Избирательный долг

«Идиотом прикидывается, значит, тертый калач, – скрежеща зубами, думал Малинин. – Видать, не в первый раз этим занимается. Ну, со мной-то такой номер не пройдет. Я тебя выведу на чистую воду. Ты у меня, как голубчик, запоешь. А я-то, дурак, еще жалел этого парня, думал, он и правда перепил. А получается, что он на самом деле экстремист. Ха, так это, выходит, мне здорово подфартило, может, даже заговор государственного масштаба разоблачу! Глядишь, премию дадут, может, в Снежск переведут. Или даже наградят…»

В голове у Малинина тут же созрел план повышения по службе. Он уже видел майорские звезды на своих погонах, просторный кабинет в столице региона Снежске, служебную машину и очаровательную подругу с крутыми бедрами и высокой грудью, которую милицейская форма делает еще более привлекательной и соблазнительной. Чтобы мечта стала явью, оставалось только расколоть сидевшего перед ним полудурка. Но тот пока ни в чем признаваться не хотел, юлил и явно старался выиграть время. Кулак так и зудел, так и просился в бой, но Малинин вовремя вспомнил, что имеет дело с выборами, вокруг которых вечно крутится всякая юридически подкованная шушера.

Один раз капитану довелось столкнуться с некими подозрительными личностями, величавшими себя правозащитниками, когда он по ошибке во время допроса выбил два зуба парню, подозревавшемуся в угоне автомобиля. Ошибка заключалась в том, что капитан ударил его по зубам, хотя изначально собирался стукнуть по печени. Подвела рука, непроизвольно взметнувшаяся кверху, и зубы парня, оказавшиеся предательски слабыми. Они хрустнули и осыпались, как осенние листья, после первого же тычка. А потом, как назло, выяснилось, что парень ни в чем не виноват, хотя он уже почти сознался в этом и еще трех других угонах. Увы, настоящий угонщик очень некстати для Малинина вернул древний «Запорожец» на место. Злоумышленник оказался шестнадцатилетним сыном владельца машины, который взял «тачку» без ведома отца, чтобы покататься на ней с нетрезвой малолетней барышней, сбежавшей ради такого случая с уроков. Сыночек хотел произвести на нее впечатление, а девчонка была хорошо воспитана, поэтому приходила в неистовый восторг только от малолетних преступников.

Дело об угоне закрыли, а беззубого парня отпустили. После того случая Малинину пришлось нелегко, так как язык у парня оказался здоровым. Молчать он не стал, пожаловался в местную газету, и в Уреченск примчались из столицы целых четыре мужика с жидкими, как у старого козла, бороденками. Больше всего Малинину запомнилось то, что вели они себя беспардонно, без конца сыпали юридическими терминами, картавили и плевались во время разговора, для пущей убедительности то и дело театрально отставляя в сторону ножку в замызганном, тяжелом и вечно нечищеном ботинке неизвестного фасона.

Бородачи не успокоились до тех пор, пока полковник Герасимов не попарил их в баньке под хорошую закуску и не угостил местными проститутками, которых по такому случаю отбирал лично. Малинину повезло: он отделался мздой в десять тысяч у. е., которые с обливающимся кровью сердцем переложил из своего сейфа в потертый портфель одного из бородачей. Довольные «правозащитники» с чувством выполненного долга удалились из Уреченска, сразу забыв о парне, которому тем же вечером неизвестные в подворотне выбили еще два зуба, попутно серьезно повредив челюсть и ребра. Поговаривают, что один из неизвестных подозрительно был похож на капитана Малинина, а второй – на его младшего брата, вожака небольшой местной банды Ваньку-Малину. Впрочем, дальше слухов подозрения не пошли, так как в Уреченске был только один стоматолог, да и тот брал очень дорого за свои услуги.

Однако с тех пор капитан Малинин зарекся лупить подозреваемых в своем кабинете, и практиковал иные способы допроса, постепенно выработав собственную систему, которой очень гордился и даже собирался ее запатентовать. Заключалась она в психологическом воздействии на сознание допрашиваемого. Из зарубежных фильмов Малинин почерпнул, что лучше всего при допросе действует тактика «злой полицейский – добрый полицейский». Малинин пошел еще дальше, и применял эту тактику в одиночку, попеременно играя то «злого», то «доброго» следователя. По его мнению, после часа такого допроса подозреваемый оказывался на грани сумасшествия и ради того, чтобы избавить себя от дальнейших психических мук, готов был признаться в чем угодно, лишь бы его оставили в покое, пусть даже и в тюрьме. До сих пор ему попадались адекватные субъекты, которые вели себя точно так, как того добивался Малинин. Но Шума был слеплен из другого теста. Поэтому на нем капитан решил перепробовать все свои коронные приемы, справедливо полагая, что какой-нибудь да подойдет. Мысленно поздравив себя с удачно найденным решением, капитан неожиданно грохнул кулаком по столу, так, что на нем подскочила и жалобно звякнула ложечкой пустая дешевая чашка китайского производства.

– Отпираться вздумал?! – заорал он, вскочив со стула так резко, словно его подбросила вверх тугая пружина. – Ты у меня, падла, сейчас узнаешь, как отпираться! Я тебе мозги вправлю. Век будешь меня помнить, на нарах сгною, до конца жизни баланду будешь хлебать, урод! Ты меня понял?!

– Прекрасно понял, – кротко кивнул головой Шума, безмятежно закинув ногу на ногу и вновь спокойно скрестив руки на груди. – Сейчас я, падла, узнаю, как отпираться. Потом буду хлебать баланду, урод, и гнить на нарах. Я ничего не упустил? А-а, вы же еще обещали вправить мне мозги, за что я буду век вас помнить! Простите, гражданин начальник, вечно что-нибудь упускаю. Скажите, а долго мне надо гнить на нарах и хлебать баланду? А то батяня всыплет мне по первое число, если я не вернусь ко вторнику. По вторникам мы с ним собираем металлолом на заводской свалке. А по средам макулатуру и пустые бутылки…

– Молчать!!!!!!! – от волнения Малинин побледнел и перешел на фальцет. – Вопросы тут задаю я!!!

– Знаете, мне очень нравится ваш метод ведения допроса, – похвалил смотревший на него с восторгом Шума. – Когда со мной разговаривают спокойно, я не всегда сразу понимаю, что мне хотят сказать. Помню, наша учительница пения в пятом классе долго не могла вбить мне в голову, что существует семь нот. Вот если бы она на меня сразу наорала, я бы понял что к чему. К сожалению, она была очень вежливым и тактичным человеком, и никогда не повышала голос. Наверное, поэтому ее бросил муж. Помню, я все уверял ее, что нот гораздо больше, потому что когда мы поем, то используем все буквы алфавита. А они ведь звучат по-разному! Получается, что на каждую букву должна приходиться своя нота. Мы с ней спорили целый год. До сих пор не знаю, кто бы из нас победил. В конце учебного года учительницу прямо из класса увезли в больницу с сердечным приступом. Ей стало плохо после того, как я сказал, что Баха звали Иван Степанович. Меня потом за это чуть из школы не выгнали, хотя до сих пор не пойму, в чем я провинился. Баха действительно звали Иван Степанович. Он жил через три дома от нас, тоже удивительно вежливый, скромный и справедливый был человек. Правда, жена от него не уходила, терпела как-то. Зато он все мечтал в Израиль уехать. Помню, если уж даст пинка, то обязательно за дело. А потом еще за ухо к матери приведет и извинится за то, что принял участие в воспитании ее сына. Золотой был человек. Наверное, жил бы до сих пор, если бы однажды не вздумал отремонтировать крышу своего дома. Батяня еще советовал ему протрезветь, прежде чем туда лезть. Бах не послушался и полез. А незадолго до того прошел дождь. Крыша оказалась скользкой. Бах скатился с нее и упал. К счастью, он всего лишь сломал себе ногу.

– Ты же сказал, что он умер, – прорычал Малинин, совершенно потерявший нить разговора и смотревший на Шуму обалдевшим взглядом.

– Да, умер, еще как умер, – с выражением полнейшей серьезности на лице согласился Шума. – Просто Баху не повезло, потому что в больницу он попал в какой-то праздник. Врачи так «напраздновались», что что-то там перепутали, и вместо того, чтобы наложить гипс на ногу, сделали ему операцию на аппендиците. Пока заживал аппендицит, нога срослась неправильно, и целый год Бах не выходил из дома. Ничего ему не помогало. Врачи уже хотели отрезать ногу, чтобы больше с ним не мучиться и не ломать голову из-за диагноза, но соседка, баба Нюра, вовремя нашла костоправа. Тот сначала снова сломал Баху ногу, а потом каким-то образом ее собрал. Через неделю от перелома и следа не осталось! На радостях Бах напился и заявил, что отныне будет жить только в свое удовольствие. Жаль, только пожил в удовольствие недолго, потому что через два дня его застрелили.

– Как застрелили? – упавшим голосом переспросил Малинин, не ожидавший такого поворота истории. – У него же был перелом, потому что он упал? Или я ошибаюсь?..

– Упал он до того, как его застрелили, хотя, конечно, я вас понимаю – куда логичнее было бы, если бы он упал после того, как его застрелили, – пояснил Шума. – К сожалению, жизнь диктует нам правила, а не мы ей. Но что поделать, ведь жизнь вечна, а мы – временны, поэтому с ней надо считаться. Она, как говорит мой батяня, монополист на рынке судеб. Бедняга Бах над этим не задумывался и погиб на охоте. Какой-то идиот принял его за кабана, хотя Бах совсем не был похож на кабана. Наоборот, после болезни он был тощий, как дистрофик. Помню, тогда еще все удивлялись, как тот кретин вообще в него попал. Наверное, был снайпером в армии. А может, просто повезло.

– Непреднамеренное убийство… – машинально отметил Малинин.

– Во-во, и тот охотник так на суде говорил, да только ему впаяли на полную катушку. Сел за решетку, как миленький.

– Ну это понятно, человека же убил…

– Да нет, его за браконьерство осудили. Он Баха, оказывается, в заповеднике убил, а там стрелять запрещено.

– Ты что, издеваешься надо мной? – побагровел еще секунду назад смертельно бледный Малинин, рывком ослабил галстук и трясущейся рукой расстегнул две пуговицы на вороте рубашки. – Что за чушь ты тут несешь?

– Сам не знаю, гражданин начальник. Иногда чушь так и лезет из меня, и ничего не могу с ней поделать. Маманя говорит, что это у меня наследственное, а батяня – что врожденное. Иногда такую чушь могу спороть, что потом это выходит мне боком.

– Что-то не пойму, ты очень хитрый или очень тупой? – спросил Малинин.

– Наверное, и то, и другое, – вздохнул Шума. – Я и сам не могу в этом разобраться. Иногда мне кажется, что я хитрый, иногда – что тупой. Маманя говорит, что это не важно, главное – не проявлять инициативу, говорит она. А батяня говорит, что надо жить и не высовываться. Я стараюсь изо всех сил, но почему-то чем больше стараюсь, тем хуже выходит. Наверное, надо меньше стараться и не лезть не в свое дело, чтобы не мешать жить другим. Да только это очень трудно. Если бы каждый мог жить, не вмешиваясь в чужие дела, то скоро все перемерли бы, потому что известно, что человек – существо общественное. К тому же, если не вмешиваться в чужие дела, то другие обязательно вмешаются в твои дела. Люди так устроены, что не могут жить друг без друга. По крайней мере, спокойно. И правильно, иначе кому они будут, например, нервы портить? Опять же, как жениться, если не высовываться? Нет, президент этого точно бы не одобрил, в стране и так плохо с рождаемостью.

– Молчать!!! – не выдержал Малинин, рявкнув так, что от его рыка со зловещим грохотом упала рамка с портретом Президента, у которой сложилась изящная подставка. – Будешь говорить, только когда разрешу, ясно?!

Следователь бережно поставил портрет обратно на сейф и с облегчением протер уцелевшее, к его счастью, стекло в рамке.

– Я же чувствую, что мешаю вам выполнять свое дело, – сокрушенно вздохнул Шума. – А мне очень хочется вам помочь. Не стесняйтесь, гражданин начальник, пишите протокол. В чем надо сознаться? Я сознаюсь, можете не сомневаться. Одно меня только беспокоит: как бы потом господин судья опять не оказался бы недоверчивым. А то знаете, того следователя, о котором я вам рассказывал, понизили в должности, когда выяснилось, что я не виноват в том, в чем он меня разоблачил.

– Хм… – неопределенно промычал Малинин и, устало встряхнув головой, пришел к выводу, что «клиент» достаточно созрел, а значит, наступила пора приступать к активной фазе допроса.

– Скажите, что вы делали сегодня в избирательном участке? – повернувшись к компьютеру и положив пальцы на клавиатуру, спросил капитан.

– Да ничего особенного, голосовал, – ответил Шума. – Но вы не подумайте ничего такого, я случайно туда зашел. Просто участок был по пути, я подумал, что там может работать буфет, вот и зашел.

– Ну, это мы уже слышали, – скривился, как от целиком съеденного лимона, следователь. – Говори, ты зашел туда с какой-то определенной целью?

– Да, с целью покушать, – искренне признался Шума.

– Так и запишем, зашел с определенной целью, – старательно отбил на клавиатуре Малинин. – На участок вы зашли по собственному желанию или вас туда кто-то направил?

– Если кто-то и направил, так только мой голод и моя глупость, – ответил Шума. – Батяня всегда говорит, что такие места надо обходить стороной. Там, где решаются вопросы власти, людям вроде меня делать нечего. Хорошего от такого визита не жди, могут и в морду ткнуть. Наше дело маленькое, живи и не рыпайся. С другой стороны, если бы я послушал батяню, то мы бы с вами сейчас не разговаривали. Сидели бы вы тут в одиночестве, скучали бы…

– То есть, говоря иными словами, на участок ты зашел не случайно? – уточнил Малинин, снова попеременно переходя то на «ты», то на «вы».

– Батяня говорит, что случайно только дети делаются.

– Так и запишем – зашел неслучайно, – замирая от восторга, отстучал Малинин. – Вы специально выбирали кабинку для голосования или зашли в первую попавшуюся?

– Я зашел в ту, которая ближе всего была к буфету.

– Ага, так и запишем, сознательно подошел к намеченной цели. Что при этом у вас с собой было?

– Только бюллетень.

– Один?

– Вообще-то их было несколько, – сообщил Шума, вспомнив о том, что ему дали три бюллетеня: один для выбора губернатора Снежской области, другой – для выбора мэра Уреченска, и третий для выбора депутата регионального законодательного собрания.

– Сколько точно, можете припомнить?

– Нет, точно припомнить не могу, но если бы я знал, что так получится, и что для вас это будет иметь такое значение, то обязательно бы сосчитал. Даю честное слово, что в следующий раз, прежде чем меня приведут к вам, тщательно пересчитаю все бюллетени.

– Значит, у вас была пачка бюллетеней?

– Можно и так сказать, если несколько бюллетеней можно назвать пачкой, – согласился Шума.

– Кто тебе их дал, признавайся?!

– Какая-то женщина, не знаю, как ее зовут, мы с ней не знакомы.

– Незнакомая женщина дала вам бюллетени? И вы взяли?

– Конечно, ведь это был единственный способ попасть в буфет. А как бы вы поступили, если бы вам захотелось есть?

– Ха-ха, налицо очевидный подкуп. Это же просто замечательно. Теперь картина начинает складываться.

– Это очень хорошо, что картина, наконец, начинает складываться, – заметил Шума. – Помню, в прошлом году маманя купила моему пятилетнему племяннику мозаику, и мы с ним устроили соревнование, кто быстрее ее соберет. Он собрал за два часа, а у меня картина до сих пор не складывается. Поэтому я очень хорошо вас понимаю, гражданин начальник. Собирать целое из кусочков всегда тяжело, никогда не знаешь, что получится. Тут мозги, знаете, какие надо иметь? Не то, что у меня или у вас. Нет, нам с вами с такой задачей нелегко справиться.