Народная история России. Том II. Устои советской диктатуры

В 1919 году Наркомпродом было получено ничтожное количество сахарина: всего около 130 килограмм. Это количество было почти в 10 раз меньше, чем в 1918 году, когда в распределение было пущено 1330 килограмм.[522 - Второй год борьбы с голодом. Краткий отчет о деятельности Народного комиссариата по продовольствию за 1918-19 год, Издательский отдел Народного комиссариата по продовольствию, Москва, 1919, стр. 40]

Распоряжение Наркомздрава о правилах обращения в продаже и применении сахарина, кристаллозы и других искусственных подсластителей систематически игнорировалось. Требование Наркомздрава помещать на этикетки информацию о том, что употребление сахарина и кристаллозы не рекомендуется кормящим женщинам, пожилым людям, детям до десяти лет и людям, страдающим болезнью почек, печени или желудка с повышенной кислотностью, – тоже игнорировалось.[523 - Систематический сборник декретов и распоряжений правительства по продовольственному делу. Книга первая: 1 октября 1917 – 1 января 1919 г., Издание НКП, Нижний-Новгород, 1919, стр. 254-255]

Советская власть оказалась бессильна защитить потребителей. Неизвестные фабриканты нелегально выпускали поддельный сахарин. Он был якобы изготовлен „под наблюдением профессора химии и врача в лаборатории, находящейся в руках химиков-специалистов.“[524 - Известия Петрокомпрода: Орган Петроградского комиссариата по продовольствию. 29 декабря 1918, № 4. стр. 3] Реклама голословно утверждала, что сахарин „абсолютно доброкачествен“, „совершенно безвреден“, „не имеет никакого привкуса“ и „слаще сахара в 500 раз.“[525 - Известия Петрокомпрода: Орган Петроградского комиссариата по продовольствию. 29 декабря 1918, № 4. стр. 3]

При отсутствии сведений об изготовлении покупателям приходилось принимать подобные заявления на веру. Реклама сознательно вводила людей в заблуждение. Сладость сахарина была значительно ниже указанной. Сахарин был низкого качества и содержал солидную примесь соды или мела.[526 - Известия Петрокомпрода: Орган Петроградского комиссариата по продовольствию. 29 декабря 1918, № 4. стр. 3-4] Несмотря на запрет продажи и употребления метилсахарина, дульцина, глюцина, инулина и других искусственных сладких веществ, их продолжали пускать в оборот.[527 - Систематический сборник декретов и распоряжений правительства по продовольственному делу. Книга первая: 1 октября 1917 – 1 января 1919 г., Издание НКП, Нижний-Новгород, 1919, стр. 255]

Сахарин имел неприятный металлический привкус.[528 - Степанищева Зинаида, Неокончательная правда, Фонд Сергея Дубова, Москва, 2005, стр. 16; также Красная Москва. 1917–1920 гг., Издание московского Совета Р. К. и КР Д., Москва, 1920, стр. 406-407] Один современинник метко назвал сахарин „популярным ядом наших дней“.[529 - Александр Блок в воспоминаниях современников. В 2-х томах, Т.2, Художественная литература, Москва, 1980, стр. 36] Весьма показательным в распространении этого сомнительного ксенобиотика было то, что коммунистическое руководство, чиновники советского аппарата и полицейские структуры вроде ВЧК брезговали его употреблением. Партноменклатура знала, что сахарин вреден для здоровья. Поэтому она предусмотрительно обеспечивала себя и свои семьи сахаром.

Писатель Алекандр Куприн подытожил: „Сахарин для нежных организмов комиссарских детей был признан вредным, и для них выдавалась усиленная порция сахара. Остальные дети могут отлично обходиться как без сахара, так и без сахарина.“[530 - Куприн А. И. Хроника событий глазами белого офицера, писателя, журналиста, 1919–1934, Москва, 2006, стр. 188] Сахарин в России обрёл функцию подсластителя для разорённых масс – большинства населения. По мере дальнейшей пауперизации общества всё большее число людей не могло себе позволить даже дешёвых сахарозаменителей.

И всё же самой непереносимым компонентом советской повседневности стала нехватка продовольствия и связанный с ней голод. На протяжении 1917 года продовольственное распределение по карточкам последовательно приходило в расстройство. В крупных промышленных городах жизнь становилась всё голодней.[531 - Да здравствует революция! Воспоминания участников Великого Октября, Издательство политической литературы, Москва, 1980, стр. 28]

К зиме 1917–1918 года продовольственный вопрос стал грозить бунтом. Газеты обеспокоенно указывали на то, что в стране „доедаются последние крохи.“[532 - Ростковский Ф. Я. Дневник для записывания… (1917-й: революция глаза ми отставного генерала), Росспэн, Москва, 2001, стр. 425] 14 (27) декабря 1917 года газета „Наш век“ указывала, что в Смоленской губернии продовольственный кризис обострился благодаря наплыву „демобилизовавшихся“ элементов из армии и безработных из города. Автор заметки заключил: „Многие неделями сидят без куска хлеба, питаются картошкой, да кой-чем. Все говорят, что народ скоро от голода заревет, завоет волком.“[533 - Ростковский Ф. Я. Дневник для записывания… (1917-й: революция глаза ми отставного генерала), Росспэн, Москва, 2001, стр. 426]

К моменту Октябрьского переворота в стране ещё сохранились небольшие продовольственные запасы. Но положение ухудшалось с каждым месяцем. Хлебопекарни, мясные, молочные и бакалейные лавки стали закрывать. Несмотря на насилия и репрессии, после большевистского захвата власти Министерство продовольствия Временного правительства не прекратило работы. Его органы стремились поставить питание населения вне политической борьбы. В столице двоевластие между Министерством продовольствия и Наркомпродом продлилось несколько недель.[534 - Прокопович С. Н. Народное хозяйство СССР, Т.1, Издательство имени Чехова, Нью-Йорк, 1952, стр. 145-146]

Во многих регионах трансфер власти затянулся на долгие месяцы. В некоторых областях он занял несколько лет.[535 - Антонов-Саратовский В. П. Под стягом пролетарской борьбы. Том 1, Госиздат, Москва, 1925, стр. 213-222] После Октября организация продовольственного снабжения республики представляла собой чрезвычайно сложную и запутанную картину из ряда наслоений разнообразных периодов – монархического, коалиционного, большевистского.[536 - Ленинградская кооперация за десять лет, Т.2, Издание Л. С. П. О., Ленинград, 1928, стр. 261-262]

РСФСР была отрезана от богатейших хлебных районов, дававших излишки: Бессарабии, Украины и Крыма. Были также прерваны почти все сообщения с Северным Кавказом. Этот регион обладал излишками продовольственных, крупяных и кормовых хлебов от урожая 1917 года в размере около 130 миллионов пудов.[537 - Мельник В. Продразверстка до её декретирования // Проблемы экономики. 1935. № 6. стр. 104-105]

К этому добавлялась трудность получения хлебных избытков из районов Западной Сибири (Тобольская и Томская губернии) и Степного края (Уральская, Тургайская, Акмолинская и Семипалатинская губернии). Населенные пункты этих регионов были расположены вдали от главных железнодорожных и водных артерий. Трудности перевоза обострялись всеобщей транспортной разрухой. Продовольственные перспективы к маю 1918 года приняли угрожающий характер.[538 - Мельник В. Продразверстка до её декретирования // Проблемы экономики. 1935. № 6. стр. 105]

Количество продуктов становилось всё более ограничено. В городах и посёлках взору являлись полупустующие советские магазины и лавки. В них иногда торговали скудными остатками предметов массового потребления.[539 - Юбилейный сборник. Годовщина Октябрьской революции / Издание Комиссии по устройству празднеств при Елецкой организации РКП (большевиков), Елец, 1918, стр. 39] Большинство входов в магазины было заколочено. В кооперативах стали выдавать щепотку муки и соли, мерзлую капусту и воблу.[540 - Оцуп Н. А. Океан времени. Стихотворения. Дневник в стихах. Статьи и воспоминания о писателях, Logos,Спб, Голубой всадник, Дюссельдорф, 1993, стр. 520]

В номере от 30 мая 1918 года газета „Вечернее слово“ отметила, что в хлебородной и богатой всякими продуктами Тамбовской губернии вследствие реквизиции и контрибуции создалась полнейшая необеспеченность торговых предприятий.[541 - Вечернее слово. 30 (17) мая 1918, № 44. стр. 4] Автор заметки продолжил: „Почти во всех магазинах Тамбова у касс сидят советские агенты, так как владельцы магазинов, не заплатившие последней контрибуции, были помимо этой контрибуции ещё оштрафованы по 10–50 тыс. руб., каковые суммы и собираются сейчас из выручек магазинов. Многие торговцы помимо того посажены в тюрьму.“[542 - Вечернее слово. 30 (17) мая 1918, № 44. стр. 4]

Жестокие репрессии советских властей усилили экономический дисбаланс не только в губернских центрах, но и в уездных городах, и в сёлах. Современники указывали на то, что национализированные лавки превращались в неудобные, никому не нужные канцелярии, где ничем не торгуют, а только пишут один или несколько чиновников-бюрократов, заменивших толкового хозяина и приказчика.[543 - Станкевич В. Б. Воспоминания, 1914–1919, Издательство И. П. Ладыжникова, Берлин, 1920, стр. 342]

Железнодорожные линии страны были забиты порожняком и гружёными вагонами, которые подолгу не разгружались.[544 - Арский Р. Годовщина коммунистических субботников, Типо-литография Народного Комиссариата Путей Сообщения, Москва, 1920, стр. 3-4] Пробки, развал транспорта и халатное отношение районной администрации к транспортировке, хранению и снабжению вело к тому, что продукты портились. Их приходилось уничтожать. Пока Москва, Петроград и другие центры голодали, на путях целыми днями, а порой и неделями стояли эшелоны, нагруженные продовольствием.[545 - Арский Р. Годовщина коммунистических субботников, Типо-литография Народного Комиссариата Путей Сообщения, Москва, 1920, стр. 5]

Протухшее мясо массово сжигалось в то время, как система снабжения приходила в упадок. Некоторых членов местных управ за подобные факты предавали суду. В отдельных случаях продукты удавалось направить голодающему населению.[546 - Вечернее слово. 30 (17) мая 1918, № 44. стр. 3]

В мае 1918 года на станции Самара, согласно телеграфному сообщению представителя Северной области, пути и пакгаузы были загружены 500 вагонами мясных консервов. Они были адресованых комиссару продовольствия Красной армии Н. Н. Петину. Начальство ходатайствовало о передаче 200 вагонов этих консервов в распоряжение комиссара для отправки маршрутным поездом в голодающий Петроград.[547 - Вечернее слово. 30 (17) мая 1918, № 44. стр. 3]

Несмотря на подобные инициативы, сотни тонн продовольствия во множестве других мест продолжали простаивать и гнить в вагонах, на складах и на пристанях. Подобые разоблачения периодически публиковались в независимой прессе. Они вели к возмущению. К возмущению вело и введение жесточайшей продовольственной диктатуры в стране. Писательница Наталья Баранская заметила, что, запрещая торговлю, большевики, как видно, посчитали, что народ будет сыт одной идеей светлого будущего: „С тем народ и остался на многие годы.“[548 - Баранская Наталья, Странствие бездомных, Аст: Астрель, Москва, 2011, стр. 243]

В новых условиях вопрос пропитания стал самым трудным – насущным и постоянным. Работник Красного Креста Л. А. Зиновьев признался, что большая часть дня уходила на ежедневное добывание пищи.[549 - Зиновьев, Л. А. В огне трех революций: воспоминания, Русский путь, Москва, 2017, стр. 282]

Нормы официального продовольственного пайка для утоления голода были совершенно недостаточны. Советская продовольственная политика руководствовалась принципом преимущественного снабжение трудящихся по сравнению с нетрудящимися. В городах и промышленных центрах этот принцип осуществлялся на основе „классового пайка“. Он был введён в июле-сентябре 1918 года в Петрограде и Москве. После этого „классовый паёк“ стал административно насаждаться в республике. Преимущественно это происходило в губерских городах, но отчасти и в уездных центрах, и в посёлках городского типа.[550 - Вишневский Н. М. Принципы и методы организованного распределения продуктов продовольствия и предметов первой необходимости / Под редакцией В. Г. Громана, ВСНХ, Москва, 1920, стр. 26, 34-35]

„Классовый паёк“ произвёл настоящий переворот в карточной системе. Потребителей делили на несколько категорий. Всю систему учёта продуктов и карточек пришлось перестраивать заново. Способы учёта и регистрации населения пришлось также коренным образом изменить.[551 - Второй год борьбы с голодом. Краткий отчет о деятельности Народного комиссариата по продовольствию за 1918-19 год, Издательский отдел Народного комиссариата по продовольствию, Москва, 1919, стр. 49]

Необходимость нового подсчёта и распределения вела к серьёзному неудобству, сбоям и постоянным задержкам. В новых условиях „классовое“ нормирование продуктов позволило режиму лишить продуктов одну часть населения (экономически менее полезную) в угоду их предоставления другой части населения (экономически более полезной).[552 - Вишневский Н. М. Принципы и методы организованного распределения продуктов продовольствия и предметов первой необходимости / Под редакцией В. Г. Громана, ВСНХ, Москва, 1920, стр. 37]

Продорганы разделяли группы потребителей на очереди снабжения в соответствии с указаниями Наркомпрода, в зависимости от поступления продовольствия. В советской иерархической системе приоритетом пользовались рабочие ударных производств и их семьи. Они обеспечивались значительно лучше остальных. За ними шли рабочие небронированных учреждений и совслужащие. Работники физического труда обеспечивались гораздо лучше работников умственного труда. Совработники и сотрудники ЧК обеспечивались лучше семей красноармейцев.[553 - Отчет Брянского Губернского Экономического Совещания (ГЭКОСО): На 1-е октября 1921 г, 1-я Типография Брянского Губсовнархоза, Брянск, 1921, стр. 90-93]

Как установило обследование питания городского населения, произведенное Центральным Статистическим Управлением в марте 1919 года, городской житель в среднем потреблял около одного фунта хлеба в день. Но даже из этого гипотетического фунта на хлеб, заготовленный госаппаратом и получаемый по карточкам, приходилось менее половины. Потребление в размере полфунта в день и менее (москвичи 2-й категории получали 3/8 фунта, а 3-й категории – 1/8 фунта) было голодным потреблением.[554 - Михайловский А. Хлебная кампания 1918-19 года // Вестник Статистики. Журнал ЦСУ. 1919 № 8-12 (кн. 4). стр. 73-74]

Многие горожане получали поистине насмехательские, крошечные порции, на которые было невозможно выжить. Паёк доходил до 1/16 фунта хлеба на два дня, фунта сушеной рыбы один или два раза в неделю и полфунта сахара раз в месяц.[555 - Реден Н. Р. Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина 1914–1919, Центрополиграф, Москва, 2006, стр. 168]

Таким образом даже плачевные официальные данные часто не соответствовали показателям реального распределения. В своём анализе количества продуктов, выданных по карточкам с июля 1917 по июль 1918 года, советский экономист Рафаил Кабо констатировал, что в действительности было выдано меньшее количество продуктов, так как не всем удавалось получить полагавшееся на их долю количество. Кроме того, некоторые, так называемые, „буржуазные районы“ систематически не получали хлеба.[556 - Кабо Р. М. Потребление городского населения России (По данным бюджетных и выборочных исследований) / Под редакцией и со вступительной статьёй Г. Шуба, Москва, 1918, стр. IX] Это было наглядной иллюстрацией того, что при коммунистах снабжение трудящихся обеспечивалось за счёт нетрудящихся.[557 - Второй год борьбы с голодом. Краткий отчет о деятельности Народного комиссариата по продовольствию за 1918-19 год, Издательский отдел Народного комиссариата по продовольствию, Москва, 1919, стр. XVIII]

В полуголодном обществе продукты и отношение к ним претерпели значительные изменения. Пищевой рацион россиян изменился до неузнаваемости. Овощи и фрукты стремительно исчезли из обращения. В первые постреволюционные годы овёс стал настоящим хитом. Его запекали и подавали как кашу, а также жарили и мололи на кофе. Овёс также пропускали сквозь мясорубку и парили в горшке. Распаренное зерно сминали и промывали. В результате получалась овсяная болтушка.[558 - Шкловский В. Б. Жили-были, Советский писатель, Москва, 1966, стр. 360]

Мясо стремительно дорожало и становилось всё более дефицитным продуктом. Чтобы выжить горожанам приходилось подолгу стоять в очередях, среди прочего и за кониной. Конину в империалистическую войну продавали в татарских лавках. Многие из них имели изображение борзого коня на вывеске или на дверях.[559 - Лундберг Е. Г. Записки писателя. 1917–1920. Том I, Издательство писателей в Ленинграде, Ленинград, 1930, стр. 116]

Конину в разговорной речи называли „маханиной“.[560 - Шапорина Л. В. Дневник. В 2-х томах, Т.1, Новое литературное обозрение, Москва, 2011, стр. 64] Слово это происходило с монгольского „махан“ и означало мясо и всё мясное. Среднее потребление конины городским и рабочим населением было весьма высоко. По данным одного советского исследователя, в 1918–19 году в столицах оно достигало 60 % общего потребления мяса. В прочих городах и поселениях городского типа потребление конины достигало 40 % всего потребления мяса.[561 - Лосиций А. Потребление хлеба и мяса в 1918–19 году // Вестник Статистики. Январь-Апрель 1920 г. № 1–4. Москва. стр. 75]

С 1918 года народу приходилось всё чаще питаться и протухшей кониной.[562 - Дети эмиграции. Воспоминания, Аграф, Москва, 2001, стр. 108] Извозчиков в городах становилось всё меньше. Обессилевших от отсутствия корма лошадей отдавали на убой мясникам. Как философски подметил писатель Е. Г. Лундберг в те дни, „не миновать коню татарина“.[563 - Лундберг Е. Г. Записки писателя. 1917–1920. Том I, Издательство писателей в Ленинграде, Ленинград, 1930, стр. 116]

С течением временем достать настоящей муки в городах стало чрезвычайно сложно. В продаже попадалась картофельная мука, из которой можно было печь бисквиты. Перебои с поставками коровьего и растительного масла усилились. В 1917–18 годах активную деятельность в стране развернули кустарные маслобойни. Их деятельность носила в основном спекулятивный характер. Она осуществлялась в нарушение нормировочных цен правительства. Циркуляр Центромасла Губпродкомам от 13 мая 1918 года объявил кустарным маслобойням борьбу.[564 - Систематический сборник декретов и распоряжений правительства по продовольственному делу. Книга первая: 1 октября 1917 – 1 января 1919 г., Издание НКП, Нижний-Новгород, 1919, стр. 272-273]

Губпродкомы обязали искоренить спекуляцию продуктами маслобойной промышленности. Агенты Губпродкома при содействии местных Совдепов реквизировали и передавали на учет Губпродкомам всё продающееся на базарах, хранящееся без учета и перевозимое спекулянтами масло, семя и жмыхи со скидкой в 25 % против твердых цен. Советский режим криминализовал кустарные маслобойни. Но одновременно с этим маслобойная промышленность в стране умирала.[565 - Систематический сборник декретов и распоряжений правительства по продовольственному делу. Книга первая: 1 октября 1917 – 1 января 1919 г., Издание НКП, Нижний-Новгород, 1919, стр. 276-279]

Те немногие запасы, которые поступали на склады государства, уходили на фронт. Губпродкомы при выполнении плановых нарядов в первую очередь были обязаны выполнять наряды для Красной Армии и Флота. Затем Губпродкомы выполняли наряды для железных дорог. И лишь после этого выполнялись наряды Центромасла. В итоге сливочное, подсолнечное, конопляное, льняное, кедровое, рапсовое, кокосовое, сурепное масло почти исчезло из обихода гражданского населения.[566 - Систематический сборник декретов и распоряжений правительства по продовольственному делу. Книга первая: 1 октября 1917 – 1 января 1919 г., Издание НКП, Нижний-Новгород, 1919, стр. 273-279]

В кооперативах появилось кокосовое, а затем и какаовое масло в плитках. На нём и приходилось всё жарить. За отсутствием масла в ход пускалось даже касторовое масло. Поэт Игорь Северянин с удивлением записал в 1919 году: „Как всё меняется! – раньше касторовое масло употреблялось для 'изгнания' пищи, теперь оно способствует 'вкушению'…“[567 - Северянин Игорь, Собрание сочинений в 5 томах. Том 5, Логос, СПб., 1996, стр. 145]

Коснулись продовольственные изменения и хлеба. Хлеб за недостатком необходимых ингредиентов стал неуклонно превращаться в странное, едва съедобное месиво. В новый хлеб советского образца стали добавлять всё больше чужеродных суррогатов: мякины, соломы и других непригодных для питания предметов, которые примешивали к муке.[568 - Врангель М. Д. Моя жизнь в коммунистическом раю // Архив русской революции. Т. 3–4, Терра-Политиздат, Москва, 1991, стр. 200]

В среднем, за первые полгода 1918 года московский хлеб содержал 16,6 % суррогатов. Это значило, что шестая часть продукта „хлеб“, подменялась заменителями.[569 - Кабо Р. М. Потребление городского населения России (По данным бюджетных и выборочных исследований) / Под редакцией и со вступительной статьёй Г. Шуба, Москва, 1918, стр. XIII] В регионах процентное содержание пищевых добавок сильно варьировалось. Однако в целом качество хлеба продолжало стремительно падать. Хлеб как продукт становился всё менее питательным. Позже одним из худшим из суррогатных разновидностей хлеба стал хлеб со мхом.[570 - Дневник священника Владимира Добромыслова (1918–1924), из http://minciadm.ru/o-poselenii.html]

Первая половина 1918 года была отмечена исчезновением хлеба во многих городах России. В Старой Руссе Новгородской губернии полноценного хлеба тоже не осталось. На смену хлебу приходили всё новые и новые суррогаты. Врач З. Г. Френкель вспоминал, как утром к чаю подавались лепёшки из мелко истолченных клеверных семян с небольшим добавлением муки.[571 - Френкель З. Г. Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути / Публикация, составление, комментарии и вступительная статья Р. Б. Самофал, Нестор-История, СПб., 2009, стр. 313-314]

При отсутствии хлеба и сухарей населению приходилось варить похлёбку из сушёных овощей. Перемолов их в мясорубке и поджарив на сковороде, из сушёных овощей делали лепёшки.[572 - Френкель З. Г. Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути / Публикация, составление, комментарии и вступительная статья Р. Б. Самофал, Нестор-История, СПб., 2009, стр. 314]

К лету 1918 года продовольственный кризис Европейской части России докатился до Сибири. В Иркутске впервые ввели карточки на многие припасы, в том числе на печеный хлеб.[573 - Серебренников И. И. Гражданская война в России: Великий отход / Составление и предисловие В. А. Майера, АСТ, Москва, 2003, стр. 330] По воспоминанию мемуариста Серебренникова, у городских хлебопекарен появились „хвосты“ горожан, не очень радовавшихся всем этим нововведениям и начавших уже весьма иронически относиться к громко рекламируемым большевиками „завоеваниям революции“. И. И. Серебренников простоял в очереди около часа и затем получил свой хлебный паёк. По словам современника, было странно и непонятно, как могло случиться, чтобы хлебная Сибирь осталась вдруг без хлеба.[574 - Серебренников И. И. Гражданская война в России: Великий отход / Составление и предисловие В. А. Майера, АСТ, Москва, 2003, стр. 330]

Летом 1918 года в Костроме отдел заготовки овощей при местном губпродотделе стал выпекать хлеб из картофельной муки без добавлений каких-либо хлебных суррогатов. Казённая печать оптимистично преподносила экспериментирование так, будто образец выпечённого хлеба внушал надежду. „Северная Коммуна“ утверждала, что хлеб из картофельной муки „при дальнейшем усовершенствовании его выпечки“ сможет заменить обыкновенный чёрный хлеб.[575 - Северная Коммуна. Известия Петроградского Совета рабочих и красноармейских депутатов. 1918, № 60 (27 июля). стр. 3]

В годы „военного коммунизма“ государственное экспериментирование на хлебе превратилось в сомнительное и рискованное предприятие. Продовольственные органы в РСФСР стали настойчиво вмешиваться в работу пекарен. Они отменяли общепринятые стандарты выпечки.

В Москве в Комитет продовольствия был внесён декрет особого „кровяного и мясного хлеба“. 27 сентября 1918 года в газете „Вооруженный народ“ по этому поводу была напечатана заметка. В ней утверждалось, что получаемый припек благодаря особому воздействию крови на муку достигал 90 % и был гораздо выше обычного.[576 - Вооруженный народ. 27 сентября 1918 г. № 62. стр. 3]

Автор заметки „Кровяной хлеб“ нахваливал новый продукт на все лады. Он утверждал, что 10 фунтов по сытости были равны 18 фунтам обычного хлеба, а по вкусу и запаху тот давал впечатление заварного: „Единственный пока недостаток такого хлеба – это способность к скорой порче, но этот недостаток при теперешнем скором потреблении вообще всех съестных продуктов – не существен.“[577 - Вооруженный народ. 27 сентября 1918 г. № 62. стр. 3]

Кровь какого животного использовалась в выпечке кровяного хлеба, – не объяснялось. Нередко в подобных случаях кровь различных животных смешивали. Связь между продовольственным экспериментированием и желудочными отравлениями у населения в советской прессе замалчивалась. Даже несмотря на случаи летальных исходов в результате отравлений, государственное экспериментирование на продуктовых товарах продолжалось как ни в чём ни бывало.

Выпуск просроченных и прогнивших продуктов на руки также вёл к заметному росту желудочных отравлений. Порченная рыба рутинно пускалась на обработку и получала вторую жизнь. После этого рыбу отправляли в пункты снабжения. И лишь совершенно протухшую рыбу продорганы уничтожали.[578 - Дневник Петрокомпрода: Орган Петроградского комиссариата по продовольствию. 14 января 1919, № 8. стр. 3]

К примеру, в декабре 1918 года „Известия Петрокомпрода“ оправдывали выпуск более ста тысяч пудов солёной рыбы, пущенной в обращение. Орган Петроградского комиссариата по продовольствию признавал, что рыба эта после переработки имела специфический запах, но якобы ничуть не являлась недоброкачественной. По словам печатного органа, обработка производилась под руководством специалиста-врача, и рыба выпускалась лишь подле осмотра Межведомственной Комиссии.[579 - Известия Петрокомпрода: Орган Петроградского комиссариата по продовольствию. 29 декабря 1918, № 4. стр. 4]

Отсутствие приправ не давало возможности перебить гнилого запаха рыбы в полной мере. Но автор аргументировал, что на тот момент было бы преступлением не использовать таких продуктов: „Дело в том, что в рыбе портятся, главным образом, жир и внутренности, что и даёт означенный запах. Само же мясо рыбы порче не подвергается и совершенно безвредно, если оно не разложилось.“[580 - Известия Петрокомпрода: Орган Петроградского комиссариата по продовольствию. 29 декабря 1918, № 4. стр. 4]

Далее „Известия Петрокомпрода“ на полном серьёзе объясняли читателям, как вымочить попахивающию рыбу в тёплой воде, тщательно удалить протухший жир и внутренности, а затем сварить. Не рекомендовала газета и беспокоиться наличием личинки „прыгуна“ (личинки сырной мухи). Личинка, превратившись в червячка, при передвижении могла прыгать, отчего и получила своё название. Наличие „прыгуна“, по версии печатного органа, было не опасно, если рыба сама по себе была доброкачественной.[581 - Известия Петрокомпрода: Орган Петроградского комиссариата по продовольствию. 29 декабря 1918, № 4. стр. 4],[582 - Дневник Петрокомпрода: Орган Петроградского комиссариата по продовольствию. 14 января 1919, № 8. стр. 3]

Подобные рекомендации были безответственны. Несмотря на подмену желаемого за действительное в печати, жалобы на отпуск недоброкачественных продуктов и отравления множились. 14 января 1919 года Отдел Складов и Холодильников был вынужден выпустить распоряжение „О предварительном осмотре экспертами продуктов“ всем заведующим складами и холодильных помещений, с составлением надлежащих актов. При выпуске товаров явно негодные продукты предписывалось тщательно отделять от качественных, для предотвращения порчи последних.[583 - Дневник Петрокомпрода: Орган Петроградского комиссариата по продовольствию. 14 января 1919, № 8. стр. 1]