Крестоносцы: Полная история

Казалось бы, аббатство Клюни, расположенное близ городка Макон в южной Бургундии, более чем в 800 километрах от маврской Испании, в 1130 километрах от Сицилии и 1930 километрах от Константинополя, отстояло на порядочное расстояние от тех мест, где в XI веке нарастало напряжение между мусульманами и христианами. Однако история аббатства говорила о другом. Всего сто лет тому назад настоятелем Клюни был тихий книжный червь и педант по имени Майоль (954/6–994), такой благочестивый, что имел привычку чуть ли не ежедневно разражаться слезами религиозного восторга[67 - Smith, L. M., The Early History of the Monastery of Cluny (Oxford, 1920), с. 130.]. И вот этому Майолю пришлось на собственной шкуре испытать последствия вражды мусульман и христиан. В 972 году, когда аббат проезжал Альпы, на него и его спутников напали арабы, которые переселились в эти места из аль-Андалусии, основав укрепленный анклав во Фраксинете (который они называли Джаляль аль-Хиляль – сегодня это городок Ла Гард-Френе, расположенный по соседству с Сен-Тропе). Арабы похитили Майоля, предложили ему перейти в мусульманство, а получив отказ, заковали в железо и бросили в подземелье, сообщив монахам Клюни, что они могут выкупить своего аббата за тысячу фунтов серебром[68 - Там же, с. 135–6.]. К счастью для Майоля, Клюни купался в деньгах, так что добрый аббат вернулся домой живым и невредимым и прожил еще двадцать лет, демонстрируя чудесную способность заживлять собачьи укусы и исцелять хвори вроде слепоты, паралича и лихорадки. Арабам Фраксинета, к слову, повезло меньше. В следующем, 973 году, граф Гильом I Прованский отомстил за честь Клюни, собрав армию и наголову разбив похитителей Майоля на равнине Туртур у Фраксинета. Всех их обратили кого в бегство, кого в рабство или прикончили на месте. Случилось это задолго до Одо, но сама история была известна всем и каждому и учила двум важным вещам. Во-первых, врагов Клюни можно с легкостью приравнять к врагам Христа. Во-вторых, карательные военные меры – единственный язык, который эти люди понимают.

Но не только рассказ о злоключениях Майоля сформировал мировоззрение Одо: аббатство активно поддерживало Реконкисту, войну, которую христианские королевства северной Испании вели с мусульманскими тайфами южной. Клюнийские обители стояли вдоль дорог, ведущих из Франции и северной Италии в Испанию, поскольку многие престижные монастыри изначально строились как остановочные пункты, где паломники, пересекающие Пиренеи по пути в Сантьяго-де-Компостелу, или добровольцы, желающие поучаствовать в испанских войнах, могли выспаться, поесть, помолиться и подивиться на священные реликвии[69 - MacCulloch, A History of Christianity, с. 367.]. Более того, когда христианские королевства Испании отвоевывали у арабов новые территории, клюнийцы строили там новые монастыри, создавая базу для пропаганды среди мозарабских христиан и выкрестов из мусульман и производя впечатление как на простолюдинов, так и на дворян своей репутацией celebritas, probitas и sanctitas (величие, честность и святость)[70 - Williams, John, 'Cluny and Spain', Gesta 27 (1988), с. 93].

Когда Одо жил в Клюни, аббатство поддерживало тесные и, более того, личные контакты с Испанией. Аббат Гуго был не только доверенным лицом и советником, но и дядей великого воителя Реконкисты короля Кастилии и Леона Альфонсо VI, и монахи Клюни прилежно молились о благополучии и спасении его души. (Учитывая, что Альфонсо бросил в тюрьму одного из своих братьев и, вполне вероятно, приложил руку к убийству другого, поводов для молитв у них было предостаточно.) В благодарность за усилия, предпринимаемые монахами Клюни для очищения души короля и повышения духовного благополучия королевства – а заодно и для развития паломничества, – Альфонсо проследил, чтобы орден не остался внакладе. Начиная с 1077 года он ежегодно отсылал в Клюни по две тысячи золотых монет (ауреев), а разовые выплаты по требованию бывали еще больше. Этот щедрый обязательный платеж, позволявший аббату Гуго строить с таким небывалым размахом, финансировался за счет непомерной дани, которой Альфонсо обложил эмиров тайф, в том числе аль-Мутамида из Севильи, аль-Муктадира из Сарагосы и аль-Мутаввакиля из Бадахоса[71 - O'Callaghan, Reconquest and Crusade in Medieval Spain, с. 167.]. Движение средств тайны не составляло: Альфонсо брал деньги у соседей-иноверцев и при посредничестве Клюни инвестировал их в прославление христианской церкви.

Таков был образец, с которым Урбан сверял свои представления о церкви в целом: она должна быть централизованной, воинственной, не упускающей шанса воспользоваться плодами народной набожности – особенно когда речь идет о дальних странствиях, – укреплять связи с приоратами и королевскими семействами и всецело поддерживать наступление на силы ислама в Средиземноморье. Весьма показательно, что одним из самых эффектных шагов бывшего клюнийца Урбана в первый год папства стала булла, наделявшая испанский город Толедо (который Альфонсо отвоевал у мусульман в 1085 году) преимущественным правом решения всех духовных вопросов в землях южнее Пиренеев. Позднее он назначил Бернара Седиракского, еще одного бывшего клюнийского монаха, первым архиепископом Толедо. В сопроводительном письме Урбан одобрительно замечал:

…усилиями достославного короля Альфонсо и тяжкими трудами христианского народа город Толедо после изгнания мусульман вернулся к соблюдению христианских обрядов… [Мы], как и подобает, возносим хвалу Господу за то, что он даровал христианам наших дней такую блистательную победу[72 - Chevenden, 'Pope Urban II and the ideology of the crusades', с. 13–14.].

Это был точный и хороший расчет: что завоюет воин, освятит папа.

В общем, жизнь в Клюни наложила на Урбана свой отпечаток. Но это лишь часть истории Одо, поскольку его представления о роли и задачах папства формировались под влиянием самого воинственного из его предшественников: великого «папы-реформатора» Григория VII. Григорий, который родился в Тоскане году примерно в 1015-м и при рождении получил от родителей весьма скромного происхождения благозвучное имя Гильдебранд, был понтификом жестким и неуступчивым: небольшого роста, со слабым голосом, он добивался своего сочетанием невероятной властности, неуживчивости и самонадеянности. Даже его друг, мыслитель Петр Дамиани, как известно, называл Григория «святым чертом». Недруги же наделяли его куда более оскорбительными прозвищами.

С момента интронизации в 1073 году и до смерти в 1085 году Григорий преследовал свою главную цель: изменить положение папства в христианском мире, продолжая – и углубляя – традицию, заложенную еще в период понтификата Николая II (1059–1061). Вопросы, на которые обратили свое ревностное внимание реформаторы церкви, касались симонии (покупки и продажи церковных должностей), а также браков духовных лиц. Но гвоздем программы «григорианских» реформ выступало настоятельное требование, чтобы все светские правители – будь то императоры, короли, да кто угодно – признавали верховную власть наместника Христа на земле. В 1075 году Григорий издал документ под названием Dictatus Papae («Диктат папы»), где в непредполагающей возражений манере изложил политическую основу своего папского правления. Документ состоял из двадцати семи аксиом, утверждавших доктрину абсолютной власти и непогрешимости пап; он гласил, что все папы по определению святые, а кроме того, обладают исключительным правом созывать соборы, избирать епископов, судить самые важные дела в церковных судах и смещать неугодных королей и императоров[73 - Дополнительно по этой важной теме см.: Morris, Colin, The Papal Monarchy: The Western Church from 1050 to 1250 (Oxford, 1989), с. 112–13.].

Такое категоричное представление о том, что значит быть папой, не только обнаруживало самоуправство и эгоизм Григория – оно стало причиной длительной и ожесточенной вражды между папой и императором Священной Римской империи Генрихом IV, в ходе которой Григорий трижды отлучал Генриха от церкви, а император, в свою очередь, объявлял Григория низложенным, выдвигал собственных антипап и применял военную силу, чтобы усадить их на престол в Риме. В отместку Григорий вступил в военный союз с совершеннейшим безбожником Робертом Гвискаром и нормандцами южной Италии. (Достижения этого союза иначе как сомнительными не назовешь: в 1084 году, защищая Григория от неприятеля, нормандцы разграбили и сожгли половину Рима.)

В основе конфликта Григория и Генриха IV лежал принципиальный вопрос: кто – император или папа – имеет право назначать епископов. Спор перерос в противостояние, которое переживет обоих и ослабит западный христианский мир, столкнув церковных иерархов с королями, что в отдельных случаях повлечет за собой в буквальном смысле убийственные последствия[16 - Убийство архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета рыцарями, верными английскому королю Генриху II, было непосредственно связано с этим же затянувшимся конфликтом.]. Конфликт этот с самого начала будет оказывать серьезное влияние на понтификат Урбана. Сам выбор имени «Урбан» говорил о желании нового папы восстановить мосты, сожженные Григорием (Урбан I, скончавшийся в 230 году, прославился умением обращаться со схизматиками). Урбан хотел отыскать общее дело, которое могло бы сплотить христиан Запада. И как раз такое дело подвернулось ему в 1095-м, на седьмом году понтификата, когда послы обложенного со всех сторон византийского императора Алексея I Комнина перешли Альпы. Они явились просить Урбана помочь собрать армию верующих и отправить ее на подмогу несчастным братьям-христианам Востока, которых, как сказали послы, безжалостно убивают бесчинствующие турки.

В первую неделю марта 1095 года эмиссары Алексея отыскали Урбана в Ломбардии – на берегах реки По, в городе Пьяченца, служившем остановкой на пути пилигримов в Рим. Формально это была территория, подконтрольная императору Священной Римской империи, но на деле ее жители отвергли власть Генриха IV, взбешенные, вероятно, тем фактом, что пятью годами ранее лазутчики, подосланные императором, выкололи глаза местному епископу[74 - Robinson, Eleventh-Century Germany, с. 296; Somerville, Robert, Pope Urban II's Council of Piacenza: March 1–7, 1095 (Oxford, 2011), с. 6]. В Пьяченце Урбан проводил собор – церковный совет, где планировал обсудить самые разные вопросы, от скандалов в королевских семействах до проходных церковных реформ. Папа очень любил созывать соборы – за одиннадцать лет своего папства он проведет их с десяток. Согласно официальным записям, собор в Пьяченце был особенно представительным: присутствовало четыре тысячи духовных и тридцать тысяч светских лиц. Делегатов было так много, что несколько сессий пришлось провести в чистом поле за стенами города.

Присутствовавшим в Пьяченце довелось узнать немало интересного. Они выслушали дипломатов, заявивших протест от имени короля Франции Филиппа I, которого Урбан отлучил от церкви в наказание за незаконный развод с женой по причине ее излишней полноты и недостаточной плодовитости и женитьбу на любовнице, которая – очень некстати – уже была замужем за графом Анжуйским, довольно сварливым типом. Они заслушали жалобу императрицы Священной Римской империи Евпраксии на супруга Генриха IV, который чинил ей горькие обиды. В числе менее скабрезных вопросов обсуждались детально проработанные запреты симонии и различных ересей, а также отклонения церковного календаря от астрономического. Все это были важные пункты программы реформ Урбана, но ни одна из них не повлечет за собой таких долгоиграющих последствий, как явление византийских эмиссаров, принесших плохие вести.

Кто были эти послы, когда именно они прибыли (собор проходил с 1 по 7 марта) и что конкретно сказали, история до нас не донесла[75 - Somerville, Pope Urban II's Council of Piacenza, с. 16. Примечания к страницам 37–63.]. Но сообщение, записанное Бернольдом из Сен-Блазьена, передает суть ими сказанного. Послы, как пишет Бернольд, от имени императора

…смиренно умоляли господина папу и всех верующих во Христа, чтобы они оказали ему хоть какую-то помощь против язычников во имя защиты Святой Церкви, которую язычники почти уже уничтожили в тех землях и овладели этими землями до самых стен города Константинополя. Итак, господин папа побудил многих к этой помощи, чтобы они также под присягой обещали, что отправятся туда с согласия Божьего и по мере своих сил окажут этому императору вернейшую помощь против язычников[17 - Пер. И. Дьяконова.][76 - Bernold of St Blasien в Robinson, Eleventh-Century Germany, с. 324.].

Идите на Восток, сказал Урбан тысячам мирян и клириков, съехавшихся в Пьяченцу. В это трудно поверить, но они его послушались.

Решение Урбана оказать поддержку Алексею Комнину не было ни импульсивным, ни необычным. С первых дней на Святом престоле папа подталкивал к активным действиям христианских королей, воюющих с мусульманскими правителями, в том числе Альфонсо VI и Рожера Сицилийского. О Византийской империи папа тоже не забывал и уже принялся осторожно обсуждать шансы на улучшение отношений между разобщенными Римской и Греческой церквями: в какой-то момент он даже съездил на Сицилию (где проводились службы как по латинскому, так и по греческому обряду), чтобы обсудить этот вопрос с Рожером[77 - Loud, G. A. The Age of Robert Guiscard: Southern Italy and the Norman Conquest (Harlow, 2000), с. 230.]. Две ветви Церкви официально были в расколе с 1054 года, разделенные фундаментальным теологическим спором о природе Святого духа, непримиримым расхождением во мнениях по вопросу, дрожжевой или бездрожжевой хлеб должно использовать в таинстве причастия, и неспособностью договориться о порядке старшинства между папой римским и патриархом константинопольским. Урбан, стремившийся преодолеть конфликт между императорами и папами Западной церкви, не менее страстно мечтал найти способ перекинуть мост и через этот Великий раскол.

Урбану наверняка было хорошо известно, что двадцатью годами ранее, в 1071-м, после катастрофического поражения византийцев в битве с турками при Манцикерте, папа Григорий рассылал письма великим и сильным западного христианского мира, письма, содержащие решительные, но по существу пустые заявления о желании «помочь христианам, которые тяжко страдают от частых нападений сарацин»[78 - Cowdrey, H. E. J., The Register of Pope Gregory VII, 1073–1085 / An English translation (Oxford, 2002), с. 50–1.]. В 1070-е годы эти призывы вызвали мало интереса и никого не подтолкнули к сколько-нибудь решительным действиям. В 1090-е годы, однако, Константинополю грозила куда более реальная и серьезная опасность. Нагнетая обстановку, послы Алексея сочетали мольбы о помощи с сенсационными рассказами о поруганиях паломников и святынь по всей Святой земле и с леденящими душу (и зачастую выдуманными) историями о залитом кровью Иерусалиме, а также уверяли, что под ударом находится весь христианский мир. «Если не хотите лишиться христианского королевства и, что важнее, Гроба Господня, действуйте, пока у вас еще есть время, – гласило анонимное письмо, отправленное из Константинополя Роберту, графу Фландрии. – И тогда на небесах вас будет ждать не гибель, но награда»[79 - Joranson, 'The Problem of the Spurious Letter of Emperor Alexius', с. 815.].

Как нам уже известно, авторство этого письма Роберту Фландрскому – вопрос спорный. Но аргумент, который здесь приводится, – что судьба Константинополя неразрывно связана с судьбой «Гроба Господня» (т. е. Иерусалима), – это именно тот аргумент, к которому прибегал Урбан после встречи с посланниками императора в Пьяченце. Покончив с делами, папа не стал возвращаться в Рим; вместо этого он перебрался через Альпы и отправился в летнее турне по южной Франции, увещевая, уговаривая и проповедуя. Он встречался с влиятельными аристократами и князьями церкви – с такими, например, представителями местной знати, как Раймунд, граф Тулузы (Раймунд Сен-Жильский), Одо, герцог Бургундии, и Адемар, епископ Ле-Пюи, которые пользовались большим авторитетом у соотечественников. Через них он распространял ужасающие истории о восточной жестокости, которые позже станут с кровавыми подробностями пересказывать сексуально озабоченные хронисты: все эти байки о турках, свирепствующих в христианских землях Византии и Иерусалима, упоенно насилующих, убивающих, силком обрезающих и всячески мучающих верующих во Христа.

Живописуя тронувшее его душу тяжкое положение, сложившееся на Востоке, Урбан одновременно излагал свою миссию как папы – стратегию, которая должна была снова объединить христианский мир. Он говорил, что рассчитывает на помощь огромного числа способных сражаться мужчин, готовых отправиться в военный поход на Восток и не только откликнуться на жалобный призыв Византии, но пойти дальше – биться с врагами Иисуса, оскверняющими христианские святыни. Первой целью должен был стать Константинополь. Но конечным пунктом назначения – Иерусалим.

Свое турне папа увенчал двумя празднествами. В октябре 1095 года он заехал в аббатство Клюни, откуда четверть века назад начался его путь к Святому престолу. Аббатством все еще управлял его старый учитель Гуго. Несмотря на финансовые трудности, с которыми он столкнулся из-за альморавидских завоеваний в Испании, лишивших его щедрого источника денежных поступлений от эмиров, подобных аль-Мутамиду, аббат так и не отказался от своей главной страсти – строительства. Возведение новой аббатской церкви шло полным ходом, стены храма взмывали к небесам. На торжественной церемонии Урбан об руку с Гуго освятил главный алтарь церкви. Он провел в аббатстве неделю и там же объявил, что 18 ноября созывает еще один большой собор – в Клермоне, в 150 километрах от Клюни, и что продлится этот собор десять дней. Приглашены на него были самые могущественные люди со всех окрестных земель, и очень многие действительно приехали. На приглашение откликнулись двенадцать архиепископов, восемьдесят епископов и девяносто аббатов. Воззвание, которое им предстояло выслушать, вряд ли было для кого-то секретом, потому что Урбан все лето вещал одно и то же повсюду. И тем не менее собор в Клермоне должен был поставить жирную точку в его поездке, и пропускать такое событие не следовало.

Сам текст проповеди, прочитанной Урбаном на Клермонском соборе, утрачен, но сохранился ряд достойных доверия записей, сделанных по свежей памяти, из которых мы можем узнать, о чем же говорил папа. Проповедь прозвучала 27 ноября 1095 года под открытым небом, в день, когда зима уже вступала в свои права. Согласно хронике, записанной спустя несколько лет с момента событий священником по имени Фульхерий Шартрский, вначале Урбан перечислял свои излюбленные страшилки, поносил симонию, ересь, нарушение мира и обиды, причиняемые епископам. Потом, однако, он разразился боевым кличем, который эхом отзовется в веках, и произнес: «Существует еще одно дело, которое по замыслу Господа гораздо важней ваших прочих дел»[18 - Здесь и далее пер. А. Н. Слезкина.].

Затем он продолжил:

Вы должны поспешить прийти на помощь, обещанную вами вашим нуждающимся собратьям, живущим на Востоке.

Турки, народ персидский… разоряют их [владения] вплоть до самого Средиземного моря, до того места, которое зовется Рукав Святого Георгия [т. е. Константинополь], что у самых границ Романии, и все больше и больше захватывают христианские земли. И вот уже в седьмой раз разбили они несчастных [христиан], убив и пленив многих из них, разрушив церкви и разорив землю Господа.

С просьбой об этом деле обращаюсь к вам не я, а сам Господь, поэтому призываю вас, провозвестники Христовы, чтобы собрались вы все – конные и пешие, богатые и бедные – и поспешили оказать помощь уверовавшим в Христа, чтобы отвратить таким образом то поганое племя от разорения наших земель…

Всем тем, кто, отправившись туда, в пути или при переправе, либо же в сражении с язычниками, окончит свою смертную жизнь, то тотчас получит отпущение грехов [своих]. И оттого это обещаю всем, собирающимся туда отправиться, что правом таким наделен от Господа[80 - Ryan, Frances Rita (перев.) & Fink, Harold S. (ред.), Fulcher of Chartres / A History of the Expedition to Jerusalem, 1095–1127 (Knoxville, 1969), с. 65–6.].

В речи Урбана, как ее передает Фульхерий, Иерусалим не упоминается, но автор, живший позже, Роберт Реймсский, пишет, что Урбан призывал своих слушателей: