Гиперион. Падение Гипериона

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Не знаю даже, что будет со мной, когда я умру.

Тяжелая болезнь, как правило, приводит к солипсизму. С той же неизбежностью, с какой космическая «черная дыра» глотает все, что имело несчастье очутиться в пределах ее досягаемости, интересы больного сужаются до крошечной точки – его собственного «я». День кажется вечностью. От меня не ускользает ни одна мелочь: я замечаю, как по-черепашьи медленно передвигаются по стенам с облезлой штукатуркой солнечные пятна, ощущаю фактуру простыней под ладонями и их запах, лихорадку, что набухает внутри, как рвота, а затем неспешно выгорает дотла в топках моего мозга, и, конечно, боль. Не мою – резь в горле и жжение в груди можно потерпеть еще несколько часов или дней. Они даже приятны, как нечаянная встреча в чужом городе со старым, пусть и занудливым знакомым. Нет, я о чужой боли… боли тех, остальных. Она сотрясает мой мозг, как тупой грохот камнедробилки, как удары молота о наковальню. От нее не спрячешься.

Мое сознание воспринимает ее в виде шума – и тут же претворяет в стихи. С утра до ночи, с ночи до утра в душу мою вливается боль вселенной и разбегается по ее горячечным извивам, на бегу образуя рифмы, метафоры, строки. Замысловатый, бесконечный танец слов. То умиротворяющий, как соло на флейте, то пронзительный и сумбурный, будто множество оркестров одновременно настраивают свои инструменты. Но это всегда – стихи, всегда – поэзия.

Я просыпаюсь перед самым заходом солнца – в тот самый момент, когда полковник Кассад бросается наперерез Шрайку, спасая жизнь Сола и Ламии Брон. Хент сидит у окна. Его длинное лицо кажется терракотовым в горячих закатных лучах.

– Он все еще там? – спрашиваю я, не узнавая собственный голос.

Хент, вздрогнув, оборачивается ко мне, и я впервые вижу на его суровом лице виноватую улыбку.

– Шрайк? – говорит он. – Не знаю. Давно его не видел. Только чувствовал. – Он внимательно смотрит на меня. – Как вы?

– Умираю, – отвечаю я и тут же спохватываюсь: лицо Хента искажает гримаса. – Да вы не волнуйтесь, – стараясь исправить положение, бодро говорю я. – Со мной уже было такое. И потом, умираю-то не я. Моя личность обитает где-то в недрах Техно-Центра, и ей ничто не грозит. Умирает тело. Данный кибрид Джона Китса. Двадцатисемилетний манекен из мяса, костей и заемных ассоциаций.

Хент присаживается на край кровати. Приятный сюрприз – пока я спал, он заменил мое испачканное кровью одеяло своим, чистым.

– Ваша личность – тот же самый ИскИн, – размышляет он вслух. – Значит, вы способны подключаться к инфосфере?

Я молча мотаю головой – на объяснения нет сил.

– Когда Филомели похитили вас, мы обшарили инфосферу и наткнулись на следы ваших подключений, – продолжает он. – Стало быть, вам не обязательно выходить напрямую на Гладстон. Просто оставьте где-нибудь весточку, и наша контрразведка ее заметит.

– Нет, – хриплю я, – Центру это не понравится.

– Они что, блокируют вас? Не пускают в инфосферу?

– Пока… нет… Но скоро… додумаются. – Я произношу слова с промежутками, словно укладываю в коробку хрупкие птичьи яйца. Мне вспоминается записка, которую я черкнул Фанни вскоре после тяжелого приступа кровохарканья, за год до смерти. «Если мне суждено умереть, – думал я, – память обо мне не внушит моим друзьям гордости – за свою жизнь я не создал ничего бессмертного, однако я был предан принципу Красоты, заключенной во всех явлениях, и, будь у меня больше времени, я сумел бы оставить о себе долговечную память».[55 - Письмо к Фанни Брон: февраль 1820 г., Хэмпстед (пер. С. Сухарева).] До чего же теперь эти рассуждения кажутся пустыми, смехотворными, наивными… и все же я не перестаю верить, хочу верить, что это так. Будь только у меня время… Месяцы на Эсперансе, когда я притворялся художником; дни, истраченные на беседы с Гладстон и на бесконечные совещания; а ведь все это время я мог писать…

– Вы ведь даже не попробовали! – не унимается Хент.

– Что именно? – спрашиваю я. Мизерное усилие вызывает новый приступ кашля, и я выплевываю почти твердые сгустки крови в тазик, поспешно подставленный Хентом. Наконец спазмы прекращаются. Снова ложусь, стараясь избавиться от тумана перед глазами. Становится все темнее, но никому из нас не приходит в голову зажечь лампу. На площади не умолкает фонтан.

– Что? – спрашиваю я снова, пытаясь сохранить ясность сознания, наперекор сну и порожденным им сновидениям. – Чего я не пробовал?

– Не пробовали послать весть через инфосферу, – шепчет Хент. – Связаться с кем-нибудь.

– А что мы можем сообщить, Ли? – спрашиваю я, впервые за время нашего знакомства назвав его по имени.

– Наше местонахождение. Каким образом Техно-Центр нас похитил. Что угодно.

– Хорошо, – говорю я. Веки буквально слипаются. – Я попробую. Хотя не думаю, что это сойдет мне с рук.

Чувствую, как Хент накрывает мою руку своей. Это внезапное проявление простого человеческого сочувствия трогает меня до слез.

Я попробую. Прежде, чем сдаться на милость сна или смерти. Попробую.

Не разбирая дороги, полковник Федман Кассад с традиционным боевым кличем ВКС бросился наперерез Шрайку, которого отделяло от Сола и Ламии не больше тридцати метров.

Шрайк остановился, проворно вращая головой и сверкая красными глазами. Кассад вскинул десантную винтовку и ринулся вниз по склону.

Шрайк переместился.

Расплывшись в туманное пятно, он передвинулся во времени. Боковым зрением полковник увидел, что все в долине замерло: песчинки неподвижно зависли в воздухе, сияние Гробниц стало густым, как янтарь. А в следующую секунду скафандр Кассада необъяснимым образом переместился вслед за Шрайком, повторяя его маневры во времени.

Существо вскинуло голову и настороженно застыло. Четыре руки выдвинулись вперед, как лезвия выкидного ножа. Щелкнув, растопырились алчущие крови пальцы.

Кассад притормозил в десяти метрах от монстра и спустил курок, всадив полный заряд в песок под ногами Шрайка.

Охваченное адским пламенем трехметровое чудовище словно уменьшилось в росте… начало погружаться в пузырящийся песок… нет, в озеро расплавленного стекла. Кассад издал торжествующий клич и подступил ближе, поливая широким лучом Шрайка и дюны, как когда-то в детстве, в марсианских трущобах, обдавал друзей водой из ворованного ирригационного шланга.

Шрайк тонул, колотя руками по песку и камням в поисках опоры. Во все стороны летели искры. Он снова переместился, и время побежало назад, словно пленка, пущенная задом наперед, но Кассад без труда переместился вслед за ним, смутно осознав, что ему помогает Монета – соединив их скафандры, тащит его против течения времени. Он вновь принялся поливать чудовище концентрированными тепловыми импульсами. Песок под ногами Шрайка плавился, валуны вспыхивали один за другим.

Все глубже погружаясь в эту огненную геенну, Шрайк вдруг запрокинул голову, распахнул чудовищную пасть – и заревел.

От неожиданности Кассад чуть не выронил винтовку. Вопль – хриплый рев дракона, наложенный на грохот взрыва термоядерной бомбы, – пронесся по долине, отразился от стен ущелья, и зависший между небом и землей в невесомости-безвременьи песок обрушился вниз. Стиснув завибрировавшие зубы, Кассад быстро переключил винтовку в обычный режим и послал в морду чудовища тысячи сверхтвердых пуль.

Шрайк переместился – на несколько лет, Кассад это почувствовал по головокружению и ломоте в костях, – и они оказались уже не в долине, а на борту ветровоза, идущего через Травяное Море. Время возобновило свое течение, и Шрайк ринулся навстречу Кассаду. Стальные руки, с которых струилось расплавленное стекло, вцепились в десантную винтовку, но полковник не выпустил оружие, и они закружились в неуклюжем танце. Шрайк сделал выпад двумя нижними руками, затем резко выбросил вперед шипастую ногу, но Кассад, вцепившись в приклад, внимательно следил за каждым движением чудовища и раз за разом уворачивался от стальных конечностей.

Они находились в небольшом помещении – скорее всего каюте. Монета вжалась в угол. Здесь же оказался какой-то высокий мужчина в накидке с капюшоном, который сверхмедленно пятился к двери, пытаясь убраться с пути клубка рук, ног и клинков. В другом углу мерцала сине-фиолетовая дымка – это фильтры скафандра перевели в видимый спектр силовое поле эрга, пульсировавшее под напором излучаемых Шрайком антиэнтропийных волн.

Одним мощным ударом Шрайк рассек скафандр Кассада, и из раны брызнула кровь. Но полковник, изловчившись, засунул дуло винтовки в пасть чудовища и нажал на спуск. Голова Шрайка откинулась назад, как на пружине, и его отбросило к стене, однако, падая, он успел пропороть бедро Кассада своими шпорами. Снова брызнула кровь, теперь уже не только на стены, но и на иллюминатор.

Шрайк переместился.

Стиснув зубы, Кассад ждал, пока скафандр автоматически накладывал жгуты и зашивал раны. Затем он бросил взгляд на Монету, кивнул ей и пустился вдогонку за чудовищем через время и пространство.

Вверх взметнулся и тут же исчез гигантский столб пламени. Сол прикрыл собой молодую женщину и вовремя – с неба посыпались капли расплавленного стекла. Некоторое время они падали на холодный песок и с шипением застывали. Затем все стихло. Заботливо укутав обоих паломников накидкой Сола, буря замела кипящее озеро песком.

– Что за чертовщина? – выдохнула Ламия.

Сол, помогая ей подняться на ноги, помотал головой и прокричал:

– Гробницы открываются! Возможно, что-то взорвалось.

Пошатнувшись, Ламия вцепилась в руку Сола:

– Рахиль?

Сол сжал кулаки и тряхнул бородой, в которую набился песок.

– Шрайк… забрал ее. Не могу попасть в Сфинкс. Жду!

Ламия сощурилась и посмотрела в сторону Сфинкса, смутно просвечивавшего сквозь песчаные вихри.

– А вы? – спрашивает Сол.

– Что?