Восход Эндимиона

– Боже мой, Рауль, вы что, только что телепортировались оттуда? Вы еще нигде не были?

– Да. Нет. – Я вдохнул, выдохнул и спросил: – А что это за Момент Сопричастности?

Невысокий человек изучающе меня рассматривал.

– Момент Сопричастности Энеи, – тихо сказал он. – Так мы его называем, хотя на самом деле это продолжалось гораздо дольше. Все моменты ее мученичества и смерти.

– Так вы тоже это ощутили? – Сердце мое мучительно сжалось, и я так и не понял, от радости ли, или безграничной скорби.

– Все ощутили. Все до единого. То есть все, кроме ее палачей.

– Все, кто был на Пасеме? – уточнил я.

– На Пасеме. На Лузусе и Возрождении-Вектор. На Марсе и Кум-Рияде, на Возрождении Малом и ТКЦ. На Фудзи, Иксионе, Денебе III и Горечи Сибиату. На Мире Барнарда, Роще Богов и Безбрежном Море. На Цингао-Чишуан Панне, Патаупхе и Грумбридже-Дисоне Д… – Помолчав, Ки улыбнулся напевности собственной литании. – Почти на каждой планете, Рауль. И в межзвездном пространстве. Нам известно, что Звездное Древо ощутило Момент Сопричастности… все биосферы всех звездных деревьев.

– Так есть и другие звездные деревья? – удивился я.

Ки утвердительно кивнул.

– И сколько же планет… ощутили Сопричастность? – Еще не успев договорить, я догадался, каков будет ответ.

– Да, – сказал бывший капрал Ки. – Все планеты, где побывала Энея, – на многих вы были вместе. Все планеты, где она оставила учеников, принявших причастие и отвергших крестоформ. Ее Момент Сопричастности… час ее смерти… транслировался и ретранслировался на каждой из этих планет.

Я потер вдруг онемевшее лицо.

– Значит, только те, кто получил причастие или принял учение Энеи, ощутили этот момент?

– Нет… – покачал головой Ки. – Они были ретрансляторами, релейными станциями. Они воспринимали Момент Сопричастности из Связующей Бездны и передавали его всем остальным.

– Всем? – ошеломленно переспросил я. – Даже десяткам и сотням миллиардов имперских подданных, которые носят крестоформ?

– Носили крестоформ, – поправил Бассин Ки. – Многие верующие после этого отказались носить паразита Центра в своем теле.

И тут на меня снизошло понимание. Последние моменты жизни Энеи, открытые каждому, выходили далеко за рамки простых слов, боли пыток и ужаса – я воспринимал ее мысли, постигал ее понимание истинных мотивов действий Центра, истинного паразитизма крестоформа, циничного использования человеческой смерти ради подстегивания нейросетей ИскИнов, жажды власти кардинала Лурдзамийского, замешательства Мустафы и абсолютной бесчеловечности Альбедо… Если каждый познал Момент Сопричастности вместе со мной, когда я вопил и рвался из противоперегрузочного бака, уносившего меня прочь на тюремном роботе-факельщике, значит, все человечество пережило ужасающий момент просветления. И каждый живущий услышал ее последнее «Я люблю тебя, Рауль!», когда пламя взмыло под потолок.

Солнце садилось. Золотые лучи сияли среди руин. Тень оплавленной громады замка Святого Ангела протянулась к нам, словно от стеклянного холма. Энея просила меня развеять ее пепел на Старой Земле, а я не могу сделать для нее даже этого. Я подвел ее даже после смерти.

– А как же Пасем? – Я посмотрел на Бассина Ки. – На Пасеме у нее не было учеников, когда… Ох… – Она же отослала отца де Сойю из собора Святого Петра, она просила его уйти вместе с монахами и затеряться в этом, таком знакомом ему городе. Когда же он попытался возразить, Энея сказала: «Ни о чем другом я не прошу, отец. И прошу с любовью и уважением». И отец де Сойя исчез за пеленой дождя. И стал ретранслятором, передав последние мучения и прозрения моей единственной нескольким миллиардам жителей Пасема.

– Ох… – Я не мог заставить себя отвести от него взгляд. – Но в последний раз, когда я вас видел… через Бездну… вас держали в криогенной фуге в этом… – Я с омерзением махнул рукой в сторону оплавленной груды замка Святого Ангела.

– Я и был в криогенной фуге, Рауль, – подтвердил Ки. – Меня держали там, как мороженую тушу в холодильнике, в подвальной камере недалеко от того места, где они замучили Энею. Но я ощутил Момент Сопричастности. Каждый живущий ощутил его – даже если спал, или был в стельку пьян, или безумен.

Я молча смотрел на него, и сердце мое обливалось кровью. Наконец я нашел силы задать вопрос:

– И как же вам удалось выбраться? Оттуда?

Мы оба повернулись к руинам Священной Канцелярии.

– Вскоре после Момента Сопричастности вспыхнула революция, – вздохнул Ки. – Многие – почти все жители Пасема – больше не желали иметь ничего общего с крестоформом и предательской Церковью, внедрявшей его. Все же нашлись достаточно циничные личности, которые вступили в сделку с дьяволом в обмен на физическое возрождение, но миллионы… сотни миллионов… жаждали причастия и освобождения от крестоформа в первую же неделю. Верноподданные Священной Империи пытались помешать им. Начались бои… революция… гражданская война.

– Снова… Как после Падения Порталов три столетия назад.

– Нет. Не настолько скверно. Не забывайте, тому, кто слышит хор мертвых и голоса живых, больно причинять боль другим. Верноподданных Империи ничто не сдерживало, но они оказались в меньшинстве.

– И вы называете это сдержанностью? – указал я на развалины. – Вы говорите, что все это не настолько скверно?

– Революция против Ватикана, Священной Империи и Инквизиции тут ни при чем, – мрачно проговорил Ки. – Она прошла относительно бескровно. Лоялисты бежали на «архангелах». Их Новый Ватикан теперь на планете Мадхья… так, дерьмовая планетка, сейчас ее охраняет половина Имперского Флота и несколько миллионов лоялистов.

– А это чья работа? – Я окинул взглядом окружающую разруху.

– Техно-Центра. Немез со своими клон-братьями и сестрами уничтожила город и захватила четыре «архангела». Они спалили нас из космоса, когда лоялисты удрали. Центр прям кипятком писал. Может, и сейчас писает. Нам-то что.

Я осторожно поставил скрайбер на белую плиту и огляделся. Все больше людей выходили из развалин, они держались на почтительном расстоянии, но разглядывали нас с нескрываемым интересом. Все в рабочей одежде, а вовсе не в шкурах или лохмотьях. Конечно, сразу ясно, что для них сейчас трудные времена, но они никакие не дикари. Белобрысый парнишка застенчиво помахал мне рукой. Я помахал в ответ.

– Да, я ведь так и не ответил на ваш вопрос, – встрепенулся Ки. – Меня выпустили охранники, они всех узников выпустили, пока тут была всеобщая неразбериха после Момента Сопричастности. В ту неделю двери казематов распахнулись перед многими узниками этого рукава Галактики. После причастия… ну, трудно держать кого-то в заточении или пытать, если через Связующую Бездну сам получаешь половину чужой боли. А у Бродяг с Момента Сопричастности дел невпроворот – они заняты оживлением миллиардов иудеев, мусульман и прочих похищенных Центром… Да еще доставкой их с планет-лабиринтов на родные миры.

Я попытался все это осмыслить и, немного помолчав, спросил:

– А отец де Сойя выжил?

– Полагаю, можно сказать, что он выжил. – Ки радостно заулыбался. – Он наш священник в приходе Святой Анны. Пойдемте, я отведу вас к нему. Он уже знает, что вы здесь. Тут всего пять минут ходу.

Де Сойя обнял меня так крепко, что ребра ныли еще долго. Священник был одет в простую черную сутану с римским воротничком. Святая Анна оказалась вовсе не той огромной приходской церковью, что мы видели в Ватикане, а всего лишь маленькой часовней, выстроенной на расчищенном участке восточного берега. Похоже, приход состоял примерно из сотни семей, добывающих себе пропитание охотой и земледелием. Во время совместной трапезы в церковном дворике меня познакомили почти со всеми. Эти люди держались так, будто давно со мной знакомы, и искренне радовались, что я снова вернулся в мир живых.

Когда стемнело, мы с Ки и де Сойей удалились в жилище священника – по-спартански обставленную комнату при церкви. Достав бутылку вина, отец де Сойя до краев наполнил три бокала.

– Одно из преимуществ падения нашей цивилизации, – улыбнулся он, – состоит в том, что стоит где-нибудь копнуть поглубже, и наткнешься на винный подвал, забитый марочными винами. Это не воровство. Это археология.

Ки поднял бокал, словно хотел произнести тост, но замялся. Потом неуверенно предложил:

– За Энею?

– За Энею! – И мы с отцом де Сойей осушили бокалы. Священник наполнил их вновь.

– Долго меня не было? – спросил я. Я раскраснелся от вина, как всегда. Энея любила над этим подшучивать.

– Тринадцать стандартных месяцев с Момента Сопричастности, – сказал де Сойя.

Я только головой тряхнул. Наверное, я писал свою повесть и ждал смерти часов по тридцать кряду, потом на несколько часов погружался в сон, чтобы снова бодрствовать тридцать или сорок часов. Это обычное явление, когда человек лишен возможности отмерять время, наблюдая смену дня и ночи.

– А вы общались с другими планетами? – продолжал я расспросы. Потом бросил взгляд на Ки, и ответ стал очевиден. – Наверняка. Бассин рассказывал мне о реакции на Момент Сопричастности на других планетах и о возвращении похищенных народов.

– Сюда залетало несколько кораблей, – сказал де Сойя, – но без «архангелов» путешествия занимают много времени. Тамплиеры и Бродяги доставляют беженцев домой на своих кораблях-деревьях, но нам ненавистно применение двигателей Хоукинга, мы ведь понимаем, насколько это губительно для субстанции Бездны. А научиться слышать музыку сфер и сделать первый шаг, несмотря на все наши старания, удалось столь немногим, что их можно по пальцам пересчитать.

– Это вовсе не трудно! – воскликнул я и тут же сам рассмеялся над собой. – Это чертовски трудно. Ой, простите, святой отец.

Де Сойя успокаивающе кивнул: