Город потерянных людей

Ох уж эта проклятая сливовая, сколько детских надежд она поломала. Помню как сейчас: тридцать первое, недалеко за пять вечера, только слез с табуретки, отчеканив стишок – всё как полагается: белочки, зайчики, ёлка, – встал напротив Деда. Он мне говорит что-то, а я не слышу. Чую только: сливовая. Точь-в-точь, как дядя Боря с маминой работы пьёт. Ну да и бог бы с ней, я же всё могу понять: что, Дедушка – не человек, что ли? Работа тяжёлая, нервная. Из помощников только белочки да зайчики. В общем, Дедушке всё простить можно. Если бы… каждый ребёнок в нашем дворе знает, что дядя Боря сливовую пьёт «для сугреву». И я знал. А при чём тут Дед? Для какого «сугреву»? Он же – Мороз!

И вот ряженый дядя во второй раз в жизни приглашал меня поверить в чудо. Устойчивый запах сливовой из-под накладной бороды особенно не укреплял веру в то, что старенькая копейка пробьётся сквозь воды Невского. Чёрт, да, признаться, я рубля бы не поставил на то, что машина Деда Мороза сможет хотя бы отчалить от тротуара.

– Они до семи работают, на метро не успеешь…

Это было… в смысле, откуда он знал? Этот ряженый дед ещё и телепат? Хотя чушь. Я слишком устал. Когда я слишком устал, то болтаю всякое. Знаете, все вот эти мысли: они есть, и я их болтаю. Когда очень устал. Я даже подумал, что я болен. Пришёл к врачу и говорю: «Здравствуйте. Я, наверное, болен…». «С чего вы взяли?» – говорит врач. «Да, знаете, как-то так чувствую…» – говорю. «А вы не чувствуйте». И, знаете, вправду: на некоторое время стало легче. Я даже подумал: «Вот, какой хороший врач!», а оказалось, что ничего и не хороший… да и не врач вовсе: лицензию у него ещё год назад отозвали. Это я потом узнал, а сначала мне было хорошо – не чувствовать. Точнее, не хорошо, а никак. Но никак – это не больно, а значит – хорошо. А потом мне резко как-то стало как. И вот тогда опять стало плохо, и я стал много болтать. Обычно то, что никого не касалось, потому что жило только в моей голове и приходило только в мою голову и для моего ума. Вот есть такие вещи: про них совершенно точно знаешь, что для ума они предназначены, а для языка – нет. Вот сто процентов точно нет. А ты устал. И вот уже болтаешь всё это. Потому что устал. Сильно, болезненно устал…

Он был прав. Не доктор, хотя и он, конечно, тоже, но в эту самую секунду именно ряженый Дед Мороз был прав.

– Давай-давай! Солнце ждать не будет! – торопил Дед.

Я сел. Нужно было сесть. Её слова… она часто их повторяла: «Солнце нас не будет ждать». Даже теперь сквозь запах сливовой и хрипловатый басок Деда я слышал её голос. Она говорила со мной. Через столько лет.

В салоне приятно пахло мандаринами, елью, морозным лесом и материнскими объятиями. Пахло Советским Союзом. Далёкой, непостижимой и несбыточной сказкой. Царством, когда ничего не было, но у всех были все. И все были счастливы. И мама улыбалась папе.

Надо позвонить маме.

Позвоню, скажу: «Мамочка, мамулечка моя дорогая, я так тебя люблю!». Нет, нельзя так сразу – всё же, человек пожилой, волноваться начнёт, подумает, что опять в какие-то неприятности вляпался или случилось чего. Мамочка – она же… ну вы же знаете: все мамы – они же такие… переживательные. Особенно если у них мальчишки. Мне вот уже за сорок, а у моей мамы всё равно мальчишка. Вместо коленок душа разодрана, а у неё и для этих ссадин найдётся своя зелёнка. Слова тёплые. Мамочка, она ведь такая – от себя отнимет, но для своего мальчишки найдёт. И слово доброе, и времени. А я… как-то скомкано всё, на бегу. И почему так? Может, я стал слишком чёрствым? Может, любить разучился? Нет, ну её же я люблю. А она больна… лежит, дышит тяжело. А я тут сижу и никуда не еду… или всё-таки еду?

Копейка, попытавшись нырнуть в стоящие воды, ожидаемо наткнулась на недовольный гул автомобилей. Но стоило водителю высунуть в окно красную рукавицу с белой снежинкой, как нервные гудки клаксонов тут же стихли. Машины стали тесниться, уступая дорогу старенькой копейке, будто та спешила на пожар… пожар моей жизни.

Мы проезжали мимо улыбающихся водителей, а Дед, открыв оба окна, махал им рукой и кричал: «С Новым Годом!». И люди отвечали ему. Добрые, улыбающиеся люди. Боже, да я и подумать не мог, что в канун нового года может быть столько добрых, счастливых людей! В центре города. В пробке.

Дед, обернувшись ко мне, дыхнул смесью сливовой и мандаринов:

– Чудо новогоднее!

Как-то мелковато для новогоднего чуда. Разве нет? В смысле, мир во всём мире или здоровья больным детям – это хорошо, но пропустить машину в пробке – как-то мелковато для чуда новогоднего… не находите? Да и поддатый ряженый Дед Мороз мало подходил на роль чудодея.

Копейка переползла стоячие воды Невского и нырнула в приток поменьше. Пробираясь мимо машин-сугробов, мы плыли по маленькой улочке. Ехали неспешно, но всё же ехали, а не стояли. И почему остальные предпочитают стоять на широкой дороге, а не идти своей тропой?

Копейка сперва сбавила ход, а потом и остановилась вовсе.

– Сейчас, человека подвезём, – бросил Дед через плечо, – нам по пути.

Какого человека? Куда по пути? Он ведь у меня даже адреса не спросил.

Но Дед уже махал какому-то парню, сидящему прямо на земле у стены тёмного провала арки. Если бы не Дед, то я бы даже не заметил этого несчастного. Почему несчастного? Да потому, что одного взгляда хватило, чтобы понять, что это – глубоко несчастный, потерянный человек.

– Эй, внучек! – крикнул Дед. – Садись, подвезём!

Парень посмотрел по сторонам, словно не веря, что обращаются именно к нему. Вообще, я не очень хотел, чтобы он садился в машину. Парень производил впечатления такого человека… знаете, который в Купчино мобильники отжимает. Неприятный тип, в общем.

Парень, подозрительно быстро стушевавшись, подошёл к машине и, пряча лицо за воротником, буркнул: – У меня денег нет.

– Денег у всех нет, но мы держимся, – ответил Дед, махнув рукой. – Залазь давай.

Парень сел рядом со мной. Я инстинктивно прижался к двери и засунул руки в карманы. Он тоже. Наверное, и он не горел желанием общаться со мною – слишком из разных миров мы были.

– Мне бы до… – начал было парень, но Дед его перебил: – Тебе с нами по пути.

Копейка тронулась с места. Теперь она пошла куда ходчее, хоть и была вдвое больше нагружена скорбными лицами. Парень явно чувствовал себя неуютно, не в своей тарелке, да и вообще не понимал толком, как сюда попал. Как и я.

– Да не переживай ты так, – добродушно сказал Дед, – найдётся.

– Что найдётся? – настороженно переспросил парень.

– Что потерял, – с улыбкой ответил Дед, глянув в зеркало почему-то на меня.

Я подметил, что копейка забирала в сторону набережной, и поспешил заметить это: – Там же вечно пробка.

– Все так думают, потому никто и не поедет, – отмахнулся Дед.

– Или все так подумают и поедут именно там, – не отступал я.

Дед Мороз ухмыльнулся, но сворачивать не стал.

– Позвольте я тут выйду.

Это снова я. Появилось какое-то раздражение… то ли собой, то ли этим ряженым. Нет, конечно больше собой, но зачем винить себя, если есть кто-то рядом?

– А вот тут сейчас и остановимся, – ответил Дед добродушно, сворачивая на перекрёстке.

Копейка остановилась прямо напротив патрульной машины. Полицейский, сидевший на пассажирском кресле, внимательно смотрел на меня. Смотрел. Таким взглядом… знаете, под таким взглядом сразу начинаешь шарить по карманам в поисках противозаконного, вспоминать все свои прегрешения и уговаривать тело вести себя максимально естественно, хотя при этом оно по-идиотски меняет походку и надевает маску вора, явившегося с повинной.

И откуда только этот страх? Нет, понятно: целое поколение детей выросло на страхе, что мама вызовет милиционера, и тогда тебя посадят в тюрьму. За что? За нарушение общественного спокойствия, например. Нет, реветь на улице – это, конечно, некрасиво и малоэффективно… Ну правда: самолётик ты не получишь, а ремня от бати – гарантированно. Но тюрьма – это как-то слишком.

А в тюрьме же совсем плохо. Ну что я, мальчик пяти лет и трёх месяцев, буду там делать? Там же какие-то странные дядьки. Приду я, а он сидит такой лысый, весь в наколках. И вокруг него такие же… и все смотрят на меня… с прищуром. А этот, весь в наколках, и прохрипит мне… прохрипит, потому что у них там, в тюрьме, всегда холодно и сигареты плохие… прохрипит, в общем, со шконки: «Ты чьих будешь?». А я… что я? Я – мамин и папин.

Откуда у ребёнка пяти лет и трёх месяцев такие познания тюремных традиций? Всему виной наш участковый – дядя Боря. И вот, когда мама пугала меня тюрьмой, то очень не хотелось мне в тюрьму. К дяде Боре. В костюме Деда Мороза.

Я махал лейтенанту. Младшему. Ничего умнее моё тело придумать не смогло.

И тут он действительно посмотрел на меня… а затем перевёл взгляд обратно. Всё его внимание было приковано к парню, сидевшему рядом. У меня прямо камень с сердца упал. Я выдохнул с облегчением. И тут же напрягся.

– Дед, ну ты чо? – набычившись, бросил парень.

– Я же говорил, – ответил Мороз добродушно, – найдётся.

Младший лейтенант покинул транспортное средство. Не вышел, а именно покинул. Спешно, словно опомнившись, выпрыгнул из машины и побежал к нам, махая Деду. Будто тот куда-то собирался.

– Ну ты… Дед, – обречённо буркнул парень и вышел из машины.

– С Новым Годом! – бросил ему вслед Мороз добродушно.

Парень пошёл к полицейскому, вытянув руки для наручников, а копейка тронулась дальше. Я обернулся, чтобы посмотреть на несчастного. Лейтенант, к изумлению парня, не стал крутить его, а отдал честь и достал из-за пазухи какой-то свёрток. Чем всё закончилась я так и не узнал: копейка скрылась за поворотом, навсегда оставив многоточие в этой предновогодней истории.

Нет, конечно, исход был ясен. Исход встречи с милиционером всегда ясен. Хотя с чего такое предубеждение? Там же тоже люди. И неплохие, в общем, люди. Вежливые, молодые, неиспорченные люди. Таких большинство. Везде. Только они хуже организованы. Честь и гордость простого человека – товарищ милиционер, тот, на кого всегда можно положиться, если тебе нужна помощь и защита. Тот, кто всегда придёт, не смотря на метель, пустой бак в патрульной машине, беспредел высших чинов и смертельную опасность. Товарищ милиционер… это вам не какой-нибудь господин полицейский.