Крестоносцы: Полная история

Во всяком случае, такова была моя цель. Разумеется, я прекрасно знаю о существовании массы превосходных исследований Крестовых походов, изданных за последние годы, и глубоко признателен их авторам. Вероятно, самым впечатляющим из всех, несмотря на свой возраст, остается блестящий трехтомный труд сэра Стивена Рансимена «История Крестовых походов» (A History of the Crusades, 1951–1954), но и сравнительно недавно англоязычным читателям посчастливилось познакомиться с замечательными книгами. Это «Священные войны: новая история Крестовых походов» (God's War: A New History of the Crusades, 2006) Кристофера Тайермана, «Крестоносцы: война за Святую землю» (The Crusades: The War of the Holy Land, 2010) Томаса Асбриджа, «Воины Христовы: современная история Крестовых походов» (Holy Warriors: A Modern History of the Crusades, 2010) Джонатана Филлипса, «В погоне за раем: исламская история Крестовых походов» (The Race for Paradise: An Islamic History of the Crusades, 2014) Пола Кобба, а также третье издание книги покинувшего нас великого Джонатана Райли-Смита «Крестовые походы: история» (The Crusades: A History, 2014). Все они представляют собой превосходные путеводители по истории эпохи, и, хотя по ходу повествования я ограничился цитированием только основных источников, эти труды, наряду с сотнями книг и статей как общей, так и специальной направленности, написанных другими авторами, всегда были у меня под рукой. Если бы не усилия поколений историков Крестовых походов, эта книга просто не смогла бы появиться на свет.

Она состоит из трех частей. Первая посвящена периоду, когда зародились многие направления мысли, виды деятельности и роды военного искусства, которые с 1060-х годов и далее способствовали становлению движения крестоносцев. Повествование здесь построено вокруг поразительной истории Первого крестового похода и достигает кульминации в момент взятия Иерусалима в июле 1099 года.

Вторая часть книги подхватывает нить повествования несколькими годами позже, в начале XII столетия. В ней мы проследим рост и развитие государств крестоносцев в Сирии и Палестине, понаблюдаем за войнами христианских королей с исламскими государствами Испании (Реконкистой) и увидим, как крестоносное движение распространилось на новый плацдарм на берегах Балтийского моря. В этой части книги изложение привязано к двум переломным моментам: потере Эдессы в 1144 году – причине Второго крестового похода и взятию Иерусалима Саладином в 1187 году, следствием чего стал Третий.

Заключительная часть книги, описывающая события первой половины XIII столетия, посвящена отчаянным попыткам западного христианского мира вернуть себе Иерусалим, вслед за чем последовал закат государств крестоносцев на Востоке, вызванный укреплением империй мамлюков и монголов. Здесь же рассказывается о резком усилении и политизации идеологии и институтов крестоносного движения в период папства Иннокентия III и позже, вследствие чего внимание крестоносцев обратилось на новых врагов: реальных и воображаемых, внутри церкви и вне ее. Чтобы исполнить обещание представить возможно более широкую и полную историческую картину, я завершаю «Крестоносцев» не 1291 годом, когда Иерусалимское королевство пало окончательно, но 1492 годом, когда завершилась Реконкиста, а энергия движения крестоносцев обратилась на Запад, на Новый Свет. Краткий эпилог посвящен памяти о Крестовых походах и метаморфозам, которые она претерпевала в веках вплоть до настоящего времени.

Каждую главу книги можно рассматривать в качестве самостоятельного исследования, чем они, по сути, и являются. Я надеюсь, что, прочитав историю, которая будет рассказана далее, неискушенный читатель захочет глубже погрузиться в изучение Крестовых походов, а искушенный по достоинству оценит мой подход к материалу. Как и всегда, я надеюсь, что мне удалось написать книгу не только поучительную, но и увлекательную. Ведь, как сказал некогда сэр Стивен Рансимен, «романтическая история Крестовых походов – это эпос, написанный кровью»[2 - Runciman, Steven, 'The Decline of the Crusading Ideal' в The Sewanee Review 79 (1971), с. 513.].

Такой она была, такой и остается. Давайте же начнем.

    Дэн Джонс
    Стейнс-апон-Темз
    Весна 2019 года

Часть I

Испытание судом Божиим

Глава 1

Граф и имам

Он видел в том для себя двойную пользу, а именно пользу для души и для тела…

Граф Рожер Сицилийский поднял ногу и шумно испустил ветры. «Христом Богом клянусь, – воскликнул он, – этот звук лучше, чем все ваши речи!»[2 - Пер. М. А. Заборова.][3 - Richards, D. S. (ред.), The Chronicle of Ibn al-Athir for the Crusading Period from al-Kamil fi'l Ta'rikh (Aldershot, 2006), том. I, с. 13.] Его советники, пристыженные и немного озадаченные, замерли. Вышеупомянутому графу, до костей просоленному морскими ветрами военных кампаний в южной Италии и на островах центрального Средиземноморья, было чуть меньше пятидесяти. В молодости он удостоился от одного льстеца следующей характеристики: «Прекраснейший юноша, высокого роста, изящного телосложения, весьма красноречивый, хитроумный, предусмотрительный в улаживании требующих решения дел, приветливый и приятный всем»[3 - Пер. И. В. Дьяконова.][4 - Wolf, Kenneth Baxter (пер. на англ.), The Deeds of Count Roger of Calabria and Sicily and of his Brother Duke Robert Guiscard: by Geoffrey Malaterra (Ann Arbor, Michigan, 2005), с. 66–7.]. К зрелым годам граф несколько огрубел и уже не считал нужным распинаться перед недоумками.

План, предложенный его советниками, казался вполне разумным, какими часто кажутся планы придворных, пока раздражительный господин не оставит от них мокрого места. За морем недалеко от Сицилии, примерно в 120 километрах, лежали остатки страны, которую в античные времена называли Карфагеном, позже – римской провинцией Африка, а теперь, в конце XI века, именовали Ифрикией[4 - Сегодня эту местность называют Восточным Магрибом: это примерно та часть морского побережья Северной Африки, на которой находятся северо-восточный Алжир, Тунис и северо-западные области Ливии.]. Ее города – в том числе столица Махдия (Аль-Махдийя), расположенная прямо на побережье, и Кайруан (Кайрван), лежащий чуть дальше вглубь материка и славившийся своей мечетью и школой, которую на протяжении многих поколений посещали величайшие философы и ученые-натуралисты Северной Африки, – управлялись слабеющей династией Зиридов, берберских мусульман. Пространство за стенами городов находилось во власти разномастных племен арабов-бедуинов, которые с подачи египетских властей пытались вытеснить Зиридов. Политическая стабильность дышала на ладан. Тут тебе и теплые плодородные земли, и процветающие портовые города. Добыча сама идет в руки – так думали советники Рожера, а потому они и рекомендовали своенравному повелителю принять предложение родственника, которого в одном из источников называют просто «Балдуином»[5 - Ibn al-Athir, том. I, с. 13.].

Этот Балдуин собрал огромную армию христиан и раздумывал, какие бы такие не обращенные в истинную веру земли завоевать. Он просил у Рожера разрешения высадиться на Сицилии и использовать остров в качестве плацдарма для вторжения в Ифрикию. «Я стану вашим соседом!» – восклицал он радостно, как будто это была благая весть. Но Рожер Сицилийский не ощущал в себе добрососедского настроя. Несомненно, Ифрикией правят последователи разнообразных течений ислама, сказал он, но так уж вышло, что сицилийцы обещали этим иноверцам соблюдать соглашения, обеспечивающие мир и активный товарообмен на рынках и в портах острова. Последнее, чего он хотел бы, разглагольствовал Рожер перед приближенными, так это чтобы кузен, злоупотребляя его гостеприимством, опрометчиво развязал войну, которая, увенчавшись победой, повредит сицилийской торговле, а окончившись провалом, дорого обойдется графу, вынужденному оказывать родичу военную поддержку.

Какой бы уязвимой ни была Ифрикия, если кто-то этим и воспользуется, так только сам Рожер. Два с половиной десятилетия – почти всю сознательную жизнь – он укреплял свою власть в регионе, и, если бы сейчас рискнул всем, поддержав безрассудный план родича, который ни капли пота не проронил на землю Сицилии, все его многолетние усилия пошли бы прахом.

Если этот Балдуин так жаждет воевать с мусульманами, сказал Рожер, ему придется подыскать для этого какую-нибудь другую часть Средиземноморья. Граф лично может назвать массу мест, которые были бы предпочтительней окрестностей Сицилии. Он приказал привести гонца Балдуина и проинформировал того о своем решении. Если твой хозяин настроен серьезно, сказал он, тогда «лучше всего вам захватить Иерусалим»[5 - Пер. М. А. Заборова.][6 - Там же.].

С этого все и началось.

Рожер, граф Сицилии, был образцовым для Европы XI века примером человека, который всего добился сам. Он родился около 1040 года и был младшим из двенадцати сыновей мелкого нормандского барона по имени Танкред де Готвиль. Учитывая тогдашние правила наследования, даже второму сыну предстояло всю жизнь провести в погоне за удачей без особой надежды на наследство. Иметь одиннадцать старших братьев по тем временам – настоящая катастрофа. Однако к концу века нормандцы принялись огнем и мечом прокладывать себе путь по Западной Европе. В 1066 году они завоевали саксонскую Англию; примерно в то же время их внимание обратилось на южную Италию. В самой Нормандии возможностей для младших сыновей было не густо, но перед тем, кто оказывался не прочь сорваться с места, открывалась масса перспектив. Итак, юный Рожер покинул родину, то есть северо-запад нынешней Франции, и отправился в земли, которые уже привлекли немало его родственников и земляков: это были богатые, но нестабильные регионы южной Италии – Калабрия и Апулия, мысок и каблук итальянского сапога.

Принадлежность этих изобилующих ресурсами земель оспаривалась, и здесь амбициозный молодой человек, одержимый политикой и войной, вполне мог выбиться в люди. Нормандцы из клана Готвилей уже сделали себе имя, сражаясь против соперничающих держав региона – главным образом, против византийских греков и римских пап, относившихся к нормандцам с подозрением и едва ли не со страхом. Наибольшего успеха удалось добиться братьям Рожера – Вильгельму Железнорукому, Дрого и исключительно одаренному Роберту Гвискару (на старофранцузском guischart означает «хитрый» или «коварный»). К приезду Рожера двое первых уже пребывали в лучшем из миров, а Роберт Гвискар заявлял права на титул «графа Апулии и Калабрии». Но приключений там хватало на всех. Семейка покоряла народы южной Италии, отрезая носы, отрубая руки и ноги и выкалывая глаза[7 - О жестокости нормандцев: Loud, G. A. The Age of Robert Guiscard: Southern Italy and the Norman Conquest (Harlow, 2000), с. 114.]. В нормандских легендах утверждается, что родословная Готвилей восходит к скандинавскому вождю Роллону, который обратился в христианство в основном ради того, чтобы подданные подчинялись ему, в какого бы бога ни веровали[8 - Об этом говорится, например, в History of the Normans/Dudo of St Quentin Эрика Кристиансена (пер.), (Woodbridge, 1998), с. 30. Роллон стал первым герцогом Нормандии и графом Руана, получив фьеф от франкского короля Карла Простоватого в 911 г.]. Ни Рожер, ни Роберт никогда не теряли вкуса к принятому у викингов старому доброму способу убеждения при помощи меча.

Нормандцы славились необузданной жестокостью, и в немалой степени благодаря такой репутации их вторжение в южную Италию одобряли не все. По мнению одного высокопоставленного церковного деятеля тех времен, нормандцы были «самым вонючим мусором в мире… сыны греха, тираны, вышедшие из черни»[9 - Бенцо, епископ Альбы; написано ок. 1090 г., процитировано там же.]. Но с середины века и далее папство стало придерживаться иной точки зрения: один за другим папы смягчали свой враждебный настрой и все чаще готовы были видеть в нормандцах неотесанных, но потенциально полезных союзников, которые могли бы помочь Риму продвигать свою повестку. Отчасти папство пришло к такому выводу под давлением: в 1053 году нормандцы разгромили папскую армию на поле боя и взяли в плен папу Льва IX, предшественника Николая. Как бы то ни было, в 1059 году папа римский Николай II все-таки отдал Калабрию и Апулию семье Готвилей и позволил их войскам выступать на поле боя под папским штандартом[6 - Через несколько лет папский штандарт послали еще одному нормандскому правителю: Вильгельм Бастард, герцог Нормандии, развернул его перед своей армией, когда в 1066 году вторгся в Англию.]. Такую честь он оказал Роберту Гвискару в обмен на четырех верблюдов. И это было не просто признанием сложившегося положения дел. Папа мечтал, что однажды какой-нибудь из нормандских кланов сможет «с Божьей и святого Петра помощью» завоевать Сицилию и править ею: обширный остров треугольной формы, расположенный по другую сторону Мессинского пролива, с IX века находился под властью арабов[10 - Hubert Houben, Roger II of Sicily: A Ruler between East and West (Cambridge, 2002), с. 10.]. Это стало бы серьезным шагом к реализации амбиций римских пап, мечтавших подчинить своей церкви всю южную Италию[11 - Alex Metcalfe, The Muslims of Medieval Italy (Edinburgh, 2009), с. 88.]. Если бы нормандцы смогли это устроить, рассуждали папы, то все бесчинства, которые десятилетиями творили на материке головорезы-северяне, оказались бы оправданы.

Рожеру и его брату Роберту Гвискару идея завоевать Сицилию очень нравилась, хотя и не совсем по тем же причинам, что папе римскому. Умилостивить Господа вполне можно было никуда не отправляясь, а учреждая и поддерживая монашеские общины, славя Христа и соблюдая дни поминовения святых. Но отправлять войска покорять остров площадью 2590 квадратных километров, длина прибрежной линии которого составляет почти 1500 километров, а в центре высятся настоящие вулканы – такое богоугодное деяние требовало более весомых и прозаических обоснований.

К счастью, Сицилия предоставляла их в избытке: влажный климат зимой и жаркий летом, плодородные земли, чуть ли не лучшие в Средиземноморье, колоссальные урожаи зерна, которое выращивали здесь методами, значительно усовершенствованными под властью мусульманских эмиров. На острове росли лимоны, финики, рис и сахарный тростник. Сицилийские ремесленники производили хлопок и папирус. Спокойные морские воды не давали рыбакам сидеть без дела. Паломники из мусульманской южной Испании, совершая хадж в Мекку, останавливались здесь отдохнуть. В прибрежных городах, в том числе в Палермо, Сиракузах, Каталане, Мессине и Агридженто, пересекались основные торговые пути центрального Средиземноморья; здесь купцы Ближнего Востока и Северо-Восточной Африки могли вести дела с торговцами, прибывшими из Центральной и Западной Европы. Наконец, местное население, состоявшее из мусульман – арабов и берберов, а также из христиан греческой православной церкви и евреев, можно было активно облагать налогами, что уже доказали эмиры, которые, следуя исламскому обычаю, взимали с не желающих обращаться в ислам жителей специальную подать «джизья».

Учитывая все это, хвалебные гимны во славу завоевания Сицилии, которые папа пел Рожеру и Роберту Гвискару, в 1059 году возымели действие. Как писал сицилийский монах-летописец Гоффредо Малатерра,

…изысканнейший юноша, граф Калабрии Рожер… слыша о неверной Сицилии… был охвачен страстным желанием завладеть ею, видя в том для себя двойную пользу, а именно пользу для души и для тела, если он вернет к почитанию Бога землю, преданную идолопоклонству[12 - Wolf, The Deeds of Count Roger of Calabria, с. 85–6. Перевод на русский язык: Готфрид Малатерра. О деяниях Рожера, графа Калабрии и Сицилии, и его брата, герцога Роберта Гвискара // Хроники Сицилийского королевства / Пер. с лат. И. В. Дьяконова. – М.: Русская панорама, 2021.].

Деньги и вечная слава – двух этих немеркнущих соблазнов оказалось более чем достаточно, чтобы в начале 1060-х годов выманить Рожера и Роберта Гвискара за Мессинский пролив и заставить их совершить серию нападений на остров. Завоевание Сицилии далось братьям-нормандцам нелегко, но они бросили на это все силы, устраивая морские блокады и посылая на остров солдат, которые были малы числом, однако отлично подкованы в нормандском стиле ведения боевых действий, предполагавшем использование легких доспехов и тяжелой конницы, огромных деревянных щитов и осадных башен, – и противостоять им оказалось очень трудно. Нормандцы обращали в свою пользу распри местных мусульман, которые раньше даже брали на службу наемников-христиан с материковой Италии, а в попытках удовлетворить свои политические амбиции готовы были действовать совместно с нормандскими армиями[13 - Metcalfe, The Muslims of Medieval Italy, с. 93–5.]. Нормандцы прибегали к простым, но эффективным мерам психологического воздействия: насиловали жен врагов, а о своих победах оповещали, рассылая почтовых голубей, вымоченных в крови. В итоге в 1072 году, после пятимесячной осады, Палермо пал. К середине 1080-х годов нормандцы захватили уже бо?льшую часть острова. Неисправимый авантюрист Роберт Гвискар в поисках новых приключений отправился воевать с Византийской империей, насаждая нормандское владычество в Далмации, Македонии и Фессалии, а младшего брата Рожера оставил править Сицилией.

К 1091 году завоевание острова было завершено, и Рожер наслаждался положением одного из самых почитаемых христианских владык Европы: его дочерям поступали брачные предложения от королей Франции, Германии и Венгрии, он основывал на Сицилии церковные епархии, обязанные подчиняться римским папам, а не патриархам Восточной православной церкви, и властвовал над населением – таким же пестрым в смысле вероисповеданий и культур, как и прежде. Рожер строил и содержал церкви и монастыри, демонстрируя благочестие, традиционное для правителя той эпохи, особенно такого, у которого руки по локоть в крови. Мечеть в Палермо, которая изначально строилась как византийская базилика, опять перекрестили – на этот раз в церковь, соблюдающую латинский обряд. Рассказывают, что в ряде случаев Рожеру даже удавалось заставить побежденных мусульманских правителей принять христианство[14 - Wolf, The Deeds of Count Roger of Calabria, с. 181.]. Бремя джизьи переложили на мусульман: теперь они, а не христиане должны были платить пошлину (ценз, или трибутум) за право оставаться иноверцами[15 - Metcalfe, The Muslims of Medieval Italy, с. 106.]. Евреи по-прежнему платили талью. Но Рожер и в мыслях не имел устраивать на Сицилии теократию. Более того, посещавшие остров церковники с севера Европы укоризненно цокали языками, когда узнавали, что Рожер не только набирал в свою армию мусульман, но (по их словам) категорически не давал обращать этих солдат в христианство[16 - Houben, Roger II of Sicily, с. 18–19.]. К тому же сам граф, презентуя себя подданным, чаще выступал прагматиком, чем догматиком. Медные монеты трифолларо, предназначенные для использования его христианскими подданными, изображали Рожера в облике славного рыцаря верхом на коне и со святым копьем в руке; на монетах латынью было написано его имя: граф Рожер (ROQERIVS COMES)[17 - См. экспонаты, хранящиеся в Кембридже (Англия) в музее Фицуильяма. Это можно сделать онлайн: http://classic.fitzmuseum.cam.ac.uk/gallery/normans/chapters/Normans_3_2.htm]. Но на каждом золотом тари – монете, предназначенной для его мусульманских подданных, – красовалась надпись на арабском: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его». На других таких же монетах Рожера, а также в его указах, написанных на арабском, его называли имамом, маликом и султаном – владыкой, государем и королем[18 - Houben, Roger II of Sicily, с. 23.].

Так что же мы можем вынести из удивительной истории Рожера, отказавшегося приумножить свои завоевания, поддержав вторжение в Ифрикию? Эта история дошла до нас в пересказе ученого по имени Ибн аль-Асир. Он жил и умер в Мосуле (сегодня это Ирак) между 1160 и 1233 годами. Его важнейший труд – поучительная хроника на сотни тысяч слов, самоуверенно названная: «Полный свод всеобщей истории».

Ибн аль-Асир был серьезным ученым с широким и часто очень проницательным взглядом на события. Он писал об истории мира, начиная с его сотворения и вплоть до политических и военных противоборств вокруг и внутри исламских государств. Учитывая, какой век выпал Ибн аль-Асиру, неудивительно, что крестоносцы и их мотивы вызывали у него большой интерес: он посвятил немало раздумий истокам священных войн, которые в годы его жизни полыхали в Средиземноморье. Его решение возложить ответственность на Рожера Сицилийского (которого он описывает как грубого, зловонного и циничного – архетип барона-крестоносца) заслуживает внимания, хотя вряд ли стоит принимать оценку Ибн аль-Асира на веру[7 - Интересно, что о демонстративном испускании газов упоминает не только Ибн аль-Асир. Гоффредо Малатерра задокументировал случай, имевший место во время осады нормандцами Палермо в 1064 году, в процессе которой армии досаждали тарантулы. Малатерра пишет: «…всех, кого он ужалит, наполняет обильными и ядовитыми газами; люди так сильно страдают, что никоим образом не могут сдерживать эти газы, которые непристойно и с шумом вырываются через задний проход».(Перевод на русский: Готфрид Малатерра. О деяниях Рожера, графа Калабрии и Сицилии, и его брата, герцога Роберта Гвискара // Хроники Сицилийского королевства / Пер. с лат. И. В. Дьяконова. – М.: Русская панорама, 2021.)].

Под «Балдуином», вероятно, имелся в виду Балдуин I, будущий король Иерусалимский, но убедительных подтверждений этому нет.

Возможно, Ибн аль-Асир в своем описании объединил имевшиеся у него сведения об истоках Крестовых походов в Святую землю с некой историей местного происхождения. Согласно хронисту Малатерре, в 1087 году на берегах Ифрикии высадилось войско, собранное купцами Пизы, «которые отправились торговать в Африку и претерпели там множество обид»[19 - Wolf, The Deeds of Count Roger of Calabria, с. 179.]. Малатерра, который изъясняется далеко не так витиевато и цветисто, как Ибн аль-Асир, пишет, что пизанцы предложили Рожеру в награду корону Ифрикии, если он поможет им взять Махдию. Рожер от предложения отказался, сославшись на то, что буквально только что обещал местным правителям свою дружбу. Об Иерусалиме он не упоминал. Согласно Малатерре, пизанцы сами заключили с властителем из династии Зиридов сделку и согласились оставить Махдию в покое в обмен на крупную денежную выплату.

Но и это еще не все. Повествуя о графе Рожере и Ифрикии, Ибн аль-Асир помещает свой рассказ в широкий контекст событий в Средиземноморье. Он пишет, что примерно в то же время, когда нормандцы захватили Сицилию и угрожали Ифрикии, они также «взяли город Толедо и другие города в Испании… Как вы увидите, позже они захватили и другие ее части»[20 - Ibn al-Athir, том. I, с. 13.]. Действительно, именно так «они» и сделали. В десятилетия, предшествовавшие Первому крестовому походу, столкновения соперничавших правителей, исповедовавших разные религии, – в Испании, в Северной Африке, на островах Средиземноморья и далее везде – стали совершенно обычным делом.

Это были еще не религиозные войны в прямом смысле слова: вера служила здесь второстепенным мотивом, уступая в важности коммерческим и геополитическим интересам[21 - То же соображение в специфически сицилийском контексте: Metcalfe, The Muslims of Medieval Italy, с. 88.]. Но это были войны между религиозными людьми, а их последствия сказывались на протяжении поколений, так что можно считать, что происходившее во времена аль-Асира лежало в основе интересующих нас событий. Слияние войн за территорию и войн между представителями разных религий, ставившими своей целью утверждение духовного превосходства, положит начало противостоянию, которое продлится двести с лишним лет и будет описываться уже исключительно как борьба за истинную веру.

Глава 2

Поэты и эмиры

Теперь же, когда они сильны и могучи, христиане желают вернуть себе то, что было отнято у них силой.

В 1070-е годы Сицилия уже уступала натиску нормандцев и свирепые солдаты графа Рожера под прикрытием щитов, напоминавших формою гигантские капли слез, брали город за городом. В те времена один молодой мусульманский поэт схватил свою семью в охапку и бежал с острова. Поэта звали Ибн Хамдис (Абдуль Джаббар Ибн Хамдис), и было ему двадцать четыре года. Он родился в Сиракузах в 1054 году в преуспевающем семействе, рос в комфорте и неге, с охотой получая литературное образование, одарившее его умением слагать популярные стихотворные строки на арабском, которые служили визитной карточкой высокой культуры той эпохи. Этот талант позволит ему осмыслить беды, страдания и потери, свидетелем которых он будет на протяжении своей долгой и насыщенной событиями жизни. Этот же талант принесет ему известность и откроет двери множества просвещенных дворов исламского Средиземноморья.

Бегство с Сицилии оставило в его душе глубокую рану: поэт бесконечно тосковал по неспокойному острову, где родился. «Меня изгнали из рая», – написал он как-то. Ностальгия и тоска по дому пронизывают даже те стихи Ибн Хамдиса, которые он создал, когда ему было под восемьдесят[22 - Чтобы получить представление о темах и контексте лирики Ибн Хамдиса, см. Granara, W., 'Ibn Hamdis and the Poetry of Nostalgia' в Menocal, Maria Rosa, Scheindlin, Raymond P. & Sells, Michael A. (ред.) The literature of Al-Andalus, (Cambridge, 2000), с. 388–403. «Меня изгнали из рая» см. там же, с. 397.]. Но какой бы болью ни отзывалось в его душе изгнание, нашлись в нем и приятные моменты. Покинув Сицилию, Ибн Хамдис подался на Запад и устроился при дворе одного из величайших арабских покровителей искусств того времени, Мухаммада аль-Мутамида ибн Аббада, эмира тайфы Севилья. Аль-Мутамид, возраст которого к тому моменту приближался к сорока годам, сам был одаренным поэтом. Умение красиво изъясняться он унаследовал от своего жестокого, но велеречивого отца аль-Мутадида, чьи неустанные военные кампании сделали Севилью одним из могущественнейших государств региона и чьи методы обращения с врагами отличались безграничным вероломством: однажды он приказал задушить в банях своего дворца прибывших к нему послов[23 - Fletcher, Richard, Moorish Spain (New York, 1992), с. 87.].

Аль-Мутамид не был настолько коварным правителем, зато как поэт превосходил отца талантами[24 - Примеры стихотворений аль-Мутамида на английском языке можно отыскать в Franzen, Cola, Poems of Arab Andalusia (San Francisco, 1989), с. 82–91.]. Он взял к себе Ибн Хамдиса в качестве одного из спарринг-партнеров по стихосложению и назначил ему содержание. Так сицилийский беглец поселился при одном из самых интеллектуальных дворов Запада, где к тому же культивировалось сладострастие, где предавались запретным удовольствиям винопития и беззаботного секса и где, писал Ибн Хамдис, с жизнью «можно было смириться, прогуливаясь по берегам удовольствия и отбросив всякую сдержанность»[25 - Fletcher, Moorish Spain, с. 91.]. Ибн Хамдис готов был вечно страдать по утраченной родине, но все остальное – по крайней мере, на тот момент – складывалось неплохо.

Господства в регионе Севилья добилась сравнительно недавно. Если бы молодой мусульманский литератор искал здесь убежище столетием ранее, он без колебаний избрал бы Кордову, столицу Омейядского халифата: огромный город с полумиллионом жителей, один из самых изысканных и впечатляющих в мире, где ученые, астрологи, философы и математики разгадывали тайны вселенной, а архитекторы и мастеровые искали пределы художественного совершенства. Но в 1031 году Омейядский халифат развалился, и Кордова погрузилась в интеллектуальное оцепенение: ее библиотеки разграбили, книги сожгли, а знаменитые мастерские опустели.

Из этого запустения восстали несколько десятков мелких, номинально независимых государств – тайф, первейшей из которых считалась Севилья (в число прочих входили Малага и Гранада, Толедо, Валенсия, Дения и Балеарские острова, Сарагоса и Лерида). Тайфа (эмират) Севильи включала в себя значительную часть мусульманской южной Испании, или аль-Андалусии. Город Севилья, которому королевство было обязано названием, располагался примерно в 200 километрах к северу от Гибралтарского пролива, и центром его был алькасар (дворец) на берегах реки Гвадалквивир. Владения эмиров Севильи простирались от Силвиша и Алгарви на Атлантическом побережье современной Португалии до Мурсии на востоке. Под властью правителей из династии аль-Мутамида – их называли Аббадидами – Севилья поглотила немало мелких эмиратов, ее окружавших, разжившись превосходными земельными угодьями и оживленными портами и взяв под свой контроль стратегические торговые пути, связывавшие Европу с Северной Африкой. Город славился качеством своих музыкальных инструментов, пурпурной краской для ткани, сахарным тростником и оливковым маслом. В правящих кругах Севильи царило отношение к жизни, которое отец аль-Мутамида описал такими стихотворными строками: «Я делю свое время меж тяжкой работой и отдыхом: / Утро – делам государственным, вечер – удовольствиям!»[26 - Там же, с. 86, 90.]

Царствование аль-Мутамида пришлось на самый расцвет Севильи, и будь он более удачливым правителем или столкнись с какими-то иными вызовами, вероятно, он продолжил бы настойчиво расширять границы Севильи до тех пор, пока не объединил бы все тайфы в государство, напоминающее Омейядский халифат, распавшийся незадолго до его появления на свет. Однако произошло обратное: аль-Мутамид привел страну к краху, чему в немалой степени поспособствовал правитель с другого конца Испании Альфонсо VI, король Кастилии и Леона.

Примерно в 400 километрах к северо-востоку от Севильи высились башни и каменные стены Толедо, некогда могущественной столицы империи вестготов. Под властью мусульман город, застроенный изящными мостами, общественными банями, рынками и мечетями, процветал. Он стоял на берегах широкой и быстрой реки Тахо – самой длинной водной артерии в Иберии: сбегая с Иберийских гор, через 1000 километров, у Лиссабона, она впадает в Атлантику. Долина реки и весь ее бассейн в те времена считались пограничьем, за которым лежали земли, принадлежавшие христианским королям северной Испании. Здесь же, на юге, страна была разделена между соперничающими правителями, которые, хотя и исповедовали одну религию, постоянно враждовали и сражались друг с другом. Самыми значительными среди государств севера Испании считались Галисия, Леон, Кастилия, Арагон, Наварра и Барселона. Но, как и на юге, было на севере одно государство и один правитель, превосходивший всех прочих по силе и могуществу.

С 1072 года и до самой смерти, настигшей его в 1109 году на пороге семидесятилетия, этим правителем был король Альфонсо VI. Его называли el Bravo, Храбрый, и он был твердо намерен соответствовать своему прозвищу. Альфонсо владел коронами Кастилии и Леона, а также правил всей Галисией и частично Наваррой. По количеству принадлежавших ему земель и по известности он был самым выдающимся христианским монархом южнее Пиренеев. Один впечатленный хронист описывал его как «католика во всем». Тот же хронист писал: «Он так застращал злых людей, что они никогда не смели показаться ему на глаза»[8 - Пер. С. Железнова.][27 - Епископ Пелайо из Овьедо, «Хроника королей Леона» (Chronicon Regum Legionensium): Barton, Simon & Fletcher, Richard (пер. на англ.), The World of El Cid: Chronicles of the Spanish Reconquest (Manchester, 2000), с. 85.]. Другой источник сообщает, что Альфонсо был «весьма силен как умом, так и телом, до той степени, что редко обнаруживается среди смертных»[28 - Разрозненные хроники, обычно называемые Historia Silense. Перевод на англ.: Barton & Fletcher, The World of El Cid, с. 29.].

Конечно, это была обычная лесть (в памяти испанского народа Альфонсо оставил по себе гораздо более бледную и менее романтическую память, чем его приближенный, Родриго Диас де Вивар, вошедший в историю как Эль Сид), но такое заискивание само по себе отражает тот факт, что Альфонсо господствовал над северными государствами так же, как аль-Мутамид над тайфами южной Испании. Альфонсо пришел к власти, свергнув с трона Галисии младшего брата Гарсию, а затем воспользовался насильственной кончиной старшего брата Санчо, убитого обманом во время осады. За свою долгую жизнь Альфонсо обзавелся пятью женами и двумя наложницами, сражался во множестве битв против христиан и мусульман и собрал впечатляющую коллекцию высокопарных титулов, включая обретенный в 1077 году титул imperator totius Hispaniae – император всей Испании, амбициозный, однако не вполне соответствующий истине: его империя простиралась от Атлантического побережья Галисии на западе до Барселоны на востоке, но ему так и не удалось покорить земли, лежавшие южнее реки Тахо. Тем не менее аль-Мутамид и правители ряда других тайф платили Альфонсо огромную дань, называемую «пария», чтобы он оставил их в покое. И пусть этот титул не вполне отражал политическую реальность, он совершенно точно указывал на цели Альфонсо: король жаждал раздвинуть границы своего королевства, и осмелиться встать у него на пути мог только правитель поистине неробкого десятка.

На протяжении второй половины XI века папский двор в Риме всеми силами раздувал аппетиты Альфонсо и подобных ему христианских владык. Безусловно, Рим и Испанию связывали древние исторические узы: покорение Испании было одной из основных задач расширяющейся Римской республики с III века до н. э. и вплоть до ее окончательного завоевания Августом в 19 году до н. э. После этого провинция почти полтысячелетия входила в состав Римской империи. К XI веку место консулов и тиранов заняли папы, но на уме у них были те же экспансионистские планы. С 1060-х годов понтифики один за другим проталкивали идею официально ввести христианские области Испании в лоно Римской церкви: окончательно вытеснить мосарабскую литургию, которую практиковали многие из подвергшихся арабскому влиянию христиан региона, заменить ее латинским обрядом и, прежде всего, отстоять свое право руководить религиозными институтами и собирать дань с живущих здесь христианских народов.

В этом отношении папы отчасти следовали моде, поскольку рыцарство, духовенство и рядовые паломники всей Западной Европы проявляли все больше интереса к территориям южнее Пиренеев. Солдаты не желали упускать возможность заработать деньжат, участвуя в регулярных мелких стычках между разномастными королевствами и тайфами. Монахи, соблюдавшие новый, реформированный в Х веке клюнийский устав (названный по месту происхождения, аббатству Клюни в Бургундии), все сильнее жаждали приобщить к нему испанские монастыри. Богобоязненные простолюдины, стремившиеся очистить свои души от греха, следовали в Галисию дорогой покаяния, известной под названием Путь святого Иакова: он вел к гробнице апостола в Сантьяго-де-Компостела, одной из главных святынь христианского мира. Путешествие могло быть опасным: французский путеводитель начала XII века содержит суровые предупреждения о смертельно опасной нечистоте воды в придорожной реке и о низкой морали местного населения, например, крестьян Наварры, которые «занимаются грязным распутством» со своими мулами и кобылами[29 - Gerson, Paula, Shaver-Crandell, Annie and Stones, Alison, The Pilgrim's Guide to Santiago de Compostela. A Gazetteer, с 500 иллюстрациями (London, 1995), с. 73.]. Но само путешествие стоило неудобств. По свидетельствам, вдоль Пути нередко совершались чудеса: солдатские копья, воткнутые в землю недалеко от Саагуна, выпустили листья; святой Иаков оживил путешественника, которого по ошибке повесили за воровство; он же исцелил молодого мужчину, который отсек себе пенис во искупление греха блудодейства[30 - Gerson et al., The Pilgrim's Guide to Santiago de Compostela, с. 67; Ryan, William Granger (пер. на англ.) and Duffy, Eamon (введение), Jacobus de Voragine, The Golden Legend: Readings on the Saints (Princeton and Oxford, 2012), с. 393–4.]. А в далеком прошлом – по слухам, это произошло то ли в 833, то ли в 834 году – святой Иаков предстал во всеоружии в битве против испанских мусульман и помог христианам одержать победу, которой заслужил себе прозвище Santiago Matamoros: святой Иаков-Мавробойца.

Со стороны любого папы, восседающего на престоле Святого Петра, было бы упущением игнорировать эти веяния, и с 1060-х годов понтифики принялись выпускать воззвания, заявляя о недвусмысленной поддержке Римом усилий по распространению власти христианских владык в Испании. В 1063 году папа Александр II предложил отпущение грехов тем французским или итальянским рыцарям, которые «намерены отправиться в Испанию» – из других писем, относящихся к тому же периоду, становится ясно, что, «отправившись в Испанию», рыцари эти должны были сражаться там с мусульманами[31 - Письмо от папы Александра, датированное 1063/64 г. и адресованное всем его епископам в Испании, ссылается на «всех тех, кто выступит против сарацинов» данной местности, и восхваляет духовенство за защиту евреев от убийств иностранными рыцарями. Обсуждение см.: O'Callaghan, Joseph F., Reconquest and Crusade in Medieval Spain (Philadelphia, 2002), с. 25.]. Конечным пунктом назначения для этих воинов стал город Барбастро, подчинявшийся мусульманскому правителю Сарагосы. Хронист Ибн Хайян рассказал о сорокадневной осаде города рыцарями, которых он обобщенно назвал «христианами». По его словам, солдаты прибывали как из ближайших регионов, например из Каталонии, так и из таких дальних мест, как Нормандия и южная Италия. Поначалу казалось, что осада окончится миром, но потом христиане отрезали Барбастро от воды, блокировав акведук. Измученные жаждой горожане в обмен на мир предлагали осаждавшим рабов и денежный выкуп. Однако вскоре началась кровавая расправа, в ходе которой были отданы приказы о поголовной резне и разграблении. «Более шести тысяч мусульман полегло от мечей христиан», – сообщает Ибн Хайян, в подробностях описывая паническое бегство жителей Барбастро к городским стенам и воротам. Множество народу погибло в давке. За давкой последовали чудовищные зверства: христиане насиловали дочерей на глазах отцов и жен на глазах мужей и безжалостно вырезали мирное население, – что хронист назвал «неизменным обычаем христиан, когда бы они ни взяли город силой оружия… Такими были преступления и бесчинства, творимые христианами в этом случае, что не найдется пера достаточно выразительного, чтобы их описать»[32 - De Gayangos, Pascuel (пер. на англ.), The History of the Mohammedan Dynasties in Spain/ by Ahmed ibn Mohammed al Makkari (London, 1843), том. II, с. 266–7.].

Нет сомнений, что некоторые особенности нападения на Барбастро в 1063 году, где с одобрения папы римского воевали рыцари со всего крещеного мира, его исключительно кровавые методы и недвусмысленная ссылка на религиозную повестку предвосхищают все то, что впоследствии станет неотъемлемыми чертами «крестовых походов». Но для Испании конца XI века взятие Барбастро имело особое значение, поскольку ознаменовало переход к более агрессивной экспансионистской политике христианских государств севера в маврской Испании (эту политику позже назовут Реконкистой или Отвоевыванием). Христианская экспансия была направлена на соседние мусульманские тайфы, и Рим горячо ее поощрял. Папа Григорий VII, сменивший в 1073 году скончавшегося Александра II, немедленно озвучил свои взгляды на завоевание Испании.