Твоя Мари. Когда ее не стало

Ночевать остаюсь с Денисом – мы не так часто делаем это, не так часто позволяем себе проснуться утром вместе, принять душ и поехать вместе в институт, но сегодня как раз такой день. Разумеется, нормально выспаться не удастся, и утром у меня под глазами будут огромные синяки, красноречиво объясняющие всем желающим, чем я занималась всю ночь. Но и черт с ними, когда всё так хорошо…»

Да уж… Я закрыл тетрадь и по привычке уже сунул под соседнюю подушку. Захотелось курить, я встал и побрел в кухню. Включил бра над столом, бросил взгляд на часы – было почти три часа ночи. Завтра мне нужно было к восьми на дежурство в больницу, благо, что никуда не придется ехать, только дорогу перейти, оставалось надеяться, что день будет спокойным, без нескончаемой вереницы «скорых», подлетающих с сиренами к приемному покою.

Я налил себе чай, отодвинул занавеску и взял пепельницу. В свете уличного фонаря под легким ветром кружились опадающие с тополей во дворе листья. Наступил октябрь – снова октябрь, как два года назад… Тот октябрь, когда Мари, пусть и не собираясь, вернулась ко мне хотя бы на семь дней. На те семь дней, что мы провели с ней в небольшой московской квартирке с тремя огромными окнами и нелепыми обоями в розочках над изголовьем кровати. Я помнил, кажется, каждую мелочь в обстановке, каждую фразу, сказанную Мари, каждый ее жест, каждый взгляд. Я то и дело слышал ее хриплое дыхание, когда она лежала рядом со мной, вытянувшись в постели после совершенно потрясающего секса, которым она умела и – что там скрывать – любила заниматься. Почему всё так несправедливо? Почему она вернулась ко мне именно в тот момент, когда вообще уже ничего нельзя было исправить? Во всех смыслах – нельзя?

Но – изменил ли бы я что-то, сумей вернуть время? Даже не знаю. Наверное, я не сделал бы многих глупостей, не сказал многих ненужных вещей и наоборот – сказал бы многое из того, что не смог или не успел. Но вот что я точно не изменил бы, так это те семь дней. Их я не отдал бы никому. Когда Олег в разговоре об этом спросил – можешь изменить всё и не сделать того, что сделал, я ответил «нет», но имел в виду как раз вот это, а не отсутствие возможности вернуться назад и не прикоснуться к Мари.

Нет, я не считал ошибкой то, что произошло между нами – потому что во многом именно это и подтолкнуло Мари к принятию решения. Да, всё пошло потом не по плану – но ведь никто не скажет теперь, что было бы, если бы она отказалась лечиться. Вполне возможно, мы потеряли бы ее куда раньше – и я, и Олег.

После того, как я выгнал Леру, мы с Олегом снова как будто сблизились. Дело, конечно, было не в ней – наша детская дружба выдержала и не такие испытания, как постоянные разговоры о моем будущем в Теме. Просто Олег после того, как не стало Мари, сделался совсем отшельником, настоящим самураем без необходимости делить свое одиночество с кем-то. Кроме того, я все-таки считал, что ему неприятно видеть меня, я служил ему живым напоминанием того, что случилось в Москве. Живым, да… Потому что я всё ещё жил, а Мари – уже нет.

Конечно, Олег ни за что не показал бы своих истинных чувств, привыкнув жить по Кодексу и соизмеряя с ним все свои поступки. Но я ведь тоже давно знал его и мог по каким-то мелким деталям в поведении понять, что на самом деле происходит в его голове. Он и так давал мне больше, чем вообще должен был. Да что там – если бы не разговоры с ним, я вообще не выплыл бы после всех этих событий. Как психолог, Олег довольно тонко мог подсказать и направить, и многие решения я принимал именно после таких вот разговоров. Кстати, всегда считал, что мужчине психолог ни к чему, это удел эмоционально нестабильных дамочек с истероидным устройством личности. Оказалось, здорово в этом заблуждался.

Если бы не Олег, я, возможно, еще долго бы не решался откровенно поговорить с Лерой и – тем более – расстаться с ней. А мне это было нужно, я почувствовал, что стало намного легче, когда она ушла. Я не скажу, что ее присутствие было мне так уж в тягость, нет, но продолжать то, что у нас с ней было, тоже больше не стоило.

Олег просто подтвердил мои сомнения, высказанные ему как-то вслух, и я понял – нет, всё, баста. Пока оба здоровы, живы и в своем уме, надо разбегаться. Но, положа руку на сердце, первое время мне Леры не хватало. Я привык к ее присутствию и теперь, не услышав вечером поворачивающегося в двери ключа, чувствовал себя одиноким. Она возвращалась в основном позже меня, но сразу шла в кухню – за годы, проведенные рядом со мной, научилась неплохо готовить и накрывать стол почти как в ресторане, это было одним из моих обязательных требований. Странно, но за всё время, проведенное с Мари, мне и в голову не приходило требовать подобного.

Но скучал я не по накрытым столам и ужинам, всё это прекрасно умел делать сам, много лет жил один. Не хватало какого-то человеческого присутствия, что ли, того внимания, что Лера давала мне. В последние месяцы мы даже не спали в одной постели – таково было мое условие, но она была рядом, в любой момент я мог позвать – и она беспрекословно выполнила бы любое мое желание. Но головой я понимал, что чем дольше затягиваю расставание, тем хуже будет нам обоим. В общем, можно сказать, что я пытался спасти нас от ужасного финала.

В этом одиночестве, которое сам себе организовал, я проводил вечера и выходные, если не дежурил. И однажды получил приглашение на встречу одноклассников – ну, надо же, я уже и забыл, сколько лет назад окончил школу, у меня и сын уже отучился, и тут вдруг материализуются какие-то одноклассники. Сперва я не собирался никуда идти – зачем, когда я вряд ли даже вспомню большинство из тех, кто там будет. За прошедшие десятилетия я привык общаться с совсем другими людьми, у меня были друзья, никак не относившиеся к моему прошлому. Но потом почему-то передумал, решив, что в любой момент смогу встать и уйти, если мероприятие покажется совсем уж скучным или невыносимым.

Собирались в кафе недалеко от здания школы – оно было там, кажется, еще в то время, когда мы учились в старших классах, мне даже смутно казалось, что и с Машкой я там был пару раз. Через три дома от школы стоял и дом, в котором я вырос, и квартиру в котором продал после смерти отца, отдав все деньги сыну. В этом районе я не был достаточно давно, хотя и находился он совсем рядом с моим новым адресом. Но что мне было делать здесь – когда не стало отца и не осталось вообще ничего, что могло бы связывать меня с этим местом?

Разумеется, кого-то из бывших одноклассников я узнал, кого-то – нет, но Валерку Михеева, конечно же, увидел сразу, едва вошел. Выглядел он потрепанным и каким-то жалким, постоянно сутулился, как будто старался сделаться меньше. Чувствовалось, что в жизни его не всё в порядке. И что-то подсказало мне, что он сегодня непременно найдет повод обвинить в своих неудачах меня – за то, что увел у него Машку. Даже не сомневался я в тот момент, что встреча на кладбище что-то в его голове всколыхнула…

Вечер покатился своим чередом – бывшая староста класса, когда-то красивая, стройная Наташка Колоскова, превратившаяся теперь в необъятную бабищу с пережжёнными белыми волосами, коротко рассказала о тех, кто уже, увы, не смог быть здесь, потом вспомнили учителей, какие-то старые школьные приколы… В перерыве я вышел на улицу покурить – октябрь в этом году выдался необычно теплым, сухой асфальт вокруг кафе был чисто выметен, а небольшой газон вычищен от опавшей листвы. Но пахло в этом октябре какой-то безысходностью, что ли… Как будто всё вокруг пыталось донести до меня простую мысль – Мари больше нет. Машки нет больше и уже никогда не будет, смирись.

– Есть зажигалка? – раздалось за спиной, и, повернувшись, я обнаружил Михеева, шарившего по карманам.

Я протянул ему зажигалку, он прикурил, вернул ее мне и, затянувшись, спросил:

– Как жизнь? – словно мы не виделись буквально неделю назад…

Я пожал плечами:

– Потихоньку.

– Работаешь?

– Да.

– Ешь, пьешь, спишь нормально? – каким-то странным тоном продолжил Валерка, глядя на меня с ненавистью.

– Слушай… – я выбросил окурок и сунул руки в карманы брюк, словно боялся не проконтролировать их движения в случае чего. – Давай я тебе в последний раз скажу – не пытайся меня зацепить, это ничем хорошим для тебя не закончится. Еще на кладбище сказал – хотя бы ради нее прекрати это. Машка таких разборок не выносила.

– Ее больше нет, – жестко отрезал Валерка. – Ты в этом виноват.

– Ну, конечно, – вздохнул я. – Рак – это ж вроде половых инфекций, да? Конечно, я виноват.

– Если бы не ты со своими извращениями, она была бы со мной!

Ну, вот что в этот момент я должен был сделать? Врезать ему по морде? В сотый раз объяснять, что… а, собственно, что именно? И почему я должен отчитываться, оправдываться? Машка выбрала меня – это было ее право, ее решение. И наши совместные увлечения были тут ни при чем. Уверен – даже овладей Михеев в свое время всеми техниками садо-мазо, бондажа и прочего, Машка никогда бы с ним не была. Об этом и думать-то было смешно. Уж если на то пошло, то и со мной она не была бы только из-за Темы. И с Олегом потом не ушла бы только из-за более мощных практик. Ей нужно было чувствовать уважение к тому человеку, к которому она поворачивалась спиной, подставляя ее под плеть. Уважение – как минимум, а о чем говорить в случае с Михеевым? Он ее даже в постель сам уложить не смог.

Я повернулся и, молча обогнув Валерку, пошел в кафе, но он перехватил меня за рукав:

– Постой! Я хочу просто поговорить.

– Отпусти, – коротко приказал я, не поворачиваясь, и почувствовал, что Валерка рукав выпустил. – О чем я должен говорить с тобой? О Машке? Нет, не буду – это принадлежит только мне. О твоих проблемах? Я не психолог. О чем еще? Мы никогда с тобой, Валера, не общались особо, и единственной общей темой у нас оказалась Машка. Но – ее нет больше.

– Ты не понимаешь…

– Конечно, не понимаю. Какого черта ты столько лет носишься с фантомом женщины, которая тебя даже не любила? – сказав это вслух, я вдруг понял, как выгляжу в глазах того же Севера, например. А вот точно так же, как сейчас Михеев – жалким, потерянным и страдающим по тому, чего у меня никогда не было.

Я решительно отогнал от себя эту мысль, потому что подобное сравнение мне совершенно не понравилось. Да и было всё совсем не так. Машка была моей много лет, моей – целиком, полностью, до последней клеточки. Она принадлежала мне вся. А Валерка, каким-то чудом урвавший мизерный кусочек в виде случайного секса, всерьез думал, что владел ею.

Он вдруг полез в карман и вынул две небольших фотографии – черно-белых, явно любительских, формата «девять на двенадцать» – и протянул мне.

– Что это? – машинально взяв снимки, спросил я.

– А ты сам посмотри, – и он отвернулся, докуривая сигарету.

На первом снимке они сидели на диване – Валерка держал Машку на коленях и выглядел так, словно вот-вот умрет от свалившегося на него счастья. На второй была Машка и еще неудачно обрезанный профиль какой-то девчонки, ее я не знал. Машка, закинув руки, поднимала вверх волосы и смотрела куда-то в потолок. Длинная тонкая шея, профиль, темные – явно от помады – губы, чуть прикрытые глаза. Моя Машка…

Фотография была склеена из нескольких обрывков, держалась на скотче с обратной стороны, и я почему-то сразу понял, что это было делом рук Валеркиной дамы сердца. Это я тоже проходил – Ника однажды разорвала в клочки карандашный набросок, найденный у меня в сумке, и я точно так же склеивал его по кусочкам.

– Ну и что? – равнодушно бросил я, возвращая фотографии Михееву.

– Ничего, – он снова убрал их в карман. – Хотел, чтобы ты это увидел.

– Думал, что мне будет больно?

– Не знаю… мне бы было.

Я вынул телефон, открыл галерею и протянул Валерке:

– Ты не знаешь, что такое боль по-настоящему, по-взрослому. И если не боишься, можешь посмотреть.

Он нерешительно взял телефон и бросил взгляд на первую открывшуюся фотографию – обнаженная Машка сидела спиной к объективу на разобранной постели и, потягиваясь, точно так же поднимала руками вверх волосы – совсем как на том старом снимке, который Валерка только что убрал в карман. Я даже помнил, когда и где снимал это – на даче, летом, сразу после получения диплома.

Он перевел затравленный взгляд с телефона на меня, и я протянул руку, чтобы забрать, но Валерка вдруг сделал шаг назад:

– Нет, погоди… у тебя наверняка есть еще. Я… хочу посмотреть.

– Да ты мазохист, Михеев, – пошутил я, выбивая из пачки новую сигарету и понимая, что мы тут застряли. – Идем хоть на лавку тогда сядем, что ли, у меня два операционных дня подряд было.

Мы зашли за кафе, Валерка следовал за мной, как привязанный, послушно уселся на лавку и, взяв телефон обеими руками, принялся вглядываться в фотографию Мари. Я, откинувшись на спинку и вытянув ноги, курил и исподтишка наблюдал за тем, как меняется выражение его лица. Я знал, что за этим вполне безобидным снимком с легким налетом эротики последуют совсем другие – те, где будет Мари в «тематическом» антураже, и мне было интересно, сможет ли Михеев это выдержать. Всегда любопытно наблюдать за тем, как душевный мазохизм борется в человеке с желанием не испытывать боли. Почему-то всегда побеждает первый, это я знал по себе.

Валерка осторожно листал пальцем снимки, и я видел, как его глаза вспыхивают интересом. Ну, еще бы… Моя Мари всегда выглядела на снимках привлекательной, опасной, манящей, сексуальной – такой, какой и была для меня и для каждого, кто это видел.