Через

Карты будущего: козыри, девятки, меченые рубашки.

«Как я могу тебя любить?», спрашивал я себя тогда,
Выученную к расчету, взвешивающую и скрытную.
Ведь так отчетливо помнил огни души, высокие слова,
Захватывающие и страшные. «Как же я любил тебя?»

Но рты красивых слов смылись в провалы прошлого;
А ты все еще звонишь и спрашиваешь, «Ну как, блин?»

Ольха

Поступь быстрая, неустойчивая, незнающая
Рыжие волосы разбросаны, широких скул поверх,
Дыхание сильное, глубокая грудь в полноту
Воздуха, слов потоком живым, переполненным.

Страсть с перепадами в застенчивость, депрессия
Счастья. Ты живешь в мире, где птицы поют хорами,
Где дома говорят, небеса полны травою, а люди
Полны абсурдом. Глядя на них, ты веришь в лучшее,

Видя худшее. В нищете ты смеешься. Среди кипарисов
Плачешь. Пьяная среди трезвых, не понимающая в людях,
Мечтающая в мире желаний и планов, ты живая среди
Мертвых. Твое тело – жертва в одиночестве и в радости.

Протяни мне руку, не спрашивая, венами вверх,
Я хотел бы помнить тебя такой, какой ты сама забудешь.

Лавр

Я спросил тебя, где здесь вход на вокзал и
Кассы. Ты хотела пойти со мной показать их,
Чтобы я не потерялся один на чужом вокзале.
Мне стало неловко; разумеется, я отказался.

Тонкий профиль гречанки, о твои глаза, светлый
И чуть надменный взгляд. Небольшой чемодан,
Я предложил его донести. Но ты отказалась.
«Поезд на Салоники отбывает через две минуты».

«Я еду в Салоники», сказала ты, «Здесь я учусь».
«У вас там семья?» Ты кивнула. «Когда-то там
Жила очень большая семья, а потом стала совсем
Маленькая. Вы, европейцы, знаете, как это бывает».

«Мне тоже в Салоники», закричал я закрытой кассе,
«Мой поезд уходит в Салоники». Тогда и ежедневно.

Сирень

Через волны времени, разбивающиеся о скалы утраты,
Сквозь зеленеющие поля, полные весенним ветром,
И осенний снег на лугах, спускающийся к речной
Воде, беззвучно бьющейся в водоворотах, горечь тумана,

Я вслушиваюсь в твой голос, пытаюсь услышать там
За провалом памяти, где его не коснутся, почему же
Не коснуться голоса, не протянуть руки, не прижать
Руки к его волосам? Бейся душа цветом сирени.

Тот лжет себе, кто не знает затуманенной горечи утраты,
Давящей пропасти необратимого, жгущего дыхания
Несбывшегося. Ты там, время, за которое не заглянуть,
Сквозь которое не выдохнуть – вода, луг, поле, скала.

Кто же стоит на рубце времени, на этом краю памяти?
Мне нет дела, кем ты стала по эту сторону прошедшего.

Сосна

Ты помнишь, как дрожал замерзший Инд,
И как светилось южное сиянье?
Как в облаках, призывно-голубым,
Горели осень, страх и тьма без покаянья?

Обледенелый ветер бился через сталь,
Звенели стекла, снег кружился над обрывом,
И на губах еще мерцал тибетский чай
Со вкусом поцелуев, неба и крапивы.

Обледенелое шоссе ветвилось через свет,
Там, где земля и небо сходятся на тонкой
Грани звука, где шум души и вечности ответ
Другу другу откликаются холодным стуком.

Ты помнишь времени застывшие шаги?
Ты их забыла, ты права, должна была забыть.

Береза

Светлый неба разлет, эркеры, фонари.
Праздничный невский лед, солнце и свет земли;
Горестный невский лед, серый туман и пурга.
Краем ты не пройдешь, обочина не дорога.

Встретимся у метро. А где? Внизу, наверху?
Ты натянула на уши шапку, намотала шарф,
Засунула руки в карманы пальто. Холодно,