдержал и отвернулся. «Хорошо, согласен, я не прав...» – Макс подумал, что несчастья, которые обрушились на его голову, – ничто, по сравнению с тем, что, скорее всего пережила эта женщина за последние 90 лет. «Но кто может сравнивать страдания двух разных людей? Тем более в разное время? Может, мне нужно подойти к ней, обнять эту бабушку и сказать ей что-то хорошее?» Он отказался от этого намерения при мысли, что старуха может испугаться, да и филиппинка, скорее всего, оттолкнет его, вереща что-то на своем птичьем языке. О преданности этих азиатских сиделок ходили легенды. «Ладно. Хватит с нас экстремальных ситуаций. Все и так на взводе».

– ...Через тех, кто будет служить Ему, расскажут о Господе в поколениях. Придут и расскажут о Его справедливости. Рожденному народу о том, что Он сделал.

Хасид замолчал.

В наступившей тишине раздался отчетливый шепот девочки.

– Все хорошо, Тугрик. Злой волшебник убежал, не бойся. – Она погладила лошадь пальцем, между пластмассовыми ушами.

– Еще. – Попросил кто-то. Хасид не отвечал. С закрытыми глазами он молча продолжал раскачиваться. Затем снова нараспев начал псалом.

– Песнь Давида... (Хасид, естественно, читал в оригинале, на иврите. Приведенный здесь текст взят из книги «Теилим», перевод псалмов, написанных царем Давидом, Александра Каца.)

Макс умилился подобному единению. Еще в армии он убедился в том, что нет в окопах атеистов. Групповая терапия.

Тихонько он побрел к выходу, доставая сигарету.

18

Наверху было тихо. Постоянно гудящая сирена уже не воспринималась как посторонний звук, стрекотание вертолетов – тоже. Где-то коротко взвыл сиреной амбуланс.

Максим зажал под мышкой швабру и полез в карман за зажигалкой. Полупарализованная нога подвернулась и он рухнул, ломая сигарету.

Не успев подставить застрявшую в кармане руку, он упал на асфальт, разбив бровь об угол бордюра.

Было больно, но лежать удобно, лицо в углу, между бровкой и дорогой. Макс вытер кровь. «Так бы и лежать, пока не сдохну. Как все паскудно. Еще эти ракеты... Перебор, уважаемый Бог, перебор». Он не помнил, когда ему было так плохо. Даже потеряв зрение в первый раз, борясь с безумным ужасом, он знал, что ему делать, второй раз было намного легче, а теперь? Молиться, чтобы рядом не упала ракета? А толку? Уже падала, и что с того? И что изменится завтра? Он попытался шевельнуть больной ногой.

«Инвалид хренов. Ненавижу».

Максим тихонько заскулил.

19

– Дяденька, дяденька!!

Голос был тонким, девичьим. Максим повернул голову и увидел перед носом красные туфельки.

– Вы ранены, вам плохо?

Макс крепко сжал зубы, глубоко вдохнул-выдохнул и сел.

– Нет, что ты... Просто отдохнуть прилег.