Долгий путь в никуда

В какой-то момент шутки кончились. Не знаю кто, по-моему – Дима, схватил меня по-настоящему, я дёрнулся, вывернулся и сказал:

– Хватит. Больно.

– Тебе и должно быть больно, бандит. – Денис ничего такого не замечал и думал, что я продолжаю игру.

– Хрен в дышло. Я не шучу. – Я продолжал вертеться, а они продолжали на меня наседать. – Отвали от меня, – заорал я в морду Еврею.

Не помогло. Они явно зверели. Потом они наивно делали бы вид, что ничего такого не случилось. Меня замкнуло. Не столько от боли, сколько о мысли, что они потом отвертятся, а меня обсмеют. Ближе всех ко мне прилип Квадрат. В глаза плеснулась жидкая тьма – я укусил его за щёку. А вот он заорал, как обманутая в лучших намереньях жертва маньяка. Показалась кровь. Красный цвет всех отрезвил. Прежде всех, Денис понял, что игра пошла не по сценарию.

Меня отпустили, но не развязали. Освободился от ослабших в борьбе пут проволоки я сам. Квадрат, опираясь на поддержку родственника Дениса, вздумал мне предъявить:

– Ты окуел кусаться?

– А вы сами не бибанулись слегка? Яйца мне по-настоящему крутили, зуб даю.

– Только не я! – обиделся Квадрат.

– Да мне по хрену – кто. Разбираться я буду, когда меня толпой зажали.

– Дим, это же игра, а ты всерьёз его цапнул, – взяв на себя роль судьи, покачивая осуждающе головой, упрекнул меня Денис.

– Да, ты чего-то не того, – это Башковитый гавкнул, – я же не кусался.

– Он дымом надышался, ему крышу и сорвало. Так недолго и дураком стать. – Елик ходил по вагончику, рассуждая так, будто меня вовсе и не существовало.

– Хочешь, попробуй сам, – предложил я ему. – Давай ложись, а я тебе яйца оторву на хрен… Не, это не игра уже была.

Моя реплика-предложение занять место жертвы, всех бывших пытателей охладила, ведь они прекрасно знали, что перешли черту, а доказательств моей вины им было не нужно. И так сойдёт. Меня возмутила эта дискриминация в среде равных; я, не думая, дал отчаянный отпор. Меня ещё немного словесно помяли, но обструкции не получилось, моя твёрдая позиция – уверенность в правоте, сработала. К сожалению, таким принципиальным мне удавалось быть лишь тогда, когда всё случалось быстро. Времени на размышления не оставалось, и я не успевал дристануть.

Дальше парни курили, а потом мы все вместе болтали, как ничего не случилось. Конечно, Квадрат затаил на меня обиду. Мне было по хрен: его авторитет имел незначительный вес в компании, пускай бесится. Вскоре совсем стемнело, и сидеть в холодной теплушке без света стало не по кайфу, наболтавшись, мы разошлись по домам. Так и прошёл этот день игры строительного яйцехвата.

Ночью меня стошнило (все виниловые пластинки, стоявшие ровными стопками в ногах кровати, заблевал. Потом долго воняло, чуть ли не до лета) и до утра болела голова. Сиденье в едком дыму душегубки не прошло для меня даром.

Глава 4. Всегда защищайте слабых, пацаны, люди это ценят!

Мы, то есть наша дворовая шобла, свято блюли, защищали свою территорию и не пускали на неё чужаков. По существу, это была поза и угроза касалась лишь забредших в наши дебри цементной улицы пацанов младшего или, на крайняк, одного с нами возраста, которые оказывались в меньшинстве. Со старшими разбирались старшие, а мы со взрослыми чужаками встреч избегали, берегли зубы и очки (в смысле мы легко при неправильном поведении, косом взгляде, могли поплатиться унижениями, о которых и думать не хотелось, знаете, всякие попадались, в том числе крайне суровые отморозки-подростки). Зачистка территории от "захватчиков" происходила, когда уж совсем нам было нечего делать. Мы собирались и шатались вокруг, да около нашей улицы.

В тот солнечный, прохладный, до пара изо рта, день наше патрулирование началось не так, как обычно. Мы стояли у торца соседней с моей пятиэтажки. Нас было снова семеро, но самый старший из нас в этот раз был Дима: другие большие пацаны из нашей компании временно отсутствовали.

Елисей заметил его первым. Парнишка шарился у окон первого этажа дома с явным намереньем что-нибудь скоммуниздить. Во всяком случае, нам хотелось так думать. Повод! Хотел он совершить кражу торчавших из некоторых форточек сеток с продуктами (так их охлаждали, не прибегая к услугам холодильника) или просто подглядывал – не важно. Мы ведь не милиционеры и сами не без греха, а вот допечь чужака – отличный повод, чтобы обвинить в краже.

– Смотри – крыса, – спокойно – его возбуждение выдавали одни не в меру расширившиеся зрачки ночной птицы – заметил Елисей, указав лёгким кивком на малолетнего диверсанта.

– Ату его! – взвился Дима. И мы побежали.

Сигнал подан; жертва ничего не успела понять, как очутилась в силках. Кажется, я этого хорька в длинной коричневой куртке видел раньше, в школе. Мелкий шкет – года на два младше.

– Ты чё здесь делаешь? – схватил за шкирку хорька Елисей.

Остальные обступили шкета со всех сторон. Я стоял слева и мог отчётливо наблюдать дрожащие ноги и прозрачную капельку неизвестно чего висящего на носу жертвы.

– Воруешь? – это Башковитый ляпнул, дёрнул хорька за волосы и выдохнул в лицо облачко дыма.

– Не, я просто…

– Что «просто»? На пидора ответишь? – Елик и остальные подхватили его и потолкали подальше от дома, чтобы на наши разборки кто-нибудь из жильцов не обратил внимания. – Ну, говори, или говно во рту мешает.

– Гулял. – Парнишка был совсем подавлен, голову опустил, но не плакал.

Его прижали к забору детского сада. Дима несильно ударил воришку в плечо и продолжил напирать:

– Шиздишь, друг. Я сам видел, как ты в окна заглядывал. Это мой дом и недавно в одну квартиру в моём подъезде обнесли. – Дима врал нагло и уверенно. Брал на понт. – Так что ты попал.

– Я ничего не воровал… Нет.

После этих слов в ход пошли шлепки по щекам, пендали и прочие нехитрые инструменты подавления воли пленного. Его не били, над ним издевались. Я не участвовал, стоял сторонним наблюдателем. Вскоре смотреть на страдания хорька мне надоело, пришлось вмешаться. Протиснувшись к нему, схватил его за куртку и, как следует тряханув, сказал:

– Ты где живёшь?

Он ответил, что на улице Черепановской, за стадионом. Соседний район.

– Сюда больше не приходи. Если случится кража, я тебя в школе найду. Понял?

– Да.

– Давай, сука, вали!

Для разгона я отвесил ему толкающий пендель и освобождённый хорёк с облегчением покатился прочь.

Мы заулюлюкали, он побежал. Башковитый и Дима хотели его догнать и навешать ещё, – бегущий от тебя всегда будит в тебе инстинкт волка, – но я их удержал:

– Бросьте. Пошли лучше к кинотеатру или в парк.

Выбрали кино. Денег ни у кого не было, надеялись на бутылки и удачу. Кино прицепилось ко мне сладкой слабостью. Если раньше там, где я жил – за городом, в посёлке был всего один зачуханный кинотеатр, в котором я появлялся крайне редко, предпочитая живое общение с друзьями душному, тёмному храму визуального искусства, то в Москве я стал фанатом кино. Когда в столице разрешили видеосалоны, меня накрыло волной лихорадки – погони за новыми шедеврами (ощущениями) из-за океана (конечно, не такими уж и новыми они были: к нам их хиты попадали со значительным опозданием). И среди этого западного коварного разнообразия фильмов мне больше всего нравились ужасы. Но стоил сеанс видеосалона дорого – целый рубль, а сходить в обычное кино для нас – 10–20 копеек.

Бутылок пустых в это позднеосеннее время года стало меньше, алкаши переместились из подворотен, парков и лавочек в уютное тепло алкопритонов.

Не теряя надежды, мы бодрым шагом спешащих на смену рабочих пошли к кинотеатру "Юность" – ещё один монумент сталинской эпохи. Большой, просторный, украшенный лепниной и статуями героев труда с лицами устремлённого в будущее комсомола, но неуклюжий кинотеатр страдал недостатком окон и старческой дряхлостью: штукатурка с его боков обваливалась после каждой зимы, несмотря на косметические усилия ленивых ремонтников. Коричнево-бежевая оболочка стен скрывала начинку из трёх залов – красного, синего и малого зелёного. Мои внутренности и желудок, как второй мозг, работающий на эмоциях, а не на фактах, изнывали от томного предвкушения праздника. Но ему пришлось повременить: как только мы вывернули из-за угла на нашу улицу, то столкнулись нос к носу с компашкой пацанов младше нас по возрасту. Чужих! Прям сегодня день сбора урожая какой-то.

Я их знал, естественно, тоже по школе. Учились они на класс ниже и считались хулиганами, мелкими подонками и жестокими говнюками. Мне же о них довелось узнать три недели назад, когда они вот так же, как сегодня, забрели в наши владения. Тогда я гулял один: выгуливал свою собачку Зину. Мама купила в позапрошлом году маленькую собачку, похожую на левретку, но беспородную сердитую трусиху, которую я и моя мама очень любили. Я вышел из подъезда (собачка на поводке), и, сделав несколько шагов, очутился на лужайке: тут-то они ко мне и подкатили. Та же компания, что и сегодня – рыжий (по фамилии Крещёный: мне он почему-то напоминал опарыша, весь такой рябой, непромытый, неряшливый); блондин, почти альбинос, вечно улыбающийся придурок; крепко сбитый, кудрявый (имени его я не знал, назвал про себя – Плотный); и самый мелкий с вздёрнутым носом. Меня окружили, чего-то кричали, кружились, в общем, веселились. Не испугали, а разозлили. Ближе всех стоял альбинос, его-то я и прихватил.

– Вы охерели, гомики! По е*алу настучать?

Они в смех. До сих пор не пойму, что их так развеселило. Я держу альбиноса за шкирман (поводок натягивается на запястье, Зинуся суетиться под ногами – неудобно, блин), он – меня, и его дружки встали вокруг. Это была наглость: они младше, не на своей территории, а значит, прямо-таки напрашивались на шиздюли.

– В рожу захотелось получить? Втащить тебе, а? – продолжал выспрашивать, давить словами я

– Ну? – сказал он мне, так с вызовом бросил своё ехидное «ну». Ах ты, я сразу успокаиваюсь и с таким ледяным спокойствием говорю: