Откуда берутся герои

– Нет, погоди! – он отложил на тряпицу снедь и обвиняюще воздел надкушенную луковицу, – Мне Око кожи вовсе не жжёт, оттого я и рубаху скидаю, берегу…

– А то я не помню. О первый год ещё подивилась, да перестала…

– Тааак! А коли помнишь, так с чего виноватить меня взялась?! – обвиняющая луковица стала ещё более обвиняющей.

– Ну… Ежли тебя бабой какой попрекать начну, ты тут же надуваешься так потешно, один в один – зоб у жаба болотного… Ой!

От брошенной луковицы она со смехом успела увернуться, а от мужских рук, ухвативших за крепкий пояс, уже не смогла. Да и не хотела.

– Дразнишь значит! Изводишь! – Иштваан повалил её на землю и принялся щекотать, – Вот ужо я тебе! Вот ужо! С покоса вернусь, покажу дразниться!

– Уж покажи, уж покажи, – она хохотала, запрокинув голову, – Дорогою не расплескай только…

Потом был вечер. А ночью пришла беда.

Иштваан сидел на завалинке, вытянув натруженные ноги, пил морс из оловянной кружки и чесал за ухом пса. Пора было на боковую, да вставать с рассветом, но слишком хорошо было сидеть вот так. Слушать как заливается ночная птаха, как возится телок в загоне, дышать прохладой и смотреть на звёзды. Старики бают, что кажная далёкая звезда – это тоже миры, как наши, но далёкие-далёкие. Наш ли Создатель их сотворил или у каждой звезды – свой, о том с покон веку спорят и ещё столько же спорить будут. А и не важно это.

Но вот что занимает – нет ли там, в Сердце какой-то далёкой-далёкой звезды такой же вот завалинки с таким вот Иштвааном? Тоже чтобы сидел на роздыхе, морсом себя освежал да в небо пялился? Хорошо бы чтобы был. И чтобы ему сейчас было бы также хорошо…

Пёс под рукой дёрнулся, вскочил и залаял во всю глотку. Заметался по двору, поджав хвост, не переставая лаять и рычать. Волки? Нет, больно напуган пёс, видать совсем лютая тварь находит. Тем временем лаем зашлась уже вся деревня.

– Стряслось чего? – из дома, кутаясь в одеяло, выглянула заспанная жена.

– Всех в подпол, быстро. Быстро! – рявкнул он глухо и заозирался в поисках чем бы оборужиться.

– Поняла, – обида было подступила к горлу, никогда он с нею не говорил вот так. Но как подступила, так и ушла, сменившись страхом за себя и близких. Она крепко сжала губы, чтобы не дрожали, и умчалась всех будить и делать, что велено.

А Иштваан метался по двору, спотыкаясь о пса. За что хвататься? На зверя с рогатиной ходят, да нет у него рогатины! Вилы разве что, но железные держать – не по достатку, из дерева у них. Из металла топор токмо, но с топором на чудище – верная смерть. А другого и нет ничего! В очередной раз оступившись об охрипшего от истошного лая пса, он сунул за пояс топор с поленницы и принялся выламывать кол из тына.

Шальной пёс неожиданно распластался на земле и заскулил, а после стремглав ринулся за дом. Иштваан проводил взглядом пса и тревожно заозирался по сторонам, но тёмной фигуры, что надвинулась со спины, заметить уже не успел. А потом – резкая вспышка, ощущение падения и темнота.

Очнулся он рывком и сразу же схватился за гудящую голову. Вокруг было множество ног и лицо жены – близко-близко. Она гладила его по груди и, впившись в глаза взглядом огромных глаз, свистящим шёпотом приговаривала: «Тихо-тихо-тихо, мать-горою заклинаю, только тихо-тихо-тихо, тихо-тихо-тихо…»

– Да понял я, понял, встать помоги – прошептал Иштваан и накрыл её руки ладонью. Другой рукой прижал её голову к плечу. «Тихо-тихо-тихо, тихо-тихо-тихо…», и тихие всхлипы.

Поняв, что помощи он тут нескоро дождётся, стал оглядываться. Голова гудела уже поменьше, но приложили знатно. Шишка будет… Хотя, какая к краху шишка, живыми бы остаться. Что стряслось-то?

Первые, кого он заметил, это его старики. Они сидели у колодца, потупив глаза в землю, и обнимали его девочек, зажав им рты ладонями. Живы! И ран не видать – на сердце сразу стало спокойнее. Но почему они все здесь? Колодец в центре деревни – всегдашнее место сбора. Или досужие бабы сплетни полощут, или парни на кулачки сойдутся, или гульба какая. А то и толковище соберётся судить да рядить за житейские вопросы, всё – тут.

И сейчас все тут: кто лежа, кто сидя. Вон кузнецова бородища, как не спалил только, вон соседское семейство друг к дружке жмётся, а вон… Чуть в отдалении ото всех, пригвождённое копьём к земле лежало тело бабки Троллихи. Признать было просто – только она круглый год всегда носила три неизменные вещи: тёплые толстые сапоги из валяной шерсти, кривой горб чуть ли не выше головы и мерзопакостнейший характер. Она была недовольна всегда и всем на свете, плевалась, кидалась чем ни попадя, распускала поганые слухи и ругалась так заковыристо и интересно, что только за одну эту ругань её всей деревней и терпели. А теперь из её груди торчало копьё. Горб не давал ей улечься навзничь так, как это привычно глазу, руки были раскинуты под неловким углом, а голова на неожиданно длинной шее задралась так, что разверстый рот был направлен туда, где при жизни находилась её макушка. Видимо, до последнего продолжала костерить на все четыре луча своих убийц.

Колодец, людей вокруг и небольшой участок площади освещал незнакомый колдовской огонёк, зависший метрах в трёх от земли. Иштваан крепко обнял жену и принялся её убаюкивать. Она затихла, но принялась мелко дрожать всем телом.

– Что ты, что ты… Живы же, угомонись, хорошо всё будет… – сам он в сказанное не очень верил, но надеялся на что-то. Попытался припомнить хоть одну молитву, но слова разбегались.

Из темноты вынырнули две рослые звероватые фигуры и бросили к колодцу чьё-то тело. Толпа вздрогнула и подалась от них. Тело пробормотало невнятное, свернулось калачиком и засопело. Марик-пьяница – ещё один деревенский непутёха.

– Кажись, последний. В канаве нашли, – сообщил в темноту один из носильщиков.

– Гля-ка, везунчик какой! Надоб ему пятки подпалить, а то так и смерть свою проспит, – раздался грубый уверенный голос в ответ, и тишину разорвал гогот множества глоток.

– Тихо всем. Свет! – а этот голос был иной. Холодный, надменный и скучающий, привычный раздавать повеления. Гогот немедля оборвался и над площадью взвились ещё несколько колдовских светляков. И тут-то Иштваан испугался по-настоящему.

Оказалось, что всё это время площадь была окружена. Тяжёлые шипастые палицы и иззубренные тесаки, грубые самострелы и связки копий, щиты и грубые кожухи толстой кожи. Шлемы, кольчуги с костяными бляшками. В оружии и доспехах не было никакого порядка, но каждый носил на себе украшения из звериных зубов или когтей. Предводитель выделялся полным чернёным доспехом, усаженным короткими шипами, закрытым шлемом с забралом в виде морды чудовища и огромным волнистым мечом.

– Зови, – предводитель обратился к стоящему рядом детине, вооружённому здоровенной секирой, и с волчьим черепом на левом плече. Детина кивнул и оглушительно свистнул. Не прошло и десяти вздохов, как на свист из темноты выметнулись три… Нет, не пса. Прибежав, серые звери вдруг поднялись на задние лапы и пружинящей походкой подошли к предводителю. Были они на голову выше Иштваана, широкогрудые, хвостатые и полностью заросшие длинной шерстью. Передние лапы оканчивались узловатыми когтистыми пальцами, а хриплое дыхание вырывалось из клыкастых волчьих пастей. Один из них шумно сглотнул и отрицательно помотал башкой. Предводитель небрежно махнул ладонью, и волколаки встали в общий строй.

– Итак, все здесь… Плохо. Очень плохо! – он принялся неторопливо прохаживаться перед перепуганными жителями деревни.

– Мы шли сюда. Долго шли. За силой! Силой древнего народа, напитанного мощью гор. И что я вижу? – он картинно обвёл рукой жителей деревни, – Толпу немытых селян, обмочивших портки от одной мысли о сопротивлении. Ни одной, ни одной достойной схватки! Ничтожества… Горх!

Предводитель стянул с головы шлем и передал его подскочившему разбойнику с черепом волка на плече. Лучше бы оставался в шлеме – в длинном, с брезгливо изогнутыми тонкими губами лице не было ни кровинки. Алые глаза горели как угли костра и будто бы светились изнутри.

– Как звали того слабоумного, что солгал нам о силе этих мест?

– Пиявка… Имени не припомню, а Пиявкой прозывали, тощий такой, а на лице меты ещё… – подручный усиленно морщил лоб, силясь вспомнить детали, но был прерван.

– Пустое. Я помню его запах. Я вырву его гнилой язык, утоплю в навозе и заставлю эту мразь его сожрать! Крах! Как же я разочарован.

Над площадью повисла тишина. Красноглазый вглядывался в крестьян и лицо его кривилось всё больше и больше. Молчание тянулось.

– Господин, убить их всех? – Горх, почтительно держа шлем перед собой, по-звериному приподнял верхнюю губу, обнажая чуть удлинённые клыки. Банда одобрительно заворчала.

Предводитель ещё раз презрительно оглядел замерших в ужасе деревенских, потом его взгляд остановился на трупе Троллихи. Он подошёл к телу, шумно втянул воздух раздувшимися ноздрями тонкого носа и тихо произнёс:

– Нет.

Из крестьян как будто разом вышел весь воздух. Кто-то забормотал молитву, а разбойники стали недоумённо переглядываться друг с другом. Недоумённо, а затем – предвкушающе.

– Нет! Я дам вам шанс, землеройки, – последнее слово он будто выплюнул, – Благодарите за него эту дохлую старуху, её искра горела ярко… Да будет поединок! – он вскинул вверх руку в латной перчатке, и банда радостно заревела и заулюлюкала, но тут же затихла, стоило руке опуститься.

– Правила таковы: бой один на один, до смерти. Когда ваш поединщик падёт, мы воспользуемся вашим гостеприимством и повеселимся как любим, – он глумливо осклабился, толпа отозвалась рёвом и улюлюканьем, – Но многие выживут, жечь нарочно ничего не станем. Если же никто на бой не отважится – останется от вашей жалкой деревушки мёртвое пепелище! А если же случится чудо, и ваш боец одолеет моего, – в толпе раздались смешки и свист, – мы уйдём нынче же. Отделаетесь малой данью. Ну, кто готов помереть нам на потеху?

– Господин, дозволь мне? – так и не отошедший в общий строй Горх подал голос.

– Что? Помереть дозволения просишь? – с усмешкой обернулся красноглазый.

– А? Неее… Я за вас хочу, кишки их смельчаку по ветру пустить хочу.

– Дозволяю. Но поторопи их, слишком задумчивы.

– Ррраааа! – выхватив из ременной петли секиру, Горх сгорбившись прыгнул к деревенским и выставив оружие заорал – Ну, давай! Кто?! Ктоооо?! Может ты? Или ты?! – люди стали отползать от беснующегося воина, кто-то упал. Мужики пытались укрыться друг за другом, отводили глаза. Ведь у них появился шанс. У каждого появился шанс пережить этот кошмар, перетерпеть, если кто-то другой… В поединок же – верная смерть, никто не боец.

Горх продолжал орать и напрыгивать на людей. Он всё больше распалялся и заходился от восторга своей ролью, своей силой, беспомощностью жертв.

– Господин не будет ждать! Это будешь ты, – он высмотрел среди сбившихся в плотную массу людей фигуру покрепче и ринулся к ней, раскидывая прочих по сторонам. Ухватив кузнеца за бороду Горх выволок его и швырнул на землю у ног красноглазого.

– Давай, доставай, что у тебя там! Вон, ручищи какие, давай! Сдохни героем! А я жене твоей расскажу, как бился ты славно. Ей понравится. Давай!