Твоя Мари. Энигма

Присаживаюсь на корточки, вставляю ее ногу в кроссовку, потом – вторую, завязываю шнурки, а когда поднимаюсь, вижу, что Мари с издевкой смотрит на меня совершенно трезвыми глазами:

– Ну как, Мастер? Корона не бахнулась?

Вот ей-богу, врезал бы ей за все эти штучки, не баба – бутылка с уксусом, но не могу. Больше не могу, хотя раньше мог. И не потому, что она у своего полицейского генерала научилась давать мне отпор такими приемами, что я теряюсь и всякий раз пропускаю – нет, не потому. Это как с Олегом – бить лежачего. Хотя вот эта лежачая сама кого хочешь ушатает…

Выходим на улицу. Уже полночь, но на улице еще полно народа – то и дело кто-то попадается навстречу. Мы идем к набережной в сторону от центра, и Мари держит меня под руку, потому что на самом деле сильно пьяна, и ее шатает.

– Здесь совсем тихо, – говорю я. – Пока идем – ни одной машины.

– А если через мост перейти, так даже людей не встретишь. Мне здесь нравится, хоть и многовато цивилизации. А хочешь, я тебе покажу, где она живет?

– Кто? Цивилизация? – не очень понимаю я ход ее нетрезвых мыслей.

– Нет. Лялька. Идем, тут недалеко.

– Мари… ну, тебе зачем это?

– А тебе неинтересно? Олегу вот было интересно. Мы ее даже встретили однажды, он предложил поздороваться, а я струсила. Понимаешь, побоялась, что у меня не прошло, а он это увидит. Сбежала, как трусливая собачонка… фу… – Мари морщится и машет рукой. – Да и черт с ней, с Лялькой, не пойдем…

– Может быть, вернемся уже? Ты не замерзла? – я трогаю ее руку, лежащую на моем согнутом локте.

– У меня всегда руки холодные, даже в жару. Ты совсем меня не помнишь, Мастер.

– Перестань.

– О, стоп-слово, да? Вся жизнь – БДСМ? – что-то она стала часто повторять фразу, которую я ей однажды сказал.

– Нет. Но Мастером меня не зови, не хочу.

– Поверишь – мне наплевать на твои «не хочу».

Уж во что, а вот в это поверю безоговорочно…

Мы еще какое-то время бродим по набережной, и я рассеянно смотрю на бегущую по поверхности воды мелкую рябь. На противоположном берегу светятся вывесками здания, в жилых домах по-прежнему горят окна – Москва мало спит.

– Я устала, – произносит Мари, когда мы оказываемся как раз напротив дома.

– Так давай возвращаться, я же предлагал. Ты проветрилась?

– Ну, так… – она пожимает плечами. – Предупреждаю – спать у меня негде, сам видел, одна кровать.

– Совсем с ума сошла? Не волнуйся, как-нибудь устроюсь.

– Ну-ну…

Она уже потеряла интерес к разговору, думает о чем-то, напряженно прикусив нижнюю губу и щурясь. Видит она сейчас хорошо, сделала-таки операцию, но в темноте по-прежнему ориентируется плоховато, потому щурит глаза.

Поднимаемся в квартиру, я помогаю ей снять плащ, вопросительно смотрю на кроссовки, и она смеется:

– Справлюсь. Ты иди в душ, я пока постелю.

Я ухожу в душ, прихватив из сумки дорожную косметичку. Когда возвращаюсь, постель уже расправлена, посредине – борт из покрывала, окно возле кровати затянуто ролл-шторой, а то, что у кухни, открыто, и Мари сидит с ногами на подоконнике.

– Там хоть сетка есть? – зачем-то спрашиваю я, понимая, что никакая сетка не убережет ее от падения.

– Нет, – спокойно отзывается Мари, выпуская в окно облачко дыма. – Тут второй этаж. Ты серьезно думаешь об этом?

– Просто спросил. Ложись, уже поздно.

– Лягу.

Я ныряю под одеяло, чувствуя, что здорово за сегодня устал – ноет спина, ноги гудят. Ну, и дома уже ближе к утру, а мы еще даже не пробовали уснуть.

Мари долго бродит по квартирке, сперва в душ, потом снова курит и пьет чай, глядя в окно на улицу. На ней пижама с длинным рукавом, она поправляет заклейку порта, которую меняла после душа сама, отказавшись от моей помощи, и идет, наконец, в кровать. Большое деревянное сооружение с мягкой спинкой наверняка легко выдержало бы и Олега, почему-то думаю я. У меня и в мыслях нет лечь ближе к Мари – и не потому, что она так сказала. Я просто вижу, как она устала, ей нужно выспаться, а рядом со мной она будет чувствовать опасность. Достаточно того, что я вообще здесь.

Сна нет совершенно, я стараюсь лежать как можно тише, чтобы не потревожить уснувшую, наконец, Мари. Мне же спать расхотелось. Лежу, смотрю в потолок и все думаю, думаю…

Как вообще случилось, что я стал ей абсолютно чужим? Я, введший ее в Тему, я, бывший ее первым Верхним – теперь лежу тут на разгороженной пополам кровати и чувствую, что рядом совсем чужая мне женщина. Женщина, которую я люблю до сих пор какой-то больной, неправильной любовью, не принадлежит мне даже сейчас, когда, кроме меня, ей и помочь-то некому.

…Свою первую комнату для экшенов я оборудовал в квартире родного дяди – тихого алкоголика, жившего в хорошей четырехкомнатной квартире недалеко от Мари. О, в эту комнату я вложил всю фантазию, весь художественный талант – ремонт делал собственноручно, прокладывал стены звукоизолирующим материалом, укладывал на пол слой специального уплотнителя, потом сам же собирал паркетную доску, шкурил ее, покрывал лаком. Ушло у меня на это около двух месяцев, зато получилась не комната – настоящая студия с подвесами, большим крестом, рельсом под потолком и скамьей для порки, которая, кстати, почти вообще не пригождалась – Мари любила делать все стоя.

Комнату я отжал у дядьки самую большую, потому места хватило и кровати с балдахином, и креслу, и шкафу для девайсов и кое-какой фетишной одежды – я говорил, что визуал? Туфель у Мари была коллекция – она могла не поесть, но не купить пару босоножек на шпильке – ну, нет уж. Все это хранилось здесь.

У Олега я вынюхал адресок мастера, изготавливавшего ударные девайся по индивидуальному заказу. Тоже хорошие деньги были, но оно того стоило, а я к тому времени уже крутился – подрабатывал массажами, немного перепродавал кое-какие шмотки, которые привозил с Дальнего Востока, когда бывал там у Олега.

А потом меня заприметил один важный человек… Он хорошо знал моего отца, тот как-то в прямом смысле спас ему жизнь, и теперь в поле его зрения попал и я – со своим умением поставить на место выскочивший межпозвоночный диск, например, или снять боль в растянутых мышцах. Я стал ездить к нему в загородный особняк, и это хорошо оплачивалось. Отец убил бы, если бы узнал, но к чему ему такие потрясения – особенно когда за них платили раз в десять больше?

Но основная моя жизнь протекала не там, и даже не в больнице, где я подрабатывал медбратом и оставался, если дежурил отец, чтобы иметь возможность оперировать. Те редкие минуты свободного времени, что оставались, я отдавал Теме и Мари. Вернее, Теме с Мари, так правильнее. Она оказалась мазохисткой с таким высоким болевым порогом, что это казалось даже ненормальным – настолько не чувствовать боли. Сперва я испугался, не знал, как с этим быть – Олег никогда не говорил, что так бывает, и его нижние всегда произносили «стоп», едва боль от ударов становилась чуть более интенсивной. Мари же…

Я даже не знаю, как она это выносила, потому что бил я ее без дураков, во всю руку, так, что на спине оставались следы – да, мы договаривались об их отсутствии, но как можно контролировать силу удара, когда понимаешь, что не можешь пробить эту чертову девку, не можешь вызвать у нее не то что желание остановить порку, а просто вырвать какой-то звук. Мне кажется, если бы она хоть раз заплакала в экшене – и все было бы совсем иначе, я не вел бы себя, как скотина, вынуждая ее делать то, чего она не могла.

Я каким-то шестым чувством понимал, что заставить ее выдавать эмоции может только какое-то моральное потрясение, что-то, выворачивающее ей мозги, а не ударные девайсы, пусть и самые тяжелые. Мне уже мало было причинять ей боль физическую, я захотел власти – абсолютной, полной, такой, как была у Олега над его японкой.

При воспоминании о том, как мой друг только поднимал правую бровь, а девушка уже знала, чего он хочет, и моментально это исполняла, сопровождая любое свое действие легким поклоном, у меня сводило все тело. Олег практически не разговаривал с ней – достаточно было жеста, взгляда, кивка головы. А ей, кажется, даже в голову не приходило, что можно возразить, отказаться исполнять его приказы. Она действительно переспала со мной, но, если честно, в этом плане оставила совершенно равнодушным – холодная, без эмоций. Вообще не Мари.

Но воспитать из Мари нечто подобное мне очень хотелось. Мне казалось, что вот тогда-то вообще бы все встало на свои места.

Теперь я понимаю, что с Мари этот план изначально был обречен – она намного сильнее меня характером, намного жестче, потому подавить ее мне не удалось бы ни за что – только совсем сломать, искалечить психику. Но в чем прикол сломанной игрушки?

Это я сейчас все понимаю, когда годы прошли, когда опыт в Теме стал богатым и разнообразным, а тогда… Мне казалось – ну, как это? Как это – нижняя не хочет подчиняться и делать то, что я сказал? Это неправильно. И я не мог понять, что Мари – мазохистка, ей не нужно ничего, кроме физической боли – вот там она королева. А все эти униженные позы, словесные оскорбления, пощечины, целование ботинок и принуждение к чему-то – нет, это ее не заводит, не приносит кайфа и, соответственно, не дает обратки мне. Но как же я этого хотел…

У меня все тело болело после наших экшенов – я драл ее «кошками» до тех пор, пока она не теряла сознание, потому что стоп-слово говорить так и не научилась, я чувствовал себя дерьмом, никчемным Верхним, неспособным подчинить себе женщину, заставить ее слушаться. Да что там – я ее запороть до стоп-слова не мог…

Приезжая к Олегу, я отрабатывал его нижних так, что те наутро просили его не подпускать меня к ним. Он посмеивался и все спрашивал, кто же это так вынес мне мозг, что я не могу остановиться. Я молчал, даже не знаю, почему.

Со временем я вдруг стал замечать, что сам Олег все больше уходит в садизм – чистый, без примесей, ему нравится пороть, и делает он это с удовольствием и виртуозно, оттачивая технику владения ударными девайсами до какой-то ювелирной четкости. Я не видел, чтобы у него срывалась рука, чтобы кончик кнута попадал не туда, куда был направлен изначально, чтобы флоггер ложился мимо траектории. Работал он красиво, меня это восхищало, я перенимал у него какие-то штучки, которые потом пробовал на Мари – и это всегда работало. Но в Д/с Олег больше не погружался, а свою японскую нижнюю отпустил, и она вроде бы уехала, не хотела оставаться в городе, где жил он.

– Разрывать всегда больно, – говорил Олег, сидя на циновке и покуривая кальян. – Тут даже не в Теме дело. Отношения рвать больно, привыкаешь. А я не хочу привыкать так, чтобы на всю жизнь.