Ночная смена

– Да, – сказал он, протягивая ей опустевшую тарелку.

Развязка наступила под утро. У Сергея страшно заболел живот, его стало подташнивать, разболелась голова, затем он почувствовал нестерпимую резь в глазах. Поднялась температура, при этом его конечности оставались холодными. Блевал он так, будто через рот рожал сам ад. Густая черная субстанция выходила из него непрекращающимся вонючим потоком. Он сидел в заляпанной майке и семейных трусах около ванной, его сознание помутилось, он мог только свешивать голову за край и выплескивать из себя туда остатки горькой желчи. Он хотел что-то сказать, но постоянно накатывающие рвотные позывы прерывали его. Наблюдая за всем этим, жена, изображая заботу, дала ему активированного угля, а через двадцать минут его мучений сказала:

– Я сейчас вызову скорую. Потерпи.

Ушла в комнату, но никуда звонить не стала, села на краешек дивана и начала ждать. Еще через два часа звуки из ванной перестали тревожить ее своей натужной громкостью. Она уж было собралась пойти посмотреть, все ли кончено, как в темноте коридора зашлепали скользящие шаги босых ног. Она напряглась и с ожиданием уставилась на проем двери. Покачиваясь, на пороге появился ее муж. С абсолютно слепыми глазами, с зеленым лицом и черной пеной на потрескавшихся губах. Он стоял и смотрел на нее, сквозь нее. Постояв так несколько секунд, он, постепенно заваливаясь, упал боком в коридор, оставив в зоне видимости лишь свои мозолистые желтые ступни…

– Э-ге-гей! Очнись, – передо мной, словно из тумана, выплыло широкое лицо Федора. Он почти влез ко мне через окно и теперь тряс раму окна своими крупными руками. – Ты чего это в одну точку уставился? Выпил?

Я снова сидел в своей стеклянной будке, на столе передо мной лежала раскрытая на середине книга Стивена Кинга. Млять, ну и сон! Да какой реальный, до сих пор чувствую грибной запах, смешанный с вонью черной блевотины.

– Давай пошли, ты мне дверь откроешь. Жмура очередного привезли.

Я протер свое лицо, снял с гвоздика ключи, взял с собой журнал учета и пошел за санитаром к двери, через которую в морг вкатывали тележки с мертвецами. Федор стоял там с этой самой тележкой и ждал меня. Я отпер замок, и на меня сразу дохнуло душистым запахом ночного лета. Около пандуса стоял коричнево-зеленый фургон, в просторечье называемый «буханкой». Его задние фары светились в темноте. Створки дверей были открыты, около них стояли два человека, они курили и о чем-то нехотя бубнили. Увидев меня, один из них протянул мне какую-то бумагу и произнес:

– Принимай свежачка, начальник.

После чего он расписался в моем журнале, и они отошли в сторону. Помогать нам с Федей выгружать покойника они даже не собирались, и, как только мы перетащили закутанное в простыню тело из пахнущего гнилой карамелью кузова «буханки» на наши носилки, эти два деятеля сели в свой катафалк и, не сказав нам свое последнее «прости», укатили.

Дойдя с Федей до моего поста, я уже хотел зайти в будку, как санитар сказал:

– Пойдем, пойдем. В холодильнике еще поможешь мне его в камеру запихнуть.

Спускаться туда мне категорически не хотелось, само собой понятно почему, но что делать, такова моя работа. Отвезли его вниз. Там Федор остановился именно перед той камерой, из которой в моем сне вылез отравленный муж. Все еще чувствуя себя не очень хорошо, я стал помогать Федору переносить покойника с тележки в холодильную камеру. Я взял его за щиколотки, а он – за подмышки. Ощущение от прикосновения к холодной скользкой коже не из приятных. Но перед этим Федя снял простынь с трупа, и меня посетило неприятное чувство дежавю. Я со страхом увидел глядящие на меня с позеленевшего лица слепые глаза и успел рассмотреть губы, черные от въевшегося в них яда бледной поганки.

Глава 3

Самое неприятное, что, придя домой и завалившись в кровать, я так и не смог уснуть. Меня посетило некое зыбкое забытье, сквозь которое я отчетливо различал все посторонние звуки, идущие из соседних квартир и проникающие через щели в окнах с улицы. То сосед с верхнего этажа решил испытать на прочность свою недавно приобретенную дрель, то во дворе монотонно, раз за разом срабатывала автомобильная сигнализация, а то и просто птицы устраивали многоголосый концерт. Перед глазами то и дело всплывало зеленое пятно лица покойника, слышались болезненные звуки рвоты. Да, первая моя ночь в морге выдалась на славу, фантазия, напитавшаяся впечатлениями от предыдущих событий, выдала картины озарения, впрыснутые прямиком в мою воспаленную психику. Мне не спалось. Промучившись так часов пять-шесть, я встал, оделся, пошел в магазин прогуляться и прикупить колбаски со свежим хлебом. Возвращаясь домой, я вошел в подъезд, и там меня словно громом ударило. Тот номер телефона в объявлении про жидкость, будто бы оживляющую мертвецов, принадлежит мне. То есть принадлежал мне до армии, когда я в институте учился. Что это? Шутка такая? Или я действительно рехнулся? Второе предположение показалось мне, в свете недавних событий, более вероятным, ведь настолько близких друзей, которые могли бы меня таким образом разыграть, у меня просто-напросто не было и нет.

Через день мне снова надо было идти на работу. Немного свыкшись с произошедшим на предыдущем дежурстве и все равно волнуясь, ожидая очередных сюрпризов, я вышел на улицу, сел на трамвай и поехал в больницу.

К десяти часам вечера, когда стемнело, привезли криминального мертвеца. Его еще днем заметили пенсионеры, рыбачившие на одном из прудов, расположенных в черте города. Он всплыл и дьявольским пузырем парил над поверхностью воды, зацепившись остатками мокрой одежды за кривую подводную корягу. Пока вызвали полицию, пока достали и все оформили, шарик солнца закатился за желтую черту горизонта. К нам этот подарок судьбы приехал только сейчас. Когда открылись двери труповозки, я понял, что утопленник пролежал в воде не менее недели, летней недели, а точнее, последней июльской недели. И почему его обнаружили именно в мою смену? Такого смрада я не нюхал еще никогда. Даже бывалый санитар и тот морщил нос и отплевывался. Мерзкий запах тухлой тины, разложившегося мяса проникал в носоглотку, осаждался там, и, даже отхаркивая обильно образовывающуюся в результате этого слизь, от него трудно было избавиться.

В холодильнике, куда мы вместе с Федей перевезли труп, меня ожидало зрелище не менее жуткое, чем запах разложения. Там под ярким белым светом галогеновых ламп я, не желая этого, будто магнитом притянутый, смог рассмотреть покойника более подробно. Раздутые водой ступни ног, ладони рук, натянутая на них кожа синего цвета и под давлением пузырящегося гнилой влагой мяса слезающие со своих насиженных мест помутневшие ногти покойника. Огромный залитый вонючей жидкостью живот, бочкообразная грудь и лицо из детских кошмаров безнадежного героинщика. Глаза раздулись, вылезли из орбит, язык, принявший размер говяжьего, вывалился и торчал серым жирным глистом из лиловых помидорообразных губ, щеки походили на надутые силачом синие грелки. Весь изгвазданный в ошметках водорослей мертвец нестерпимо вонял и сочился коричневой слизью. Даже определить его возраст не представлялось возможным. Опознавательным знаком для определения личности покойника могла послужить только татуировка на левом плече. На ней был запечатлен солдат в камуфляжной форме, рядом с которым сидел волк с оскаленной пастью. Только с третьей попытки нам удалось запихнуть его в холодильную камеру.

Потом мы с Федором минут сорок отмывались, но так до конца и не избавились от этого омерзительного запаха. Вернувшись к себе в будку, я стал пить чай и одновременно пытался забыть увиденное зрелище. Выпив две кружки крепкого чая и не удовлетворившись оказанным на меня увеличенной дозой кофеина воздействием, я снова поставил чайник кипятиться. Человек все-таки быстро приспосабливающееся существо, еще позавчера меня тошнило от вида вскрытия, а сегодня ничего, даже не замутило. Как это ни странно, но вскоре меня потянуло в сон. Из набежавшей волны забытья меня вытащил скрип дивана в соседней комнате. Я встал и прошел в каморку, там на диване сидел парень лет двадцати. Коротко остриженный под пехотинца времен последней мировой войны круглоголовый брюнет с правильными чертами лица. Одет он был в черную рубашку и голубые джинсы.

– Ты чего здесь делаешь, а? – с угрозой спросил я.

– Привет. Меня зовут Антон.

Он встал и протянул мне руку. И сделал он это так открыто, по-доброму, дружелюбно, что я не удержался и пожал ее. Меня тут же прошиб электрический заряд, перед глазами заплясали уже знакомые мне разноцветные искры, реальность оплыла голубым воском, и я не видимым никем наблюдателем оказался в подвале с низким потолком. В помещении плотным строем стояли старые офисные стулья начала нулевых годов, на которых сидела своеобразная публика. От того, что помещение не отличалось размером стадиона и количество человеческих голов приближалось к сумме всех килек, нашпигованных в жестяную банку, казалось, что людей намного больше, чем предназначенных для их разноименных задниц стульев. Над сборищем висел тяжелый туманный дух, сквозь который через силу пробивался свет от допотопных стоваттных ламп без абажура. Обстановка приближалась к спартанской, ничего лишнего, только рациональная функция и вещи, ей полностью подчиненные. Всего здесь присутствовало человек тридцать. В основном это были молодые ребята от пятнадцати до двадцати пяти лет. Бритые головы преобладали над длинными хвостами поклонников тяжелой музыки, а короткие куртки и спортивные костюмы – над косухами и плащами. Перед ними выступал человек небольшого роста, с седыми волосами, подстриженными под одинокого лесного ежика-мутанта. За его спиной сидели еще три человека мрачного вида, одетые, как и оратор, преимущественно в одежду темных тонов. Во втором ряду справа, около побеленной стенки, сидел Антон, и по его виду трудно было сказать, внимательно ли слушает он говорившего или находится в трансе, глубоко погрузившись в собственные мысли. Во всяком случае, он уставился немигающим взором на оратора и неотрывно следил за его извивающимся ртом.

– Подводя итоги прошедшей недели нашей идеологической борьбы, я бы хотел выразить особую благодарность – говорил седой мужчина, – двум пятеркам. Пятерке номер восемнадцать – за пикетирование ДК Ильича и срыв там очередного собрания секты «Дети Христовы», – голос вождя напрягся, и дальнейшие слова он стал произносить со всё более нарастающим нажимом. – Вы все знаете, как я отношусь к сектам. Их скрытая тоталитарность оскорбляет мои чувства национального государственника, они отнимают наш хлеб. Только мы имеем право быть единственными экстремистами в стране и только потому, что наши цели кристально чисты. Великая держава от Финляндии до Аляски, самопожертвование и полная ответственность за русский род. Остальных в топку огня наших глаз и под подошвы наших маршевых сапог. Молодцы, ребята! Так держать! – раздались шумные рукоплескания и звонкий свист с галерки. – Командир пятерки – Константинов Олег. – За объявлением лидера снова последовал взрыв искренней радости соратников. – В дальнейшем вам, я думаю, надлежит развить успех и приступить к постоянному давлению на руководство секты и, как следствие, ее самороспуску. Для этого к вам присоединятся еще несколько пятерок бойцов. Старшим назначаю Константинова. – Вновь рукоплескания. – Олег, после собрания зайди ко мне, получишь более подробные инструкции. – Парень в круглых очках и джинсовой куртке с нашитым на спине куском коричневой кожи, выделанной под крокодила, привстал, в знак согласия кивнул и снова сел на место. – Следующее. Пятерка под номером восемьдесят восемь, руководитель – Зацепин Станислав, за прошедшие с нашего последнего собрания дни совершила больше всех карающих рейдов, а именно их количество составило для нас рекордную цифру двенадцать. Двенадцать акций за неделю, подтвержденных видеоматериалами, это, я вам скажу, самый настоящий подвиг. – Подвальную комнату собраний заполнил одобрительный гул. – Я так говорю еще и потому, что идущая за ними на втором месте пятерка совершила всего три рейда. Половина наших пятерок совершила всего по одному рейду, а вторая половина не совершила и одного. Пятерка Зацепина доказывает нам, что все разговоры о невозможности проведения больше двух рейдов в неделю или о том, что я, мол, работаю и у меня не остается времени на активную партийную работу, просто профанация. И от таких болтунов нам придется освобождаться в самое ближайшее время, пусть нас станет меньше, зато мы станем эффективнее. А балласт пускай течет в партию Начальной Военной Подготовки или в бригады Святого Иосифа. Прими нашу благодарность, Станислав, спасибо тебе лично от меня. – Зал зааплодировал, и Зацепин вынужден был встать и вскинуть руку со сжатым кулаком в партийном приветствии. – Теперь перейдем к более грустным, но от этого не менее важным событиям нашей жизни. На этой неделе на рейдах погорели еще две наши пятерки. Их задержали прямо во время акции полицейские, да не просто патрульные, а, судя по их экипировке, одно из спецподразделений МВД. Об этом поведали двое наших ребят, которым все же удалось от них оторваться. Делайте выводы сами, об акциях знает ограниченное количество людей, и, хотя они, акции, как таковые не являются тайной, каждая пятерка выбирает себе цели исходя из поставленных перед нею руководством партии задач и осуществляет их решение в секторе ее индивидуальной ответственности. Отсюда можно сделать, с одной стороны, даже положительный для нас вывод – внутренние органы заметили нашу возросшую активность и стали уделять нам особое внимание. Вы все знаете, что это означает. – Зал притих. – На наступившем этапе нам, именно сейчас, как никогда нужно следить за своими языками. Тайна общения с товарищами по борьбе не пустой звук. Каждого из вас могут попытаться поймать на провокации и заставить работать сексотом. Теперь за разглашение тайны рейда или другой партийной акции, пусть касающейся только вас, даже если вы этой информацией поделились с таким же, как вы, бойцом из соседней пятерки, грозит наказание, вплоть до исключения из рядов бойцов до скончания веков. Вы знаете, о чем я говорю, по вашим глазам вижу, дополнительных объяснений не требуется. – Вождь говорил круто. Слова, как выстрелы из снайперской винтовки, точно били в души его адептов. – Возвращаясь к нашим товарищам, сидящим в тюрьмах и зонах, хочу отметить, что их число приближается к психологически значимой для нас цифре – сто человек. Собирать для них передачи партии становится все труднее. Поэтому прошу всех проявить искреннюю солидарность с героями нашей борьбы и выделить из своих доходов столько, сколько, по-вашему, нужно было бы вам самим при таких же печальных обстоятельствах. – Ребята, вставая, потянулись к столу, стоящему прямо перед вождем, на котором возвышалась стеклянная красная ваза в форме водяного взрыва, именно ее каждый раз использовали для сбора пожертвований. – Одну минуту, еще одно маленькое объявление. – сказал вождь, – Антон Самойлов, прошу, зайди к нам после Олега, хорошо?

– Да, вождь! – отозвался Антон.

После собрания все его участники немедленно рассосались из комнаты по обширным закоулкам подвала. Кто-то сидел в столовой и дожидался, пока закипит чайник, кто-то прошел в комнату, превращенную завсегдатаями партии в любительскую качалку. Туда недавно принесли две штанги, гантели, повесили несколько боксерских мешков. Многие расположились в первом помещении перед входом, приемной, болтали, смеялись, курили.

Антон ожидал своей очереди на прием к вождю, он уселся на приступке стены и делал вид, что читает последний номер партийной газеты «Луч». В голове крутились разные тревожные мысли. «Зачем меня вызывают? До этого дня я и не догадывался, что вождь знает мое имя. Я ведь простой боец, даже не командир пятерки, хотя и не безынициативный. Пара моих предложений (льщу себе надеждой) изменила облик организации. Может быть, они узнали? Но откуда? Да нет, не может быть! Меня заложить никто не мог, хотя бы потому, что никто ни черта не знает». Просидев за размышлениями минут пятнадцать, Антон чуть было не упустил из виду выход из кабинета Константинова. Настала его очередь, внутренности подрагивали, но внешне он оставался совершенно спокойным. Войдя в комнату, он увидел перед собой четверых руководителей организации. Вождь сидел во главе стола, по правую руку от него развалился в мягком кресле Мартынов (за глаза все в партии называли его Мартышкой), он все время таскался за вождем и повторял все его высказывания, иногда доводя их до абсурда, за что время от времени получал от вождя по кумполу. А еще он обожал выпендриваться, одевался только в заграничные дорогие европейские тряпки, пил только виски или текилу, ну и тому подобное. Нравилось ему и это кресло, в котором так вальяжно сейчас восседал. Даже вождь сидел на обычном стуле, а этот – на мягоньком, да еще мусолил своими толстыми губами сигару. Выпендрежник. Официально он являлся всего лишь партийным пресс-секретарем. Его никто не любил, но многие боялись. Забросать догмами и утопить в словесном поносе он мог кого угодно. Рядом с ним сидел Сергей Буров, сотник, боевой руководитель всех пятерок. Постоянно возбужденная мышца организации. Хитрый, осторожный в высказываниях и безжалостный в драке, личный телохранитель вождя. Бывший спортсмен, мастер спорта по боксу. А слева от стола, около стены прямо на корточках сидел бессменный лидер московского отделения Михаил Дьяков. Вполне вменяемый мужик, если бы не его постоянное маниакальное чувство подозрительности. Он искал стукачей среди своих и любой косяк партийца, даже случайный, был склонен превращать в мотив для долгих унизительных разбирательств и проверок.

– Присаживайся, Антон. – сказал Михаил.

Антон сел за стол и таким образом оказался лицом к лицу с самим вождем.

– Тебя попросили зайти вот по какой причине, – после недолгой паузы он продолжил: – У нас, как ты знаешь, в последнее время сорвалось несколько акций. Бойцы попали в камеры к ментам. В партии идут нехорошие разговоры, ребята по своему недомыслию стали отлынивать от рейдов. То есть от того самого сейчас нужного, что нас и сделало той силой, которой мы сейчас являемся. Надеюсь, ты понимаешь – это прямая угроза!

– Да, я все понимаю. Ну а я-то чем могу помочь? Ведь, если ты помнишь, идея упорядочить и ввести в обязаловку рейды с их видеоподтверждением исходила от меня.

– Да? Что-то не припомню такого. А вы, товарищи, такое помните? – обратился он к присутствующим.

– Помню, идея пришла к нам из самой партийной гущи, – начал Мартышка, – от рядовых партийцев. Но вот от кого именно, однозначно сказать не рискну.

Буров тоже молчал, как бы подтверждая правоту предыдущих высказываний. Поняв, что против него здесь если не заговор, то уж точно негативный настрой, Антон по-настоящему испугался, тем более он все еще не понимал, что происходит.

– Ладно, не суть, – продолжил Михаил. – Вернемся к обсуждаемому вопросу. Из пяти взятых на акциях пятерок в трех ты ранее был бойцом. Вообще, ты часто скачешь из одной в другую.

– Ну и что? На этом основании вы делаете вывод, что я агент ФСБ?

– Не мы, ты первый об этом заговорил! – подал голос Буров.

Пропустив эту обвинительную реплику мимо ушей, Антон продолжил:

– Просто я два раза переезжал и раза три работу менял, вот и все. Все это в разных районах, и, естественно, мне удобнее проявлять себя в партии по вечерам, после работы и там, где находились места моего тогдашнего трудоустройства.

– Да-да, нам это известно. – сказал Михаил. – Но вот мне вспоминается, действительно твоя идея. Ты взял на себя труд активизировать работу с так называемым пассивом партии, теми людьми, которые числятся в наших списках, но фактически в жизни организации не участвуют, – он вопросительно посмотрел на Антона, тот сидел с каменной мордой и ждал продолжения. – Ребят ты действительно стал обзванивать и вовлекать в активные действия. Только вот какая жалость, все эти действия ты свел к собраниям в районах их проживания, к тренировкам, обсуждениям партийной жизни. Это же фракцизм!

– Фракции внутри партии недопустимы! – воскликнул Мартышка. – Это раскол! Внутренняя диверсия!

– Да вы что! Да эти парни в активной деятельности никогда и не участвовали, а я их подтянул, работу с ними наладил.

– А почему в таком случае они ни в одной нашей акции не участвовали? Сколько их там, сорок-шестьдесят человек? – задал вопрос Буров.

– Какие там шестьдесят человек? Их не больше десяти. А насчет их участия, так их еще обучить надо, поэтому я с ними и тренируюсь.

– Короче, партия решила запретить тебе заниматься такими делами. Списки членов тебе больше давать не будут. – сказал Михаил.

– Здорово, – промямлил Антон. Он не успел скопировать списки, а это в его работе было главным.

До этой последней фразы вождь сидел молча и довольно спокойно слушал весь разговор, внимательно наблюдая за Антоном. Теперь же он взял слово:

– Антон, ты не расстраивайся, пойми своих старших товарищей, они намного опытнее, чем ты. У них есть свой выстраданный многими годами политической борьбы опыт, и тебе они хотят только добра. У меня есть предложение, – обратился он к своим трем самым близким соратникам. – Сегодня, как вы уже знаете, мы должны провести одну весьма важную для безопасного будущего нашей организации акцию. О ней знают только люди, находящиеся здесь, а теперь и ты, Антон. У руководства есть сомнения в твоей преданности. Что ж, в нашей борьбе бывает и не такое. И ты сегодня, став главным участником этой акции, снимешь все вопросы о своей благонадежности. Или другой вариант: ты можешь отказаться, уйти отсюда и больше никогда здесь не появляться. Выбирай.

– Я выбираю акцию. Я вам докажу! – Антон, разозлившись от несправедливых обвинений, выкрикнул эти слова почти не думая. Позже он об этом пожалел, но было уже поздно.

– Я не сомневался в тебе, Антон. Пройдешь испытание – и дальше сможешь заниматься своими списками и подготовкой новичков. Такие люди, как ты, нам очень нужны. Можешь пока идти, отдыхай.

Антон поднялся и повернулся к выходу, когда ему в спину прозвучали следующие слова вождя: