Харьковские каникулы. Часть первая

Машинам тоже доставалось. Но там было всё гораздо серьёзнее. В смысле боеприпасов. Там, меньше, чем гайка М6 (весит около 2-х грамм) ничего не применялось. Но этим калибром стреляли редко, всё-таки мелковат. Обычно заряжалась гайка М8 весом около 4-5 грамм, или же шёл вообще крупный калибр – 10-граммовая гайка М10.

По каким машинам стреляли? Тут были свои критерии отбора. Легковые машины отпадали сразу – слишком мала цель, вероятность попадания почти нулевая (напоминаю: наклонная дальность до цели – более 60 метров, скорость движения цели около 60км/ч, время полёта гайки до цели 2-3 секунды, упреждение по цели – несколько корпусов, то есть, метров 30-40). По автобусам и троллейбусам мы тоже не стреляли. Это было некое табу – там весь борт стеклянный, плюс куча людей внутри… не-е-е-е, наших мальчишеских мозгов хватало, чтобы такие глупости не совершать. Грузовики тоже цель так себе. То есть, попасть-то, может быть, и попадёшь, вот только фиг поймёшь – попал, или нет. К этой же категории целей (простых, но неинтересных) относились и огромные скрепперы МоАЗ тёмно-бурого цвета, частенько ездившие по проспекту Гагарина – огромная груда толстого металла, натужно подвывающая на ходу.

Так по каким же машинам мы любили стрелять? Самой лакомой целью были автофургоны – типа хлебного. Если тяжёлая гайка М8 или М10 попадала по фургону, обшитому тонким металлом, громкий и гулкий «Бах!» мы прекрасно слышали и на 60-и метровой дистанции. Частенько после такого попадания водила экстренно останавливал свою колымагу, выходил, и начинал её осматривать со всех сторон, а мы, два недоделанных придурка, трясясь от страха и возбуждения, угорали от своей смелости и меткости. Дебилы, блин…

А если б этой гайкой да в боковое стекло?! Да в голову водиле?! А ДТП устроить на этом проспекте?! Ну, разве ж дебилы об этом думают?! Вот, мля, до сих пор стыдно за дурь свою!

Третьим номером дебильной жестокости была стрельба по голубям с близкой дистанции, метров с двух-трёх, фактически в упор.

Под срезом крыши, по всему периметру были небольшие прямоугольные вентиляционные отверстия над окнами девятого, последнего этажа. Вот из них-то голуби и высовывались. Иногда они сидели на перильцах, идущих по контуру крыши.

И вот два недоделанных Чингачгука, устав от стрельбы по людям и машинам, развлекали себя ещё и этим: спортивной стрельбой по несчастным голубям. В упор. Промазать было сложно, особенно метров с двух, если он у тебя прямо над головой высунулся. Гаечки М3 хватало… Ну, не каждый раз, конечно, иногда и вскользь проходило, иногда и мазали. Но и подбивали, наглухо. Тоже бывало. Охотничий инстинкт, ё-моё…

Стыдно.

Мне жена рассказывала, что она тоже с рогаткой в детстве бегала, и тоже, вместе со всеми, на голубей охотилась (известная была в округе хулиганка, хоть и папа – милиционер). Так вот, говорит, после первого (и последнего) подбитого насмерть голубя рыдала от жалости.

Ну, мы, пацаны, от жалости, конечно, не рыдали. И на совести у меня их всё ж побольше, чем один, но выводы для себя я со временем всё же правильные сделал. Не ты этому голубю жизнь давал, не тебе её и отнимать. Но и насчёт остального тоже в конце концов всё осознал.

На память осталась та самая, вырезанная из молодого дубка, а потому почти вечная рогатка, да, сейчас просто голая рогулька, без резины и кожи, но это ТА САМАЯ рогатка, из детства:

П.С. не поленился, взял обрезок жгута, нашёл кусок кожи и заново оснастил рогатку. Помнят руки-то!

Глава 6. Папа Руслика.

Уж коль написал про дядю Гену, Серёжкиного папу, напишу кратко ещё про одного умного и хорошего Харьковского мужика. В соседнем подъезде, в том, где жил Серёжа Шакшуев, жил Руслик. Или, по-человечески, Руслан. Был он на год-полтора младше нас, и мы его не любили. Какой-то не тот у него был характер, не пацанский, может, в мать пошёл, не знаю. Приставучий был, надоедливый. В общем, не любили мы его, и играть с ним не желали. А он к нам всё лез и лез. И до того он нам надоел, хуже горькой редьки, что для того, чтобы его отвадить, стали мы его гнобить: обзывать по всякому, задирать. Он же, будучи этаким упитанным белобрысым крепышом, частенько лез в драку, откуда и получил погоняло «дерулькин». Ну, дерулькин и дерулькин, нам понравилось, вошли во вкус, уже стали обзывать и тогда, когда он к нам и не лез (видать, кто-то из взрослых ему совет дал). Короче, процесс стал самоподдерживающимся. Совсем пацана затюкали – ему уже и во двор выйти стало проблемой.

Его папе мы тоже гадили помаленьку. Был у него мотоцикл с коляской, который обычно стоял недалеко от подъезда. И вот мы с Серёгой что учудили: набрали комьев земли, ну и забили наглухо мацациклу его выхлопную трубу. А папка Руслика, как раз собрался куда-то по делам. Вышел из подъезда, весь такой в мотоциклином шлеме, в крагах, оседлал своего коня, а завести то и не может. Тыр-тыр-тыр… трын-дын-дын…

Долго он мучился, мы же, хулиганьё малолетнее, за гаражами сховались и угораем со смеху – во какие мы ловкие да смелые. Юные партизаны. Да-а-а, умели мы, гадские дети, нашкодить.

И тут произошло чудо. У папы Руслика (не знаю, как звали этого достойного человека) мотоцикл обычно стоял недалеко от подъезда. А жил Руслик на первом этаже – его окна были аккурат у подъезда, справа первое окно. И вот вечером его папа подкатывает свой мацацикл чуть ли не под свои окна, ну, так, метрах в 3…4-х поставил. И водружает на его коляску какую-то механическую конструкцию (мы сначала не поняли, что это такое). Потом вешает на стенку дома, прямо под своим кухонным окном, лист ватмана. Мы опять в непонятках – что за фокусы?

А надо сказать, что вечером мы постоянно толклись где-то недалеко от подъездов нашего дома, и сии приготовления не остались нами не замеченные. Заинтересованные, мы стояли метрах в 10-15, не подходя ближе. Где-то рядом с папиным мотоциклом тёрся и сам Руслик. А на улице уже сумерки, часов девять точно, уже скоро и спать домой начнут загонять. И тут… о чудо!