Горькая полынь

Ночная серенада и существо из-под кровати

Солнце медленно поползло к своему ночному логову, краснея от натуги с каждой минутой. Зацепилось за облака, рванулось и брызнуло на небо зловеще-красным закатом. Скоро свет начнет угасать, смягчая все вокруг вязкой вечерней мглой.

Легкомысленный ветерок легонько играл листьями на деревьях, нежась в тепле, которая отдавала полноводная река после знойного дня. Шатавшиеся весь день незнамо где псы семенили по дороге, разбегаясь по своим дворам. К тому времени, когда тьма полностью накроет Беневку, они должны набраться сил. Зачем, спросишь ты? А как же ночной концерт? Ладно, расскажу немного про традиции собак в этой деревеньке.

Каждый уважающий себя четверолапый друг человека имеет здесь свое место в длинной ночной серенаде любви. Любви к полной Луне, которая вызывает клокочущую в мохнатой груди радость и возбуждение, о чем хочется рассказать всему миру. Но, чтобы единовременные любовные признания не были беспорядочным воем, время вступления в общий хор было строго распределено. Например, Мальчик, живущий через два дома от Митьки, начинал выть самым первым и затихал только тогда, когда последняя струйка теплого и ласкового воздуха превращалась в лижущий холодом ветер. От плавной перемены температуры ему вылось особенно проникновенно.

Краски постепенно серели, вещи и предметы теряли четкость в очертаниях, а в домике Митькиной бабушки вовсе стало темно. Дабы вновь не раздражать аппетит у читателя, ужин, побивший рекорд по разнообразности и сытности, установленный в обед, предпочту пропустить. И вот наступил тот момент, когда вдруг жизнь в доме резко затихла. Перестала греметь посудой бабушка, закончил свой рассказ о городской жизни и об игре в музыкальной группе Митька, перестала доноситься из-за соседнего забора недовольная ругань. Уличная одежда сменилась на растянутые пижамы и фиолетовые тапочки с тяжелой кондовой подошвой. Эти тапочки были жутко неудобными, отягощали ногу и звонко бились о пол при ходьбе, отчего приходилось постоянно шаркать. Но они были родными и знакомыми с детства, поэтому никто не мог посягнуть на эти священные артефакты. Шаркали и носили, не смея выкинуть.

Свет погас, внук и старушка разбрелись по своим комнатушкам до утра. Стоило бы и мне уже идти куда-нибудь, чтобы не смущать никого, но что-то подсказывает мне, что мне прямо-таки необходимо задержаться. Что же, посмотрим.

Митька устроился на низеньком деревянном топчане, по привычке укутавшись в одеяло. Потом он подумал, слегка нахмурился и решительно сдернул с себя теплый кокон. «Так гораздо лучше». Ему подумалось о годах, когда он каждое лето проводил здесь, в Беневке. Сколько времени прошло с того дня, когда его впервые привезли сюда родители… Ностальгия с головой захлестнула парня на топчане, постепенно нагоняя сон. Вдруг Митька что-то вспомнил, открыл глаза и протянул руку к деревянной прикроватной тумбе костяшками вперед. Раздался легкий стук. Раз, пауза, раз-два, пауза, раз-два-три, пауза, раз.

Условный сигнал, но для кого? Тут под кроватью зашуршало, зацокало и закряхтело. С явной неохотой из темных закутков вылезло нечто, напоминающее нечто среднее между крабом, котом, пауком и осьминогом. Вылезло и нагло уселось на старое кресло в углу около окна.

– Гась!

– Он самый, собственной персоной, – больше кошачьим голосом проговорило существо, – Давно же тебя не было.

– Да-а, дела в городе, сам понимаешь.

– Я понимаю, а вот бабка твоя совсем скуксилась, – язвительно ответил Гась. – Дела у него, знаете ли.

– Поступаю в университет. Скоро вообще перестану приезжать, – грустно сказал Митька, и, помолчав, добавил. – А ты все такой же страшный.

Существо из-под кровати задумчиво посмотрело в окно, навострив кошачьи уши. Единственное свое щупальце оно (или он?) свернуло на конце клубком, наподобие кулачка, положив сверху пушистую голову. Восемь паучьих лапок Гась сунул под живот, так что со стороны он стал почти походить на кота. Правда красноглазого и рогатого кота. Щелкнув клешней, он начал разговор:

– Ты все еще боишься меня?

– Уже нет. Давно не боюсь, – спокойно проговорил Митька.

– И под одеяло не будешь прятаться? – Гась издал что-то, похожее на смешок.

– Не буду.

– Значит, ты усвоил урок. Никогда ничего не бойся. Не страшись обид и неудач, они сделают тебя только сильнее, не избегай опасностей и трудностей, они закалят тебя, как стальной клинок. Смело вглядывайся вперед, во тьму, ведь там не будет ничего ужаснее меня, Чудовища из-под кровати. Страх не приведет тебя к великим свершениям. Отбрось его, он уже остался в детстве, то есть далеко позади. Но не будь безрассудным.

– Как же понять, когда стоит остерегаться, а когда можно смело бросаться вперед?

– Слушай свое сердце, – пожал плечами рогатый кот с крабовой клешней и щупальцем. – Внимательно прислушивайся к его биению и помни, если все время бояться, то можно так и остаться под одеялом, не в силах выползти наружу.

Митька откинулся на подушки и задумался над услышанным, очень тихо проговаривая это шепотом, а спустя некоторое время сам не заметил, как соскользнул в объятия Морфея. Сквозь сон он услышал тихий шорох, едва слышный скрип окна, в комнате запахло ночной прохладой.

– Прощай, Митька, – прошелестело снаружи.

Створка тихо захлопнулась.

Вдалеке, будто росток, проклюнулся одинокий, полный тоски, но в то же время и надежды, вой – это Мальчик начал серенаду. За вожаком поспешил остальной собачий хор, сливаясь в единую прекрасную песнь. Вышла полная Луна.

Весело и беззаботно пролетели июнь и половина июля. Все было, как несколько лет назад: теплые долгие ночи с дышащим неизвестностью звездным небом, поездки за полевой клубникой на Ягодную Поляну и чтение книги про капитана Блада, лежа на гамаке. Но все хорошее однажды прекращается, лето закончилось, и Митька уехал учиться. Суета большого города так сильно затянула его, что за несколько лет ему так и не удалось вырваться в родную Беневку. За одним курсом промчался другой, за ним – следующий, и круговерть учебы, а затем и работы, завертелась с безумной скоростью. Митька вырос, став уважаемым человеком с добрым сердцем и душой, открытой к чужим несчастьям. Все начали звать его уважительно: Дмитрий Яковлевич. Он все так же, как и в детстве, с головой бросался помогать остальным, стоило его только попросить.

Поэтому весной тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, он не остался в стороне.

Горькая полынь

Наш герой, изрядно заматеревший за годы жизни, спокойный и рассудительный, стоял напротив своего старого домика в Беневке со смешанными чувствами в душе. Позади него копошились люди, в спешке грузящиеся в старые автобусы. Это были те самые пузатые пазики, на которых он, будучи еще Митькой, часто приезжал к бабушке на лето. Вокруг шумела строительная техника, выли мощными моторами бульдозеры и тарахтели экскаваторы. В воздухе царило беспокойство и непонимание.

Дмитрий откинул резиновый капюшон, снял маску, скрывающую его лицо, что противоречит инструкциям и осмотрелся. Мало, что изменилось с того лета, когда он в последний раз сюда приезжал. Покосившийся палисадник все так же приветливо встречает гостя, лишь темный раскидистый каштан немного осунулся и потерял былое величие. Терпкая духота ласково расслабляет уставших после изнурительного труда, мужчин. Птицы наполняют небо веселым щебетом, восхваляя величайший праздник природы – весну. Они беззаботно скачут по крыше дома, в котором Дмитрий провел самые счастливые моменты детства, не чувствуя тревоги. Задорное разнотравье пробивается через плодородную землю Украины к ласковому Солнцу, которое здесь особенно приветливо. Дмитрию довелось объездить не один десяток городов во всех союзных республиках за годы студенчества, но нигде Солнце не было таким домашним, уютным и по-матерински добрым. В его мягких лучах можно нежиться бесконечно, позабыв обо всех проблемах и невзгодах, отдыхая и душой, и телом.

Но отнюдь не желание отдохнуть привело Дмитрия на порог бабушкиного дома. Сейчас он стоит пустой, покинутый и сиротливый после давних похорон своей хозяйки. Боль, которую испытал в тот день молодой еще Дима уже ушла, уступив место спокойному пониманию.

Дмитрий провел рукой по высокой траве, которую уже давным-давно никто не косил, но пальцы его вряд ли почувствовали тепло. Он был закутан в резиновый плащ, на руках его были бесформенные перчатки, на ногах – высокие сапоги. Странно устроена жизнь. Стоит одному человеку совершить ошибку, как случается непоправимое, рушится уклад жизни остальных и последствия этой ошибки переживут всех ее свидетелей. Моя ручка строчит по бумаге, но буквы выходят слишком большими и несуразными. Почему же? – спросишь меня ты, читатель. А потому что я тоже в резиновом балахоне, как и наш герой Дмитрий, с тоской смотрящий на родной дом.

– Дмитрий Яковлевич, все. Люди в автобусах. Наша смена закончена, – окликнул его бригадир, – остальное сделает техника. Наш рейс в Киев в шесть вечера, транспорт отправляется с Чернобыля, а до него еще ехать и ехать. Нужно торопиться, не дай бог еще радиации нахватать.

Дмитрий последний раз вдыхает весенний воздух, натягивает маску и уныло бредет к колонне автотранспорта.

Печально это все, несправедливо и жестоко, но такова уж жизнь. Иронична судьба, которая привела человека в свою деревню только для того, чтобы сровнять ее с землей. Вокруг вроде ничего и не изменилось, лишь обезлюдела Беневка, да на горизонте появилась черная туча, полная радиоактивных осадков. Скоро целую область выселят, развезут по временным квартирам и обнесут территорию колючей проволокой. На границах наставят милицейских кордонов и перестанут пускать сюда людей, назвав это место Чернобыльской Зоной Отчуждения. Забавная, все-таки, эта штука, ваш мирный атом.

Дмитрий сел в специальный транспорт с остальными ликвидаторами, и колонна двинулась на восток, оставляя уютную Беневку наедине со строительной техникой и ее машинистами.

«Все осталось прежним. Разве что запах полыни вдруг стал отдавать тоскливой горечью. Аж в душе щемит», – подумал Митька, который так и продолжал жить во взрослом Дмитрии.