Олимп

– Давай сюда, Хокенберри. Еще секунда-другая, и Дырка захлопнется. Любой, кто застрянет на этой стороне, останется на Марсе навечно. – Он кивнул на вулкан. – Правда, если эта штука рванет, здешняя вечность займет считаные минуты.

– Я не с вами, – произнес мужчина.

– Не глупи, Хокенберри! – прокричал маленький моравек. – Смотри, все ахейское начальство – Диомед, Идоменей, Тевкр, Аяксы – мчится к Бране как угорелое.

– Только не Ахиллес, – ответил ученый, приложив руки ко рту для громкости.

С неба огненным градом сыпались искры, барабаня по крыше летательного аппарата.

– Ахиллес потерял рассудок, – проорал Манмут. А про себя прикинул: – Может, и этого шарахнуть тазером для верности?

Словно прочитав его мысли, Орфу вышел на связь по личному лучу. Европеец забыл, что по-прежнему передает изображение и звук в режиме реального времени как на Фобос, так и на «Королеву Мэб».

– Не надо его отключать, – предупредил гигантский краб. – Мы у профессора в долгу. Пусть сам решает.

– Да пока он будет раздумывать, десять раз умрет!

– Хокенберри уже знаком со смертью, – напомнил иониец. – Может, он по ней соскучился.

Манмут попытался еще раз:

– Ну давай, дружище, запрыгивай! Ты нам очень нужен, Томас.

Схолиаст удивленно заморгал, услышав свое имя. Потом покачал головой.

– Разве ты не хочешь опять увидеть свою Землю? – закричал моравек.

Почву сводили судороги марсотрясения, и шершень трепетал на черных шипастых лапах. Вокруг явно сжавшейся Брано-Дырки клубились тучи пепла и серы. Неожиданно Манмут понял: задержи он друга еще хоть на одну минуту – и тому не останется иного выбора, кроме как полететь с ними.

Но человек отступил назад и указал рукой на остаток отступающих аргивян, на павших амазонок и конские трупы, на далекие стены Илиона и сражающиеся армии, уже еле видные через подернувшуюся рябью Дыру.

– Я заварил всю эту кашу, – горько сказал он. – По крайней мере помог заварить. Останусь и буду расхлебывать вместе со всеми.

Маленький европеец тоже ткнул манипулятором в сторону Браны, за которой бушевала кровопролитная война.

– Троя обречена, Хокенберри. Силовых щитов и воздушного заслона больше нет, убраны даже антиквит-поля.

Мужчина улыбнулся, прикрывая лицо от падающих углей и пепла.

– «Et quae vagos vincina prospiciens Scythas ripam catervis Ponticam viduis ferit escisa ferro est, Pergannum incubuit sibi», – продекламировал он в ответ.

– Ненавижу латынь! – возмутился про себя Манмут. – И схолиастов – тоже… – А вслух прокричал: – Опять Вергилий?

– Сенека! – откликнулся ученый. – «И те, что с кочевыми рядом скифами над Понтом скачут толпами безмужними. Мечами разоренный, наземь пал Пергам…»[23 - Перевод С. Ошерова.] Ну, ты понимаешь, Илион, Троя…

– Забрасывай свою задницу на борт, Хокенберри! – гаркнул моравек.

– Удачи, Манмут. – Человек отступил еще дальше. – Передай привет Земле и Орфу, мне будет недоставать их обоих.

Он развернулся и неспешной трусцой пробежал мимо Ахилла, скорбящего над мертвой амазонкой и покинутого живыми товарищами, после чего, как только шершень сорвался и, лавируя, улетел в далекий космос, припустил со всех ног. Брана таяла на глазах.

Часть 2

22

Веками в Ардис-холле царил субтропический зной, и вот настала зима. Снег еще не выпал, но уже обнажились окрестные леса, и только самые упрямые листья продолжали держаться черенками за ветки. Теперь даже после запоздалого рассвета в тени огромного особняка целый час не таял иней. Каждое утро Ада смотрела, как солнечные лучи понемногу стирали со склонов западной лужайки сверкающую белую краску, лишь перед самым домом оставляя узенькие искристые полосы. По рассказам пришельцев, тихую гладь речушек, пересекавших дорогу к факс-узлу, как и сам узел, расположенный в миле с четвертью от Ардис-холла, затягивала хрупкая корка льда.

Нынешний день был одним из самых коротких в году; вечер подкрался рано, пришла пора хозяйке зажигать бесчисленные свечи и керосиновые лампы. Невзирая на пятый месяц беременности, движения молодой женщины дышали завидным изяществом. Старинный особняк, возведенный восемь столетий назад, еще до Финального факса, до сих пор сохранял дух радушного уюта. Две дюжины растопленных каминов, пламя которых веками развлекало и радовало взоры гостей, сегодня по-настоящему обогревали большую часть из шестидесяти восьми комнат. Для остальных же Харман, отыскав в «проглоченных» книгах нужные чертежи, соорудил особые печи, окрещенные почему-то «франклиновскими»[24 - Бенжамин Франклин проводил эксперименты с электричеством и изобрел громоотвод; кроме того, ему принадлежат самые разные изобретения – от музыкальных инструментов.]. Они так жарили, что, поднимаясь по лестнице, разморенная Ада почти клевала носом.

На третьем этаже она помедлила у большого окна в конце коридора. В угасающих зимних сумерках за гравитационно-искаженными стеклами перед нею, застилая вид, но успокаивая сердце, возвышалась темно-сизая стена частокола, уходящего вниз по южному склону. Пожалуй, впервые за тысячи лет земные леса вновь начали падать под ударами людей-дровосеков, подумалось молодой женщине. Частокол окружал Ардис-холл по всему периметру, местами подступая к дому на тридцать ярдов, а кое-где удаляясь от него на добрую сотню. По углам вздымались дозорные башни, тоже из дерева, и еще больше лесных великанов было повалено ради того, чтобы превратить летние навесы в дома и бараки для новых пришельцев, искавших убежища в Ардис-холле.

«Где же Харман?»

Ада часами гнала от себя назойливую тревогу, находила дюжины различных занятий, чтобы отвлечься, и вот осталась наедине со своим беспокойством. Ее любовник – сам он предпочитал устаревшее прозвание «супруг» – ушел ни свет ни заря вместе с Ханной, Петиром и Одиссеем, который отныне величал себя Никем. Друзья запрягли в дрожки быка и отправились прочесывать луга и чащи за десять миль и далее от реки – искать разбежавшийся скот, а также охотиться на оленей.

«Почему их до сих пор нет? Харман обещал вернуться дотемна».

Спустившись на первый этаж, Ада решила заглянуть на просторную кухню. Когда-то здесь бывали разве что сервиторы, да время от времени войниксы приносили оленей, которых забивали в охотничьих угодьях. Теперь тут кипела жизнь. Эмма и Реман составляли меню (в одном только Ардисе ужинали сразу полсотни человек), под их началом работала целая дюжина помощников и помощниц: выпекали хлеб, готовили салаты, жарили мясо на вертеле в огромном старом очаге. Вокруг бурлила творческая суматоха. Еще немного – и на длинном накрытом столе появится горячая пища.

Эмма встретилась глазами с вошедшей.

– Вернулись уже?…

– Нет еще. – Хозяйка особняка улыбнулась, напустив на себя беззаботный вид.

– Скоро вернутся, – сказала подруга, похлопав ее по руке.

Ада не впервые мысленно подивилась, почему это люди считают себя вправе сколько угодно похлопывать и гладить беременных. Нет, она не злилась, потому что любила Эмму, и все-таки…

– Куда они денутся, – пожала плечами будущая мать. – Лишь бы раздобыли нам побольше оленины да пригнали обратно хоть четырех бычков. А лучше – пару коров и пару быков.

– Молоко нам не помешает, – согласилась Эмма и, снова пошлепав подругу по руке, возвратилась к очагу заниматься своими обязанностями.

Ада незаметно ускользнула наружу. От холода у нее на миг перехватило дыхание; молодая женщина укутала шею и плечи теплой шалью, которую носила с собой. После жаркой кухни ледяной воздух покалывал щеки точно иголками. Ада постояла на пороге, давая глазам обвыкнуться с вечерним полумраком.

«А катись оно все…»

Подняв левую руку, она в пятый раз за последние два часа попыталась вызвать дальнюю сеть, вообразив зеленый треугольник внутри желтого круга. Над ладонью послушно возник синий овал, но голографические картинки по-прежнему смотрелись нерезко и были до неузнаваемости испещрены помехами. Харман как-то предположил, что эти временные трудности в работе дальней, общей сети и даже простой поисковой функции не имели связи с человеческими телами («Наноаппараты у нас по-прежнему в крови», – пояснил он со смехом), зато загадочным образом зависели от спутников и передатчиков-астероидов полярного либо экваториального кольца, возможно даже, от ежевечерних метеоритных дождей. Ада подняла глаза на вечереющее небо. Над головой вращались пересеченные крест-накрест полосы света, составленные из тысяч мерцающих тел. Почти двадцать семь лет их вид обнадеживал молодую женщину: как же, ведь именно там находился гостеприимный лазарет, где каждые два десятка лет обновлялись человеческие тела, оттуда же «посты» наблюдали за людьми, которым суждено было вознестись к небесам, прожив на Земле Пятую-и-Последнюю Двадцатку. Но теперь, после странствий Хармана и Даэмана, обитатели Ардис-холла знали, что кольца совершенно безлюдны и грозят бедой. Последняя Двадцатка оказалась ложью многих столетий. На самом деле Финальный факс поставлял свежую человечину некоему каннибалу по имени Калибан.

Падающие звезды – вернее, обломки орбитальных объектов, разрушенных восемь месяцев назад не без помощи кузена и возлюбленного Ады, – чертили небосвод с запада на восток, но это был уже слабенький метеоритный дождик по сравнению с ужасающей бомбардировкой первых недель после Великого Падения. Женщина задумалась о значении этого слова, прочно вошедшего в обиход за несколько месяцев. Что же оно означало? Только ли то, что с неба сыпались осколки орбитального астероида, взорванного по воле Просперо при участии Хармана и Даэмана, или отключились безотказные прежде сервиторы, или вырубилась электрическая сеть, или перестали нести верную службу войниксы, бежавшие из-под человеческой власти в ту самую ночь… В ночь Падения? Пожалуй, тогда рухнуло все – не просто небо, а целый мир, каким его знали современники Ады и многие поколения людей старого образца из прошлых четырнадцати циклов по пять Двадцаток.

К горлу снова подступила тошнота, заставляя припомнить первые три месяца беременности. Однако «положение» было вовсе ни при чем: женщину мутило от беспокойства. Голова трещала от напряжения. «Отменить», – приказала Ада, и окно дальней сети погасло. Она попробовала общую сеть. Бесполезно. Может, обыкновенная поисковая функция?… Но нет, четверка слишком удалилась, чтобы хоть кто-нибудь подал красный, зеленый или янтарный сигнал. Женщина отменила все функции разом.

Любопытно, что их возвращение вызвало у нее настоящую жажду по чтению. Кстати, в окнах библиотеки по-прежнему горел свет и покачивались головы «глотающих». Аде хотелось оказаться там со своими друзьями, скользить ладонями по корешкам новых томов, смотреть, как золотые буквы текут по рукам прямо к сердцу и разуму. Правда, за этот короткий зимний день она успела «проглотить» пятнадцать увесистых томов, и от одной лишь мысли о продолжении дурнота резко усилилась.

«А ведь беременность очень похожа на чтение – по крайней мере на «глотание» книг, – подумала будущая мать и, весьма довольная сравнением, принялась его развивать: – Оно тоже наполняет переживаниями и реакциями, к которым человек не готов. Чувствуешь себя слишком наполненной, уже не совсем собой, и начинаешь двигаться к некой определенной минуте, которая переменит твою жизнь навсегда».

Интересно, что сказал бы по этому поводу Харман, беспощадный критик собственных метафор и аналогий? В животе опять замутило: нахлынули прежние тревоги. «Да где же они? А главное, он? Невредим ли мой любимый?»