Кристалл времени

Волнуясь и дрожа, как абитуриент на вступительном экзамене, но внешне стараясь оставаться спокойным, я ответил:

– Да, он как-то обмолвился, что умеет превращать воду в золото. Даже обещал показать, как это делает. Но так и не показал. Наверное, просто выдавал желаемое за действительное. Если бы он умел превращать воду в золото, то не жил бы так скромно.

– Больше он ни о чем не рассказывал? – не унимался коротышка.

Его партнер, верзила, во время допроса возвышался рядом с ним, грозно хмуря брови. У меня сложилось впечатление, что скажи коротышка ему «Фас!», как он незамедлительно бросился бы на меня и изорвал зубами в клочья. Мне стало страшно.

– Нет, больше Радзиевский ничего не рассказывал. Он вообще был человеком со странностями. Об этом весь город знает. А почему вы об этом спрашиваете? Вы думаете, что это было не самоубийство?

Коротышка вздрогнул. Впервые за время беседы он хоть как-то проявил свои чувства.

– Нет, с чего вы взяли?

– Просто обычно в подобных случаях представители закона не посещают возможных свидетелей с расспросами.

– Так поступают только местные представители власти, – презрительно заметил коротышка. – Мы обязаны проверить все. А что это у вас за сверток?

Я похолодел, когда его взгляд уткнулся в сверток Радзиевского, который так и остался лежать на тумбочке.

– Это газеты, – нашелся я. – Кое-какие старые мои заметки. Сегодня захватил с работы.

– Можно взглянуть?

– Пожалуйста, – простое слово, которое я произносил несметное количество раз в жизни, едва не вывернуло мне язык, неожиданно отказавшийся повиноваться.

Коротышка подошел к тумбочке и взял сверток в руки. Он был небольшим, плотно свернутым в старую газету. Сверху как раз выделялась моя фамилия под какой-то заметкой. Сверток был перетянут суровой ниткой. Повертев в руках, коротышка положил его на место, чем спас меня от преждевременного инфаркта. Вряд ли мое сердце выдержало бы, если б он начал разворачивать сверток.

– В ближайшее время вы никуда не собираетесь уезжать? – как чувствовал, спросил напоследок коротышка.

В комнате не было ни малейших следов приготовления к отъезду. Значит, он просто забрасывал удочку. Но я был не так прост.

– Нет, никуда. Разве что совершу прогулку за город. Неплохо было бы немного развеяться после случившегося.

Мой ответ, казалось, удовлетворил коротышку. С задумчивым видом он машинально кивнул, и, прихватив с собой верзилу, потопал в прихожую.

– Если все же надумаете куда-нибудь поехать, сообщите об этом в милицию, – потребовал коротышка. – Дело еще не закрыто.

Они ушли, оставив меня в мрачных раздумьях. Впрочем, теперь сомнений не осталось. Я должен был ехать в Москву!

Тем же вечером, тайком, прячась от прохожих за осыпавшимися ветвями придорожного кустарника, я пробрался на вокзал. Покупать билет в кассе не рискнул. Дождался, пока проходящий поезд не остановится, и нырнул в ближайший вагон. Договориться с проводником не составило большого труда. Пять минут спустя я уже ехал в купе в столицу…

Я и не заметил, как бокал опустел. Пиво закончилось так же быстро, как пролетает долгожданный летний отпуск. Но повторять заказ я не решился.

– Что-нибудь еще?

Я поднял взгляд. У моего столика, некрасиво двигая челюстями и пережевывая жвачку, нетерпеливо топталась с ноги на ногу официантка с каким-то помятым лицом. Неизвестно, откуда она взялась. В ее руках волновался засаленный блокнот.

– У вас можно покушать? – спросил я.

– Только закусить, – истерично хохотнула она. – Могу предложить сосиски, картофель фри, куриные крылышки, салат из морской капусты…

Прерывая бурный словесный поток, я попросил салат и сосиски. Цены на картофель здесь были сверхвысокими, ибо везли его отчего-то из-за границы, а куры-гриль (я знал это по опыту) скорее напоминали недоношенных зародышей, чем то, чем они обязаны были быть.

Официантка принесла заказ, на всякий случай поставила передо мной пепельницу и улыбнулась. Очевидно, какое-то впечатление я все же на нее произвел…

Всю ночь я не спал. При тусклом освещении купейного светильника распечатал сверток и читал, читал, читал. Передо мной выплясывали непонятными загогулинами витиеватые формулы, давили на мозг заумные определения, но кое-что мне все же удалось понять. Во мне крепла уверенность в правоте Радзиевского. Его исследования в самом деле могли перевернуть мир. Даже моего узкого, ограничивающегося школьным курсом, образования хватило для того, чтобы понять всю выгоду этого открытия. Одинокий полоумный старик предлагал миру бесценный подарок. Он хотел подарить человечеству неиссякаемый источник энергии!

Оторвавшись от чтения, я закрыл глаза и закружился в вихре фантазий. Энергия, движущая сила всего сущего… Истинное наполнение мира… Животворная длань… Ах, сколько эпитетов вертелось на языке, но один так и рвался наружу. Всемогущество! Вот что предлагал Радзиевский человечеству. Неиссякаемая энергия способна была дать человеку все, о чем до этого он мог только мечтать. Она могла одарить человека такой силой, что межзвездные полеты превратились бы в сущий пустяк, природные катастрофы потеряли бы всякий смысл, а человек перестал бы тратить основную часть жизни на физический, рабский труд и мог бы целиком и полностью сосредоточиться на силе мысли. Но…

Всемогущество – коварная вещь! Это редкий по силе наркотик, устоять против соблазна которым невероятно сложно. Как почувствует себя человек, когда в его руки внезапно свалится нечто, дающее ему превосходство над остальными? Радзиевский был человеком увлеченным, и потому его можно понять. Но окажись на его месте другой, менее альтруистичный индивид? Неиссякаемая энергия… С ее помощью можно завоевать мир…

От одной этой мысли я невольно поежился. Будь у Гитлера нечто похожее на то, что открыл Радзиевский, кто знает, чем окончилась бы война…

Ночь до Москвы пролетела незаметно. Все меньше нравилась мне история, в которую я влип по воле покойного ученого. И не отпускали тревожные предчувствия. Что-то подсказывало мне, что все окажется далеко не так просто, как я предполагал. И предчувствия не обманули…

До назначенного срока оставалось больше часа. Времени было достаточно для того, чтобы выпить еще кружечку пива. Я подозвал официантку, сделал заказ и, спросив, где находиться санузел, ушел освежиться. Когда вернулся, пиво уже дожидалось меня на столе. Опустевшие тарелки из-под салата и сосисок, напротив, с него исчезли.

Устроившись на стуле, я заметил, что под бокалом лежит какая-то бумажка. С гулко бьющимся сердцем, незаметно от других стащил ее со стола, развернул и украдкой прочитал: «Вам угрожает опасность. Не ходите на встречу». Сердце сжалось и все похолодело внутри, когда я перечитал эти строки. Кто-то следит за мной? Кто-то знает, зачем я тут? Но ведь это невозможно! Знать об этом могли только я и Радзиевский. Но последний уже второй день, как умер. А я… я никому не говорил о своих планах.

Судорожно схватив бокал, я торопливо, мелкими глотками стал поглощать пиво, совершенно не обращая внимания на его отвратительный вкус. Более всего меня в эту минуту интересовало, кто мог подложить эту записку. Тайком я обвел взглядом все помещение. Изменений за время моего отсутствия не произошло никаких. Все те же клиенты, казалось, даже позы не сменившие. Тогда кто, если не они? Официантка?

Вон она, стоит у стойки, о чем-то беседует с барменом. Все также глупо жует жвачку. На лице ни грамма интеллекта, только пуд дешевой косметики. Сама написать такое она явно не могла. Ее попросили передать записку? Возможно, но опять же, кто? Тот, кто находится за пределами кафе! За мной следили снаружи!

Сунув записку в карман, я отодвинул недопитое пиво в сторону и вышел из кафе. Мне показалось, что в мою спину при этом впились взгляды всех посетителей.

Погода оставалась хмурой. Давило небо, угнетающей серостью отражаясь в каменных коробках высоченных домов. В лицо летела омерзительная мересь, мельчайшими капельками покрывая кожу, задувал легкий, пронизывающий ветерок.

Подняв воротник, я зашагал к месту встречи. Записка лишь распалила мое любопытство, и в этом проявлялся и профессиональный интерес. Как журналист, я не раз встревал во всякие темные истории.

На остановке теснился народ. Люди жались друг к другу, пытаясь залезть под сводчатый полукруглый козырек, будто там могло быть теплее. Я устроился рядом. Сверток сунул подмышку, вынул из кармана четки и начал методично перебирать их озябшей, посиневшей от холода рукой.

Время шло. К остановке один за другим подходили автобусы, троллейбусы, маршрутное такси. Люди вливались в общественный транспорт потоками и вываливались из него гроздьями. Скоро я стал единственным, кто стоял тут так долго.

Потом из толпы приехавших на очередном автобусе неожиданно вынырнул высокий старик с аккуратной, клинышком постриженной, серебристо-седой бородкой, в каракулевой шапке-пилотке и со старым, потертым портфелем в руке. Он подлетел ко мне, схватил под локоть, и, не успел я опомниться, потащил за собой.

– Не оборачивайтесь, за нами может быть слежка, – шептал он мне на ухо. – За углом метро. Смешаемся с толпой, и там вы передадите мне сверток.

После этого он также неожиданно отстал от меня и полетел вперед уверенными размашистыми шагами. Я едва поспевал за ним, опасаясь потерять его из виду. Настораживало лишь то, что для академика, пусть даже давно живущего в Москве и обладающего всемирно известным именем, он выглядел чересчур идеально. Именно так, как представляют себе профессоров и академиков обыкновенные люди по фильмам и книгам. Идеальный образчик, что и говорить. Я шел за ним, дивясь своему наблюдению, и невольно вспоминал Радзиевского. Тот не обладал звучным научным титулом, но, несомненно, был ученым. Внешний облик его был далек от того идеала, который гордо и стремительно вышагивал передо мной.

В метро я нагнал его. Почти одновременно миновали мы турникет и подошли к эскалатору. Он встал на ступени чуть впереди меня, спокойно опираясь рукой на резиновые поручни. За все время академик ни разу не обернулся, демонстрируя также образчик конспирации.

Внизу мы терпеливо дождались поезда, застыв друг подле друга, как каменные изваяния, и только когда с нарастающим гулом из туннеля вынырнула хищная голова электрички, академик сделал шаг в мою сторону. Смешавшись с хлынувшей в вагоны толпой, мы окончательно сблизились, и я передал сверток академику. На следующей остановке он вышел, а я поехал дальше.

Тревожные мысли переполняли меня. С одной стороны, все прошло благополучно. Академик в первый же день явился на место встречи, не стал волновать меня расспросами, а сделал все очень быстро и расчетливо. С другой стороны, это меня и пугало. К тому же, внутри гнездилась и обида. Ведь сколько я пережил, сколько сделал для того, чтобы заветный сверток дошел до адресата. Было бы справедливым, если б академик хотя бы сообщил мне о дальнейших планах. А так из героя-спасителя мира я неожиданно превратился в заурядного курьера.

Кто-то толкнул меня раз, другой, и я с удивлением почувствовал в своей ладони клочок бумаги. Огляделся по сторонам. Одни непроницаемые лица, люди жмутся друг к другу, пробиваются к выходу. Кто из них вложил мне в руку очередную записку?

С огромным трудом я дождался остановки и буквально выбежал из вагона. На станции нашел свободную скамью, сел на нее и развернул бумажку. На сей раз вместо послания был начертан один только адрес.