Падение Гипериона

– Ламия? – спросил Консул, остановившийся в двух шагах от Вайнтрауба. Он никак не мог отдышаться после быстрого подъема.

– Да, – ответил Сол и приподнял ее голову, но тут же отдернул руку, коснувшись чего-то скользкого и холодного.

– Мертва?

Сол, прижимая дочку к груди, нащупал пульс на горле женщины.

– Нет. – Он шумно перевел дух. – Жива… но без сознания. Дайте мне фонарь.

Он провел лучом по серебристому шнуру (точнее «щупальцу», ибо штуковина была какой-то мясистой, что наталкивало на мысль о ее органическом происхождении), который выходил из гнезда нейрошунта за ухом Ламии, тянулся через широкое крыльцо Сфинкса и нырял внутрь, в открытый проем. Сам Сфинкс светился ярче остальных Гробниц, но за его порогом стояла кромешная тьма.

Консул подошел ближе.

– Что это? – Он протянул было руку: потрогать серебристый кабель, но тут же, как Сол, отдернул ее. – Господи, теплый!

– Как будто он живой, – растерянно согласился Сол и принялся растирать Ламии руки, потом легонько похлопал по щекам, пытаясь привести ее в чувство. Женщина не шевелилась. Тогда ученый провел лучом фонаря вдоль кабеля – до места, где он исчезал из виду во внутренних помещениях гробницы. – Не похоже, что Ламия сама воткнула себе в голову эту штуку!

– Шрайк, – пробормотал Консул. Он наклонился ближе, чтобы взглянуть на биомонитор наручного комлога Ламии. – Все в норме, кроме биотоков мозга.

– А что с ними?

– Смерть мозга. Высшая нервная деятельность на нуле.

Сол, вздохнув, присел на корточки.

– Надо узнать, куда ведет кабель.

– А если просто выдернуть его из гнезда?

– Как? – Осветив затылок Ламии, Сол раздвинул слипшиеся пряди волос. Нейрошунт, обычный диск из пластиплоти нескольких миллиметров в диаметре, с десятимикронным гнездом, казалось, расплавился. На коже бугрился красный волдырь, в котором тонул миниатюрный штепсель на конце кабеля.

– Без хирурга не обойдешься, – прошептал Консул. Он дотронулся до воспаленного волдыря: Ламия не шевельнулась. Тогда Консул взял фонарь и поднялся. – Вы останетесь с ней. Я пойду вдоль этого…

– Пользуйтесь радиосвязью, – напомнил Сол, отлично зная, как мало от нее толку во время темпоральных приливов и отливов.

Консул кивнул и поспешил ко входу в Сфинкс, словно убегая от страха, который мог ему помешать.

Блестящий кабель извивался вдоль главного коридора, шел мимо помещения, где они ночевали накануне, и скрывался за углом. Консул на ходу заглянул в знакомую комнату: луч фонаря скользнул по разбросанным второпях одеялам и ранцам.

Кабель сворачивал за угол коридора, и Консул прошел вслед за ним в центральные ворота, где коридор разделялся на три прохода поуже; вверх по пандусу, опять направо по узкому проходу, который они окрестили «Тутанхамоновым шоссе», затем вниз по пандусу. По низкому туннелю пришлось ползти на четвереньках, осторожно переставляя руки, чтобы, не дай Бог, не коснуться теплого, как человеческое тело, металлического щупальца. Снова вверх по наклонной плоскости – такой крутой, что Консул был вынужден карабкаться по ней, как трубочист по трубе; и опять вниз по более широкому коридору, которого он что-то не припоминал. Наклонные стены к потолку сужались, сверху капала вода. И вновь – крутой скат. Консулу удалось затормозить, лишь ободрав в кровь ладони и колени. И опять ползком по длинному коридору, длиннее самого Сфинкса, – или это только казалось? Консул окончательно заблудился. Теперь оставалось надеяться лишь на кабель.

– Сол, – позвал он тихонько, не веря, что комлог донесет его голос до Вайнтрауба сквозь камень и темпоральную зыбь.

– Я здесь, – раздался в наушниках шепот ученого.

– Я забрался черт знает куда, – прошептал Консул в комлог. – По коридору, которого мы раньше вроде не видели. Похоже, здесь глубоко.

– Вы нашли, где кончается кабель?

– Да, – ответил Консул, прислонившись к стене, чтобы вытереть пот со лба.

– Разъем? – спросил Сол, имея в виду один из бесчисленных терминалов, через которые граждане Сети подключались к инфосфере.

– Нет. Похоже, эта штука врастает прямо в пол. В камень. И коридор здесь кончается. Я подергал за кабель, но здесь такая же картина, как и на голове Ламии. То есть эта дрянь составляет одно целое с камнем.

– Выходите, – донесся сквозь треск помех чуть слышный голос Сола. – Попробуем отрезать.

И тут, в сырой тьме туннеля, Консула настиг первый в его жизни приступ клаустрофобии. Сначала стало трудно дышать, потом ему показалось, что за спиной находится нечто, мешающее доступу воздуха, отрезавшее путь назад. Стук его сердца, тяжелый, неровный, казалось, отдавался эхом в стенах каменного мешка.

Консул несколько раз медленно вздохнул, снова отер пот и усилием воли остановил лавину паники.

– Это… может… ее убить, – произнес он вслух между двумя медленными вздохами.

Ответа не последовало. Консул позвал Сола, но тонюсенькая паутинка радиосвязи, по-видимому, порвалась.

– Я выхожу, – сказал он в немой прибор и развернулся, водя фонариком по стенам и потолку туннеля. Кабель-щупальце дернулся… или то был обман зрения? И Консул пополз назад – той же дорогой, какой добирался сюда.

Хета Мастина они нашли на заходе солнца, за несколько минут до начала темпорального прилива. Когда Консул, Сол и Дюре заметили тамплиера, тот шел пошатываясь, потом упал. Оказалось, что он потерял сознание.

– Отнесем его к Сфинксу, – рассудил Сол.

Тут солнце скрылось за горизонтом, и, словно по мановению невидимого дирижера на паломников внезапно обрушились волны темпорального прилива, захлестнув их тошнотворным ощущением. Все трое упали на колени. Разбуженная Рахиль зашлась в крике, на который способны только новорожденные.

– Скорее к воротам! – задыхаясь, пробормотал Консул и взвалил Хета Мастина на спину. – Мы должны… выбраться из долины.

Они двинулись мимо Сфинкса к выходу из долины, а вокруг творилось невообразимое. Волны времени бесновались, вызывая сумасшедшее головокружение. Еще тридцать метров, и у паломников подкосились ноги. Тело Мастина покатилось по тропе. Рахиль удивленно притихла в своей люльке.

– Назад! – пробормотал, хватая ртом воздух, Поль Дюре. – Назад в долину! Внизу… было… легче.

И они вернулись, выписывая ногами кренделя, как троица пьяных, но никто не упал, потому что у каждого была своя драгоценная ноша. Зайдя за Сфинкс, паломники с минутку передохнули, привалившись к валуну. Сама ткань пространства и времени, казалось, вздувалась и рвалась в клочья. Мир вдруг превратился в поверхность исполинского знамени, которое одним рывком развернула неведомая рука.

Гробницы, пески и небо то распухали, то опадали, складываясь в гармошку или нависая над паломниками подобно девятому валу. Консул кое-как уложил тамплиера у камня и упал, скребя пальцами песок в поисках опоры.

– Куб Мебиуса, – проговорил вдруг Мастин, не открывая глаз. – Нам обязательно нужен куб Мебиуса…

– Черт, – пробормотал Консул, резко встряхивая Мастина. – Зачем он нам? Мастин, зачем он нужен?

Голова тамплиера безвольно моталась из стороны в сторону: он опять потерял сознание.

– Я схожу за ним, – прошептал Дюре побелевшими губами. Священник выглядел совсем старым и больным, в лице не было ни кровинки.

Консул кивнул в знак согласия, кое-как вскинул Мастина на спину и неверным шагом направился в глубь долины, чувствуя, как по мере удаления от Сфинкса слабеет натиск антиэнтропийных полей.

А отец Дюре, шатаясь, добрел до Сфинкса, поднялся по длинной лестнице, останавливаясь на каждой ступени, и подошел ко входу, держась за грубо обтесанные каменные стены, как моряк в бурном море – за брошенную ему веревку. Дюре чудилось, что Сфинкс раскачивается над ним – то на тридцать градусов в одну сторону, то на пятьдесят в другую. Он сознавал, что это лишь насмешка темпоральных волн над его органами чувств, и все же, не сумев совладать с собой, опустился на колени: его вырвало.

Волны на миг утихомирились – так стихает вдруг бешенство прибоя, чтобы через минуту с новой силой обрушиться на берег. Дюре поднялся на ноги, вытер ладонью рот и, спотыкаясь, вошел во тьму Гробницы.

Фонаря он не захватил и, пробираясь на ощупь по коридору, мучился двойным неотступным предчувствием: либо дотронется сейчас до чего-нибудь скользкого и холодного, таящегося в темноте, либо, забредя в камеру, где восстал из мертвых, найдет там собственный труп, изъеденный могильными червями. Дюре закричал, вне себя от ужаса, но голос потерялся в ураганном перестуке его собственного сердца – темпоральные волны снова сбили его с ног.