Злые времена. Книга первая

Помолчали немного, затем брат снова принялся за расспросы.

– Что дальше делать думаешь?

– Лета дождусь и в деревню уйду.

– В какую деревню?

– На Чумыш.

– Еще живых видел?

– Только собак и крыс.

– Много собак?

– Много.

– В чем-нибудь нуждаешься?

Мужик подумал пару минут, затем сказал неуверенно:

– Три патрона осталось всего.

– Патронами поделимся. Слушай, мы на Советской, 20, у паспортного. Знаешь где это?

Мужик кивнул.

– Если прижмет, приходи. Спросишь Леху или Саню.

Мужик снова кивнул. Я отсыпал ему пару десятков патронов, и он развернулся, чтобы уйти.

– И это. Как зовут тебя?

– Михаил.

– Вот и добре. Миш, не стреляй собак больше. Попробуй в какой-нибудь магазин пробраться.

Миша пожал плечами и двинулся дальше. Мы проводили его взглядами:

– Как думаешь, брат, а у него крыша не протекла случаем? Очень уж он неразговорчивый. И людям не рад.

– Мало ли что. Сам же слышал, он семью потерял.

– Я к тому, что ты его к нам позвал. Нужно ли?

– Сейчас каждый человек нужен, нам нужно становиться сильными. Ладно, поехали в ОРС…

Ворота на территорию ОРСа были закрыты и занесены снегом примерно наполовину, да и само одноэтажное здание почти скрылось за снежным бруствером. Что показательно, никаких следов пребывания человека видно не было.

– Что-то мне подсказывает, что ворота нам не откроют.

Брат ничего не ответил. Он привстал и внимательно вглядывался то ли в здание, то ли в идеально ровный сугроб, за которым оно пряталось.

– Гляди, курит боец. Курит, засранец. Нету на него нашего взводного. Тот за такие залеты окурки о лоб тушил – еле слышно проговорил брат.

Я пригляделся и только сейчас заметил легкое облачко синеватого дымка от сигареты, висевшее над сугробом.

Леха гаркнул во всю мощь легких:

– Боец-боец, а мы тебя видим. Выходи давай, дело есть.

В ответ ни звука.

– Не вынуждай меня самого подходить. Я с тобой миндальничать не стану, сдам тебя начальству с потрохами, и всех делов.

Тишина, ни звука.

– Ну, как знаешь – брат аккуратно ступил на снег и сразу провалился по колено. – А знаешь, боец, я тебя сдавать не стану – зло произнес брат. – Я за каждый свой шаг в твою сторону буду тебя в душу бить.

Добравшись до ворот, брат вцепился в одну из труб, из которых ворота были собраны, и полез наверх. Из-за сугроба тут же раздалось грозное:

– Стой, кто идет!

– Я это, я, солдатик. Ты, главное, не уходи никуда, мне с тобой переведаться надо.

Над сугробом показалась голова в лихо заломленной на затылок шапке, а следом и ствол такой же, как у брата, «ксюхи». Румяный и с виду абсолютно деревенский паренек сурово насупил брови и сказал как мог строго:

– Еще движение, и стреляю на поражение.

Брат и не подумал останавливаться, только спросил весело:

– Эк ты в рифму высказался. Это тебя близкая расправа на лирический лад настроила или ты по жизни дурачок?

Я, видя, что паренек закусил губу и стиснул автомат, подхватил помпу и взял его на мушку. Мало ли, решит еще с перепугу стрелять.

Брат тем временем продолжал развивать тему:

– Я когда в армии служил, ну вот навроде тебя, так у нас в роте был такой вот стихоплет. Что ни вечер, так он с тетрадкой после отбоя под одеялом прятался. И стихи у него были такие… грустные. Короче, через полгода сделал он себе самострел, да неудачно. Бедренную артерию перебил и за пару минут кровью истек.

Паренек нервно сглотнул, но больше попыток остановить брата не предпринимал.

– И вот иду я к тебе, солдатик, и думаю – а ты, случаем, самоубиваться не надумал? А то я ничем иным твое хамское поведение объяснить не могу.

Брат перебрался через ворота и ледоколом пошел по сугробу в сторону в конец растерявшегося бойца. Тот передернул затвор и сказал:

– Произвожу предупредительный выстрел. Следующий будет на поражение.

Брат замер, и тут тишину нарушил голос, раздавшийся из закрепленного под крышей рупора: