Говорящий с травами. Книга первая

Подозвал Матвея:

– Гляди. Первая моя пуля его только оглушила, прошла по касательной, ударив по черепу. Это как кувалдой треснуть. Вот он и лежал, а уши выдали его. Если бы подошел – сломал бы он тебя. А вот вторая, за ухо вошла и в мозг ему ушла. С полем, сынок.

С разделкой туши медведя они провозились часа четыре. Медведь был огромным. Одна лапа как все тело Матвея в толщину. Когти что твои ножи, а ступней мог накрыть, наверное, все тело Матвея от пояса до шеи, так ему показалось. Сняв шкуру, отрезав лапы и вырубив ребра, остальное они скинули в балок – там найдется кому поживиться.

В зимовье они варили лапы, нарезали полосками мясо и коптили его два дня. К слову, отварная медвежья лапа очень похожа на человеческую кисть…

Домой вернулись с добычей. А Матвей еще и с первым охотничьим опытом.

Глава 5

Отец вернулся из города каким-то возбужденным и растерянным. Матвей впервые видел его таким. Зашел в дом, сел за стол, бросив на него картуз. Закурил. Долго и молча курил. А потом, глядя прямо на Матвея, сказал:

– На войну позвали. С немцем биться.

И принялся крутить новую самокрутку. Мама зашарила рукой, нащупывая лавку, села, прижав руку ко рту и молча смотря на отца, привалилась к стене. Матвей молча обнял отца, прижался, вдыхая такой родной запах. Потом отстранился и спросил:

– Бать, а надолго?

– Да кто ж его знает, сынок. Как немца побьем, так и приду.

Мама беззвучно плакала, не вытирая слез, и они капали на вышитую рубашку, оставляя на ней маленькие темные пятнышки.

– Бать, а куда идешь-то? – Матвей пытался спрятать свой страх за вопросами.

– Сначала в город, а оттуда поездом в Москву поедем… м-да…

– А отказаться никак? – спросил Матвей и смутился вдруг.

– Ты чего это, сын? Немца бить надо, иначе он завтра здесь квартировать будет. Не-е-ет, мы ему ужо покажем! – Отец отложил недокрученную папироску и поднялся, стукнув кулаком по столу. А потом как-то обмяк, сел вновь и принялся заново крутить самокрутку.

Сборы были недолгими. Отец взял верную берданку, в мешок сложил одежду, сверху каравай и добрый шмат соленого сала, на пояс подвесил старую мятую флягу с самогоном. Присели на дорожку.

Отец сказал Матвею:

– Сын, ты остаешься за главного. Оставляю тебе патроны все, бережно расходуй, зазря не пали. Пасека на тебе, мать поможет, она знает. Зимовье не забрасывай. В этот год грибов много будет, заготовить надо. Поросей по осени забейте – к соседу пойдешь, он дома по здоровью остается. Он поможет, я уже договорился. Солонины наготовьте. На бане крышу поднови, прохудилась. И это… мать береги, помогай ей во всем.

Матвей слушал и не слышал. Все это было как-то… не взаправду. Не могло такого быть. Батя – он же всегда был рядом. Он всегда учил и подсказывал. И всегда говорил о том, как Матвей останется главным, если вдруг что. Когда в далеком Петербурге расстреляли демонстрацию, а потом в Москве случилось восстание, по деревне загуляли слухи, что вот сейчас всех соберут и повезут в столицу, царя защищать. Матвей тогда был совсем маленький, но хорошо помнил взволнованные глаза мамы и общий деревенский сбор. Отец тогда говорил что-то, по обыкновению рубя ладонью воздух, толпа волновалась и качалась. А Матвей висел на заборе и ничего не понимал, но страшно гордился отцом.

И вот это самое «если вдруг что» наступило. Именно что вдруг наступило. Матвей страшился за отца, боялся ответственности и неизвестности, совсем немного. Он пытался и не мог осознать, что вот прямо сейчас ему надо стать взрослым, он не был готов к этому. Отец так многому его еще не научил, так много не рассказал.

«Хорошо хоть медведя того мы вместе застрелили», – подумалось ему вдруг не к месту. И суматошные мысли приняли другое направление: как охотиться и на кого? И когда? Как травы заготавливать, ягоды с грибами? Как солонину делать? Как мясо коптить? Тысяча «как», «почему» и «зачем» вертелись в голове. Но спрашивать Матвей не стал. Не на это надо было тратить эти оставшиеся минуты…

И они пошли провожать отца. Мама шла, прижавшись к нему, а отец обнимал ее за плечи. Матвей шел с другой стороны, неся отцовскую берданку. И так же по улице шли семьи. Шли на площадь перед домом старосты. Там уже собралась вся деревня. Но все стояли по отдельности, друг с другом, урывая последние минутки. А потом на крыльцо вышел староста и громко заговорил:

– Началась война! И надо бить австрияк, загнать их в их норы. Давайте, мужики! А мы вас ждем. За семьями вашими догляд будет, вы не волнуйтесь. Не бросим ведь, а, народ?

Народ на площади загомонил, послышались выкрики: «Не бросим, конечно!». Отец обнял их с матерью, расцеловал крепко, царапая жесткой щетиной щеки, подхватил берданку и пошел к крыльцу. Там уже выстраивался отряд из десяти деревенских мужиков, которых позвали воевать. Тут же стояли две подводы, на которых им предстояло отправиться в город.

На одной из подвод сидел невзрачный пузатый мужичонка в болотном кителе и мятой фуражке. Прозвучала команда, и мужики расселись по подводам, закинув туда же свои пожитки. Свистнул кнут, и подводы со скрипом тронули с места. Над площадью висела мертвая тишина, и в этой тишине скрип колес звучал особенно тоскливо. Толпа двинулась следом за подводами, провожая мужиков. На войну. Постепенно толпа провожающих редела, и только мальчишки да старшаки продолжали молча идти за маленьким караваном. Отец смотрел на Матвея не отрываясь, а затем вдруг соскочил легко, прижал его к себе порывисто, отстранил за плечи и, глядя в глаза, сказал весело:

– Ты не грусти, сын. Живы будем – не помрем. Мать береги, – развернулся и в два прыжка догнал подводу, запрыгнул на нее и закурил, улыбаясь. Таким его Матвей и запомнил – улыбающимся и с самокруткой в зубах. Матвей стоял, потерянно опустив руки и глядя вслед отцу. Злые слезы капали в пыль. Он развернулся и пошел к дому – пора было становиться главным…

Над деревней повисла тягостная тишина. Мальчишки не носились по улицам, гоняя кур и поросят, женщины не судачили, облокотясь на калитки. Тишина. Только старушки сидели на завалинках, согреваясь на солнышке – кровь уже не грела…

Оставшиеся в деревне мужики собрались на площади со старшаками – держали совет по дальнейшему деревенскому обустройству. Нужно было перераспределить силы: как ставить сено на всю деревню, картошку копать… да мало ли дел в деревне? А рук заметно поубавилось.

Матвей тоже пошел на площадь. Он рассудил, что раз уж остался вместо отца, то и понимать все должен как отец. Мужики молча глянули на него и подвинулись, давая место в общем кругу. Матвей молчал и слушал, что старшие говорят, со своими мыслями вперед не лез. Он впитывал каждое слово и пытался разобраться в причинах тех или иных решений. Когда речь зашла о помощи каждому из десяти дворов, оставшихся без хозяев, Матвей все же не смолчал:

– Почему без хозяев? Отец меня за главного оставил, значит я и хозяин.

Мужики переглянулись, одобрительно посмеиваясь, и староста спросил с хитрецой:

– А сам со всем хозяйством управишься, хозяин?

Матвей смутился, но набычился упрямо:

– Надо будет, и справлюсь.

– Да ты не ершись, Матвей. Мы помочь хотим. А хозяин, конечно, ты, – вступил в разговор тот самый старшак, который раньше норовил Матвея пнуть или подзатыльником наградить.

Матвей глянул на него и ничего не ответил. Порешили так: сначала всей деревней делают все деревенские дела, а потом помогают каждому из десяти дворов.

Матвей пошел домой. Там ждала мама, надо было делать домашние дела. Подоить корову, прибрать в хлеву, задать корма… дел на дворе всегда множество.

Мать сидела на завалинке, подперев щеку кулаком, и перебирала пальцами шерсть на загривке лежащего у ее ног Серко. Тот блаженно щурился и даже не встал навстречу Матвею, только хвостом шевельнул лениво.

Увидев Матвея, мать подхватилась с крыльца, обняла его порывисто и заплакала наконец, отпуская страх. Матвей гладил ее по спине, уговаривая не плакать.

Потом они до самого вечера занимались домашними делами, грустить было особо некогда.

Ужин был тоже непривычным. Отцовское место пустовало, и стол выглядел, как щербатый рот. Мать поставила было Матвееву миску на отцовское место. Матвей молча глянул на нее исподлобья и переставил на привычное место. За ужином он рассказал маме, о чем они договорились с мужиками, и пошел спать…

Прошло две недели. Точнее, пролетели в делах. Подновил крышу на бане, подправил забор… Пришло время ехать на пасеку. В этот раз без заезда на зимовье – нужно было проверить рамки и откачать первый мед.

Медогонка лежала в телеге. Матвей внимательно перебрал в голове все, что уже сложил в телегу – не забыл ли чего. Они с мамой закрыли ворота и поехали. Матвей правил, мама тряслась сзади, иногда охая на кочках.

До пасеки добрались быстро. Стоял жаркий свежий полдень, и над пасекой висел неумолчный гул – пчелы трудились, ныряя в леток с полными мешочками пыльцы на ножках. Матвей слегка переживал, хотя пчелы его не кусали тоже. Сгрузили с мамой медогонку, поставили в тенек, рядом с ней поставили деревянный бочонок.

Мама поудивлялась на шалаш – очень он ей понравился. Матвей тем временем запалил дымокур. И пошли они проверять ульи. Матвей открыл крышку первого улья. Пчелы встревоженно крутились вокруг, и Матвей пшикал дымом, отгоняя их в сторону. Вытащил первую рамку, посмотрел ее на свет – полнехонька!

Обрадованно вытащив пяток рамок, он понес их к медогонке, сметя предварительно веточкой пчел обратно в улей. Соскреб восковые пробки, установил две рамки в медогонку и принялся раскручивать ручку. Рамки завертелись, разогнались, и вот по желобку в бочонок потек прозрачный очень запашистый мед…

Они наполнили медом оба бочонка, закрыли улики и прикопали все следы меда, чтобы не привлекать медведя лишним запахом. Домой ехали повеселевшие немного – мед был очень удачным, дозревшим, хотя и таким ранним. Матвей не удержался, залез пальцем в бочонок, за что тут же получил крепкий подзатыльник от мамы. Но палец он облизал с превеликим удовольствием!

Вот и случилось первое серьезное дело без отца. Сколько их еще предстоит…

Глава 6