Казнь египетская

– Вот это тебе более подходит, чем яд, – сказала бедуинка и протянула пузырек с желтоватой жидкостью. Ее руки, дряблые и черные, освещенные яркими лучами солнца, походили на лапы какой-то птицы. – Его дал мне для тебя Агама, это душистое масло, чтобы умастить твое тело. Не отказывайся. Духи и наряды – вернейшее твое оружие.

Ио вздохнула и принялась поправлять свою прическу. Банизит принесла ей миску с водой. Ахеянка улыбнулась, умастила свое гибкое тело маслом, и в первый раз под влиянием его ласкающей нежности она почувствовала себя хоть немного счастливее. Она была почти готова, как Банизит бросилась к ее ногам:

– О чужестранка, попроси того, кто найдет тебя прекрасной, купить и меня тоже. Я буду твоей рабой! Я знаю, что Агама продаст меня какому-нибудь ремесленнику за несколько бронзовых колец и меня заставят целые дни тереть муку между камнями! О Ио! Я была тебе так покорна, так терпелива с тех пор, как мы покинули Мемфис. Не откажи мне. Сжалься хотя бы ради твоей матери…

Появление Агамы прервало ее мольбы.

Он подошел к Ио и предложил ей руку, чтобы проводить наверх, но она с отвращением от него отвернулась, легко взобралась по лесенке и принялась поправлять свой длинный шерстяной пеплум, окрашенный в нежный зеленый цвет; ветер облепил его вокруг ее полного, молодого, удивительно стройного тела.

– Хвала тебе, прелестный зеленый кузнечик! – воскликнул финикиец, скользя самодовольным взглядом купца по ее нежным формам. – Ты выйдешь в такой части города, где твоя прозрачная туника привлечет благосклонные взгляды. Клянусь Астартой, там, где женщины носят только белое, твои варварские одежды удивят фиванцев. Их красноватая кожа никуда не годится в сравнении с твоей.

Он дотронулся до руки Ио, обнаженной благодаря разрезу на правом плече. Рука эта, с детства подставляемая под палящие лучи солнца, не имела той удивительной белизны, как левая, скрытая под одеждой. Она приняла дивный оттенок слоновой кости. Ахеянка с ненавистью посмотрела на своего властелина и с презрительной гримаской отодвинула локоть.

Единственное облачко, омрачавшее счастье пирата, – это суровый характер Ио.

Первое время отчаяние девушки было ужасно. Много раз пыталась она броситься в воду. Наконец догадались надеть на нее цепи. Теперь отчаяние прошло, но оно сменилось угрюмой холодностью. Целые дни она мрачно молчала. Купец знал, что всякий предпочтет веселую и ручную птичку красивой, но угрюмой до свирепости невольнице, и боялся получить меньше, чем ожидал.

Девушка печально стояла на заднем мостике, и ее затуманенный взор с тревогой вглядывался в синеющие цепи гор, которые с двух сторон окружили неровную долину.

Она думала о своем далеком острове, о дивной игре яркого солнца в прозрачных морских волнах – и мрачная неподвижность этих гор ее ужасала. Ничего кругом, кроме реки, а потом сейчас же песок и холмы. Но холмы не такие зеленые и улыбающиеся, как на ее милой родине, где обработанные поля замыкались густым бесконечным лесом. Нет, здесь ничего этого не было, кроме крутых известковых хребтов, диких и пустынных, сожженных палящими лучами египетского солнца.

Она давно уже поклялась скрыть свое горе, замкнуться в своей гордости и на все отвечать презрением, но теперь отчаяние сжало горло, и женщина, почти еще ребенок, сказалась в ней. Она горько заплакала… Чтобы ободрить ее, Агама улыбнулся. Его могучая и хитрая голова, украшенная красной повязкой, которая прикреплялась с помощью золотой тесьмы к развевающейся бороде, красиво выделялась на четырехугольниках белеющего паруса.

Он простер руки вдаль и, указывая на горизонт, с восторгом воскликнул:

– Взгляни, дитя, вот Фивы стовратные, огромные Фивы. Поклонись им. Все города мира родились вчера и умрут завтра. Этот же существует тысячи лет. И боги обещали ему бессмертие. Я видел Вавилон, я видел Халдею, но египетские Фивы в тысячу раз лучше!

Между тем долина начинала мало-помалу расширяться, исчезла цепь арабских гор, и на горизонте показалось поразительное произведение архитектуры – пилоны, скорее похожие на массивы огромных гор, чем на произведение рук человеческих.

Храмы развертывали целые анфилады своих колонн. Те сначала казались ничтожными рядом с чудовищными пилонами, но мало-помалу размеры их вырисовывались более отчетливо. Столетние сикоморы и роскошные пальмы казались простыми кустарниками и былинками. Там и тут виднелись обелиски, пирамидальные верхушки которых, вылитые из чистого золота, сияли над городом.

Сидящие или стоящие, застывшие в своей абсолютной неподвижности, обелиски эти поражали своим гигантским размером и пропорциональностью линий. Ио в испуге закрыла глаза, колени ее дрожали. Грустная мысль быть проданной этим чудовищам поражала ее. Казалось, сердце перестало биться. И, протянув руки, чтобы оттолкнуть от себя страшное видение, она испустила крик ужаса.

Еще несколько минут, и между гранитными храмами можно было различить уже и другие строения. Все они были выкрашены в яркие цвета.

– Вот и дворцы, – почтительно произнес купец. – О Ио, ты будешь жить в этих пышных дворцах, потому что только принц может заплатить сумму, которую я хочу получить. Клянусь, да защитит меня Мелькарт, я делаю это не из жадности, нет, дитя мое, но из желания тебе же добра.

– Если я тебе так дорога, как ты говоришь, – прошептала девушка, – то проводи меня на родину, возврати дорогому отцу и несчастной матери.

– Ты еще жалеешь свой город, похожий на какое-то жалкое местечко! А я-то положил столько труда, чтобы показать тебе богатейший город мира!

– Да, чтобы продать меня здесь, как скотину, тогда как в родном Аргосе я была свободна! Знай же: в моих жилах течет благородная кровь!

– Что же делать – такова торговля, – сказал решительно финикиец.

Тогда Ио разразилась упреками:

– Презренный похититель, безжалостный потомок пиратов! Я решилась просить тебя об этом, так как все же ты имеешь человеческий облик! Теперь же я тебя презираю!..

Между тем галера медленно подвигалась вперед.

Уже масса храмов начала постепенно раздвигаться, между ними виднелись дворцы, возвышавшиеся над бесконечными анфиладами стен. Бесконечные купола казались огромными муравейниками из-за тысячи голубей, покрывавших Фивы пестрым ковром.

До них внезапно донесся шум огромного города: крики ослов, стук колесниц, удары молотов о наковальни…

Вот и набережная, усеянная пестрой толпой.

Здесь Нил затянут густой сетью судов. Приходилось сложить паруса. Гребцы нашей галеры ловко маневрировали, успевая перебрасываться шутками и проклятиями с соседним экипажем.

Чужеземная одежда Ио, ее рыжие волосы и ослепительная белизна привлекли всеобщее внимание.

– Откуда ты ее везешь? Она твоя рабыня? Сколько ты за нее просишь? – кричали финикийцу с берега.

В первый раз ахеянка сделалась предметом всеобщего любопытства. В Мемфисе и Дельте Ио решительно отказывалась выходить из каюты. Она поспешила закутать голову в свой пеплум, но господин ее энергично воспротивился этому.

Пришлось опустить глаза и побороть свое отчаяние. Она готова была сейчас же броситься в сверкающие волны реки, чтобы умереть. Сильный толчок вырвал ее из этого мрачного отчаяния: галера достигла берега и становилась на якорь.

Агама взял за руку свою пленницу, и они поднялись по гранитной лестнице. Наверху они очутились среди целой толпы грузчиков, навязчиво предлагавших свои услуги. Их покрытые потом бронзовые тела лоснились на солнце.

– Посторонитесь! – крикнул Агама. – Я не нуждаюсь в ваших услугах, чтобы выгрузить мою добычу. Она состоит из ляпис-лазури и пурпура. Есть еще у меня только одна рабыня. Клянусь вам, что она невинна! Вот она, взгляните!

Все это он кричал как можно громче, чтобы привлечь побольше любопытных.

Несколько прохожих образовали около них небольшую группу.

– Идите-ка сюда, – кричали одни, – здесь продают женщину-дикарку!

– Да это финикиец! У него, верно, есть и пурпур, и ляпис-лазурь.

– Клянусь Амоном, – кричали другие, – девочка молода, да только рыжая!

Целые каскады заплетенных и напудренных голубой пудрой волос обрамляли смуглые бритые щеки фиванцев. Все были одеты в белые рубахи, которые спускались до самых ног, оставляя открытыми сандалии из папируса с заостренными носками.

Ио, бледная, охваченная невольной дрожью, вперила свой блуждающий взор в пространство. Она не видела больше ничего.

Агама испытующим взором рассматривал толпу, ища достойного покупателя, готовый сызнова начать свою болтовню.

По площади то и дело сновали по всем направлениям колесницы. Две лошади, покрытые яркими разноцветными попонами, с удивительной легкостью тащили низенький ящик из позолоченного дерева.

Войска возвращались с маневров.

По сверкающим каскам и латам легко можно было отличить офицеров. Благодаря быстрой езде их юбки из муслина развевались.

Трое из них остановились на набережной, им нужно было переехать реку. Пока ставили лошадей на плоты, офицеры вмешались в толпу, которая образовала вокруг Агамы и его пленницы тесный круг. Хитрый купец понял, что настал момент действовать. Он отвесил новоприбывшим такой низкий поклон, что его руки коснулись колен, и громовым голосом начал свою речь:

– Благородные фиванцы, я только что вернулся из далекого плавания, чтобы узреть великого фараона Аменофиса Четвертого. Когда я был здесь последний раз, отец его, великий фараон Аменофис Третий, был еще жив. Он же и послал меня на край зеленого моря и поручил привезти самую прекрасную девушку-дикарку. О потомки Горуса, всмотритесь в удивительную, странную красоту этой девушки. Ее родина – далекий остров, она единственная дочь могущественного царя. Но не думайте, что я отнял ее у отца и насильно привез к вам. О нет, ее жалобы никогда не утомят ушей ее повелителя. Она здесь по собственной воле.

Голос Агамы пробудил Ио из ее мучительной задумчивости. Она только сейчас заметила, что сотни взоров обращены к ней. Она снова закрыла свое лицо и повернулась спиной к толпе.